Герман Романов - Спасти Державу! Мировая Революция «попаданцев»
— И если ты, Мики, думаешь иначе, то ты сильно ошибаешься. Дело в том, что поддержку разом потеряешь — против тебя станет не только правительство, но и будущее Народное собрание, выборы в которое пройдут через месяц. А это чревато!
Михаил Александрович, сверкнув глазами, коротко переглянулся с Фоминым — Арчегов не угрожал, иначе бы не работал с ними в одной упряжке. Тут было совсем иное, и к такому ярко выраженному предупреждению требовалось относиться предельно серьезно.
— К моему глубокому сожалению, войны нам не избежать. Мы имеем пару месяцев, самое большее до середины июня, а там придется драться. Сейчас расклад, правда, совсем иной — у нас на Кавказе намного больше сил, чем было у Врангеля, когда тот вышел из Крыма. И здесь настоящая армия, а не те ошметки, что находились под началом атамана Семенова в Забайкалье. Намного больше сил, а потому для Ленина и его ЦК мы являемся главной и действенной угрозой. А поляки…
Арчегов криво улыбнулся и постучал костяшками пальцев по столешнице, по-бычьи наклонив голову. Голос его чуточку завибрировал от сдерживаемого возбуждения.
— Поляки для большевиков не страшны. Всегда можно с панами заключить очередной похабный Брестский мир! Что они, кстати, проделали в свое время, отдав ляхам три четверти Белоруссии и Западную Украину. Но потом Врангеля добили, что намного опаснее был. И неприступный Крым взяли, сосредоточив все силы.
— Нас так не разобьют…
— Еще как навтыкают, еще как, не обольщайтесь. У вас за эти два месяца головокружение началось от успехов. Как наркоманы в эйфории пребываете. Причем не только вы — у многих наших генералов и политиков ум за разум заехал. А ведь мы в положении висельника со связанными руками, а веревочка туго шейку придавила. Повезло нам, что ноги остались свободными, и палач близко подошел. Пнули мы его больно, отлетел болезненный. Хорошо, что не всю силу вложили и с табуретки сами не слетели!
Трое «пермцев» переглянулись — сравнение им пришлось не по душе. Арчегов, будто не заметив этого немого диалога, продолжил резать правду-матку прямо в глаза:
— Ну и что?! Он одыбает потихоньку, «хозяйство» потрет, пошипит, а потом табуреточку из-под наших ног и выбьет! И будем мы качаться, шейку скособочив и язычок высунув!
На добрую минуту наступила гнетущая тишина — оппоненты Арчегова разом посмурнели лицами, дружно потянулись за папиросами. Дымили взахлеб, молча. Военный министр усмехнулся и продолжил говорить тем же безжалостным тоном, вбивая слова, как гвозди.
— Расклад простой, ты же в академии учился, Семен Федотович. В нашей части Сибири 8 миллионов населения, две трети из них пока за нас держатся. Почему? Мы им мир дали, кое-как жизнь налаживаться начала. Запустение кругом, хорошо, что разрухи нет. Но партизаны свирепствуют, их добить надобно, чтоб людей успокоить. От шестилетней войны мужики устали, так что мобилизацию нам лучше не объявлять — боком выйдет. Тебе, Мики, в первую очередь — ты народу мир, порядок и спокойствие обещал. Нужно время, как минимум год, чтоб и народ зажил, и армию в порядок привести, вооружить и обучить, наконец. Или мы уже в этом мае способны воевать? Что, не так?!
— Так, — глухо отозвался Фомин, под кожей на скулах у генерала заходили желваки. Стали видны черные тени под глазами.
— Зачем тогда людей смущаете, несбыточные планы разрабатываете?! И на Деникина надежды не возлагайте — на юге чудом держатся! Его самого спасать надобно! Что мы там имеем? Крым и Северный Кавказ с Нижним Доном. Еще Закаспийская область вроде бы под контролем. В армии тысяч триста, не больше, две трети казаков и треть прочих — добровольцев и мобилизованных. Вроде много, но вся штука в том, что восполнить потери ему будет нечем. Наоборот — казаков старших возрастов на посевную увольнять нужно, хлеб-то необходим. Так что армия на добрую четверть сократится!
Арчегов размял в пальцах папиросу, задумчиво глядя на еле светящийся плафон. Трое собеседников молчали, словно в рот воды набрали, но очень красноречиво.
— Я наскоро прикинул их мобилизационный ресурс — весьма печально. Брать пополнение неоткуда. Казаков до двух с половиной миллионов, ведь большая часть Дона у красных. Все выбрано подчистую. Полностью лояльных инородцев с полмиллиона — калмыки и православные осетины. Кавказских горцев да крымских татар пара миллионов, половина за нас, половина в газават ударилась. Туркмен я не считаю — там шайтан ногу сломит, но они вроде бы нейтралитет пока держат. Так что на инородцев, за исключением «Дикой дивизии» и полков из осетин, калмыков и крымских татар, надежд не имеется. Крестьян миллионов пять — большая часть на казаков волками смотрит. Сомнительный контингент!
Арчегов усмехнулся, взял со стола обломки карандаша, ставшего жертвой Фомина, и повертел в крепких пальцах. Через секунду они громко хрустнули, превратившись в короткие, в полтора дюйма, обломки. Генерал их тут же выбросил в корзину.
— Вот так. Горожане, мещане да всякие греки с армянами — еще пару миллионов наскребут, эти за порядок держатся, а раз он есть, то за нас стоять будут. Три процента клади, тысяч триста и получится — но столько населения и выбрано! И это все, господа!
Константин Иванович с торжествующей улыбкой посмотрел на собеседников, с лиц которых оптимизм напрочь исчез вместе с неуместными усмешками. Еще бы — возвращение с небесных мечтаний о реванше окончилось безжалостным падением на грешную землю с отчетливым душком будущего неминуемого поражения.
— Все заводы у красных, запасы боеприпасов и снаряжения у них же, и главное — 100 миллионов населения подконтрольны Советской власти. Понимаете вы это?! Подавляющее большинство жителей тех мест сейчас за них полностью и с потрохами.
— Тут я с тобой не согласен, сам видел…
— Семен, частности не берем, — Арчегов бесцеремонно перебил Фомина, словно заткнув тому рот, и громко, с напором, заговорил: — Половина населения европейской части либо нищета полная, либо пролетарии с маргиналами, что за Советскую власть зубами держатся. Это полсотни миллионов, если не больше. Они раньше ничего не имели, а теперь их на самый гребень вознесли. Винтовка рождает власть — так один китайский большевик однажды сказал. Они — опора режима, и драться за Ленина будут до конца. Надеюсь, отрицать вы это не будете?
Вопрос прозвучал чисто риторически — собеседники дружно засопели, скривив недовольно губы, а потому Арчегов продолжил дальше:
— Еще миллионов сорок более-менее зажиточных крестьян получили от большевиков землю, всласть пограбили помещиков. Потому они сейчас даже продразверстку терпят, ибо помещик для них больший вред нес, чем большевики. И половина из них воюет сейчас за красных, ибо наше «непредрешенчество» их отталкивает. Потому мы должны немедленно решать этот вопрос — или царь за крестьян, или ему дороже несколько тысяч помещиков, что над предками нынешних селян измывались всячески — пороли, продавали да девок по баням и овинам портили! Или ты, Мики, думаешь, что они все забыли? Пятый год ничему не научил?!
— Я так не думаю, — глухо отозвался Михаил Александрович, сжав зубы — слова Арчегова жгли хлыстом по оголенным нервам. До ломоты зубов было больно от чувства собственной беспомощности.
Военный министр словно не видел страданий монарха и тем же резким голосом безжалостно крушил «песчаные замки», которые они тут возвели, дожидаясь его приезда.
— А другая половина из этих хозяев что делает? — с ехидцей в голосе осведомился Фомин у Арчегова.
— Большая часть на Украине бузит, атаманы всякие там косяками ходят. На Тамбовщине мужицкое восстание занимается, да по всей России то там, то тут богатые мужички в крепкие ватаги сбиваются. Только ты, Семен Федотович, не обольщайся — сейчас они за нас не встанут, наоборот, супротив воевать будут. И лозунг у них соответствующий имеется — бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют!
— Если волк люто грызет твоего врага, то это не значит, что он стал твоим другом! — Шмайсер делано рассмеялся.
— А еще десять миллионов?
Михаил Александрович спросил с интересом — даже такой утрированный социально-политический расклад вызвал у него любопытство.
— Половина — горожане, мещане, священники, либеральная интеллигенция — те за нас, ибо уже вкусили всех прелестей совдепии. Но помогать они не будут, не надейтесь. Террор их многому научил, они в тряпочку помалкивать горазды. А вот другая половина есть аппарат Советской власти, весьма эффективный. Намного лучше того, что мы имеем здесь! В плане жесткости и жестокости, я хотел отметить. И весомую часть его составляют евреи, которые раньше находились в загоне, за «чертой оседлости». А потому стоять за свою власть они станут крепко.
— Это сто миллионов, но в империи без малого было 170, если мне память не изменяет.
— Думаю, Мики, уже на пять миллионов меньше!
