Магнат. Люди войны (СИ) - Соболев Николай "Д. Н. Замполит"
Мимо, совсем рядом, проплывал ярко освещенный зал с громадными окнами, где десятки людей с засученными рукавами склонялись над чертежными досками. Чуть поодаль — новые цеха из стекла и бетона, за ними — новые дома с общественным центром посередине, новые общежития. Черт побери, Грандер что, выстроил по квартире каждому рабочему? Между корпусами гуляли люди, на площадке с воротами мальчишки гоняли в футбол и совсем не замечали зимнего холода, у большого магазина с вывеской Cooperativa разгружали несколько машин…
Впрочем, идиллия вскоре осталась позади, а ее сменили рабочие предместья, грязные и неухоженные (особенно на контрасте с грандеровским предместьем), с тесными проходами, бельем на веревках и чумазыми детьми.
В Барселоне поезд за каким-то хреном загнали на станцию Санс, на пересадку в Сагрере пришлось тащиться через половину города и площадь Каталонской Славы. Вопреки пафосу официального имени, она давным-давно служила блошиным рынком и ее обычно называли «Старой барахолкой» или, в лучшем случае, «Ярмаркой Беллкаре».
Но только не сегодня — продавцы рухляди жались к окраинам площади, громадная толпа под черно-красными флагами выдавливала их на авениды Диагональ, Меридиана, парадную улицу Каталанских Кортесов и в соседние переулки.
Тысячи людей — докеры в замасленных комбинезонах, металлисты в прожженных куртках, ткачихи с убранными под платки волосами — тянулись к импровизированной трибуне, где молотил воздух сжатым кулаком мужик в пекарском халате.
Обойти стихийный митинг не давали прибывавшие из рабочих пригородов колонны с транспарантами «На забастовку!», «Да здравствует CNT!», «Только солидарность…» — последний Михаил не дочитал, его подхватил и понес к центру событий людской поток.
— Мы говорим «Нет!» голоду и цепям! — закончил под рев толпы пекарь и слез с постамента, сколоченного из ящиков.
Его сменил высокий и губастый человек с рупором:
— Товарищ Рамон все верно сказал! Но вы все видели, что стихийное выступление, без какого-либо участия со стороны федерального органа, потерпело закономерное поражение! Наш долг, долг солидарности и совести, не осуждать участников, а готовиться и совершить революцию при свете дня и с уверенностью в победе!
— Наш Хосе! — приятельски ткнул Крезена локтем в бок невысокий шофер в берете. — Сейчас он им задаст!
— Нам необходима серьезная подготовка и организация! — покрывал гомон толпы человек с рупором. — Нам необходим опыт наших иностранных товарищей! И сегодня я прошу всех приветствовать гордость нашего движения, товарища Махно из России!
Площадь взорвалась криками, вперед вышел невысокий человек со шрамом на лице, пятерней зачесал назад густые волосы и принял от Хосе рупор:
— Товарищи! Вы не побеждены и не унижены…
Пораженный как громом Михаил поначалу вообще не понимал, что говорил Махно. Он впервые видел легендарного атамана и стоял, полуоткрыв мгновенно пересохший рот. Перед глазами снова, как наяву, проносились бои в Донбассе, наступление на Москву, рейды махновских сотен по тылам, эвакуация и поражение белых армий… Отмерев, Крезен непроизвольно дернул руку к пистолету — дистанция позволяла, он бы наверняка успел выпустить пять-шесть пуль и прикончить Махно, но хладнокровие снайпера возобладало над мстительным порывом. Михаил сглотнул, осторожно покрутил головой: стрелять в толпе не лучшая идея — скрутят, да еще могут запросто пырнуть навахой или вообще забить тяжелыми башмаками.
В конце концов, что было, то прошло, за выстрел в давнего противника ему никто не заплатит, и он принялся осторожно протискиваться в задние ряды, краем уха слушая, что говорил Махно.
— В противовес централизму анархизм всегда выдвигал и отстаивал принцип федерализма, в котором сочетались независимость личности или организации, их инициатива и служение общему делу.
— Эй, товарищ, ты куда? — дорогу Крезену заступили трое работяг с черно-красными повязками.
— Живот скрутило, товарищи, я только что с поезда, — просительно улыбнулся Михаил и даже показал картонку билета.
Старший тройки недоверчиво оглядел его чемоданчик и одежду, но пожал плечами, хмыкнул и посторонился.
— Мы выступаем за организационную платформу всеобщего союза анархистов, основанную на четырех основных организационных принципах, — неслось в спину. — Это, во-первых, единство идеологии…
Чем меньше оставалось до края площади, тем сильнее доносились запахи обжорок — вот уж кто-кто, а харчевники, в отличие от старьевщиков, не стали разбегаться при виде митинга, а наоборот, старались зашибить лишнюю песету.
— Коллективный метод действия означает строго согласованное единство действий всех членов и групп…
Сзади волновался и гудел митинг, а Крезен, несмотря на недавний завтрак, собрался прикупить еды — неизвестно, получится пообедать в дороге или нет. Пирожки-эмпанадас и сендвичи-энтрепас доверия из-за неизвестной начинки не вызывали, также сомнительно выглядели и пахли что бомбас из картофеля якобы с мясом, что шашлычки пинчитос. Михаил заколебался, выбирая между острым пататас бравас и жареными каштанами, и выбрал последние — уж в них точно не натолкали никакой подпорченной дряни. Горластая тетка, перевязанная платком крест-накрест, приняла деньги рукой в перчатке с обрезанными пальцами и затолкала их куда-то в обширную пазуху, а взамен ловко свернула кулек и доверху наполнила его еще горячими орешками.
— Мы за отказ от индивидуальных выступлений в пользу общего действия, за которое несут ответственность все члены организации…
Уже не слушая, что там вещал Махно, Крезен выбрался с площади, сунул нос в скрученный из газеты пакетик и вдохнул сладковатый аромат, похожий одновременно на запахи картошки и арахиса.
А когда поднял глаза, то уперся взглядом в накатывающие по Кортесам с запада, со стороны Рамблы, грузовики с гвардейцами. Перед въездом на площадь они встали бок о бок, перекрыв улицу и с одного из них заговорил мегафон:
— Именем закона, разойдитесь!
Засвистел один человек, потом к нему присоединился второй, третий и через минуту свистела и ревела вся площадь. Дзынькнуло стекло — в ход пошли камни, у дальнего угла площади завязалась потасовка.
Уже втискиваясь в переулок, Михаил услышал взрыв хохота и обернулся — с одного из балконов вытряхнули мешок с мукой прямо в кузов грузовика, и белые, как снеговики, гвардейцы, протирали глаза, смешно отплевываясь.
Он успел выскользнуть из большой заварухи и добрался до станции в Сагрере в аккурат за пятнадцать минут до отхода поезда. И через три часа, неожиданно быстро, оказался в Хироне — как раз успел лениво прикончить кулек каштанов. Печеная мякоть напомнила ему оставшийся в прошлом дом и праздничную гурьевскую кашу, щедро посыпанную орехами, с дымком, но без цукатов. Вытерев руки, Крезен подхватил чемоданчик и отправился на привокзальную площадь искать транспорт — до поместья Баррона оставалось еще километров десять.
Майор в отставке принял его строго в правилах хорошего тона — церемонно, но куда менее радушно, чем семейство Ромералесов в Касас-Вьехас. Представил жене, вывел детей, мальчика и девочку, поприветствовать гостя и чинно пригласил выпить кофе.
Никаких разговоров о возможной службе он не вел, и Крезен получил редкую возможность отключить голову, чему не помешало даже маниакальное желание сеньоры Баррон продемонстрировать семейные фотографии. Снимались тут по любому поводу и все до единого, о чем свидетельствовал увесистый альбом, больше похожий на инкунабулу. Под монотонное перечисление родственников и поводов к тому или иному кадру, Михаил старательно кивал, порой издавая звуки согласия и восхищения.
Наутро завтрак сервировали в столовой, хозяйка убивалась, что на улице холодно и нет возможности сидеть за коваными столиками на чудесной террасе среди увитых плющом колонн.
Затем мужчины проводили сеньору с детьми до пригородной станции и посадили на поезд в Хирону. Едва состав проехал светофор, как Баррон изменился в лице и прорычал:
