Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс

— Спецоперация, — понизив голос, говорю я вахтерше. — Выявляем стиляг. Это — наши сотрудники.

Я киваю на Павла и Веру.

— Девушка будет жить здесь под видом студентки. Вы должны обеспечить ей полный доступ к телефону, в любое время дня и ночи. Задача понятна?

— Да, — кивает оторопевшая вахтерша. — Конечно.

Это мне на руку. Обычно к телефону выстраивается очередь из студентов, и далеко не всем разрешают звонить по межгороду.

— И никому ни слова, — предупреждаю я.

— Поняла.

Павел и Катя с интересом смотрят на нас. Они не слышат, что я говорю, но видят, как меняется выражение лица вахтерши, как она послушно кивает.

— Сейчас мы поможем девушке поднять вещи в комнату, — предупреждаю я. — Благодарю за бдительность, товарищ! Я непременно сообщу вашему руководству, что вы хорошо выполняете свои обязанности. А сейчас возвращайтесь на рабочее место.

Глава 11

Вахтерша послушно идет за свою стойку.

— Идем, — улыбаюсь я, подхватывая чемодан.

— Что ты ей сказал? — с любопытством спрашивает Катя, когда мы поднимаемся по лестнице.

— Ничего особенного, — смеюсь я. — Договорился, чтобы она разрешила тебе пользоваться телефоном.

— Правда? — удивляется Катя. — Как это тебе удалось?

— Природное обаяние, — смеюсь я.

Павел понимающе поглядывает на меня — он раскусил мой трюк с удостоверением.

Комната пуста — Катины соседки еще не приехали. Вдоль стен стоят четыре кровати с пружинными сетками. В углу — пустой шкаф, рядом с ним — квадратный стол.

— Тебе повезло, — говорю я Кате. — Можешь занять самое удобное место.

Катя выбирает кровать подальше от окна — чтобы не дуло. Я ставлю чемодан на пол и разминаю затекшие пальцы.

— Встретимся вечером у входа в театр?

Девушки все же настояли на культурной программе — мы идем в Кировский театр.

— Только приходите за час до начала, — предупреждает Катя. — Не опаздывайте.

— Хорошо.

Павел тактично отворачивается, и я целую Катю в мягкие губы.

— Вы не опоздаете? — спрашивает Катя.

Я смотрю на часы. Встреча с Тимофеевым назначена через два часа, а нам с Павлом еще нужно добраться до набережной Пряжки.

Не очень близко.

— Поедем на троллейбусе, — говорю я, вспоминая карту города.

Мы выходим на проспект и ждем на остановке. Через пять минут подъезжает троллейбус — с круглыми фарами, зеленой полосой на боку и длинными усами токоприемников над покатой крышей.

На меня накатывает волна ностальгии. В прошлой жизни я много лет отработал в троллейбусном парке и такие вот машины знал вдоль и поперек. Тогда они уже шли под списание, и с каждым годом их оставалось все меньше и меньше. Уступали место современным электронным машинам.

А сейчас — бодро бегают по улицам, щелкая электрическими контакторами.

Странно это — вспоминать будущее.

— Андрей, ты едешь? — стоя на высокой ступеньке, смеется Павел.

Очнувшись, я успеваю заскочить в троллейбус, и двери захлопываются.

По мосту лейтенанта Шмидта мы переезжаем через Неву и выходим на бульваре Профсоюзов. Отсюда можно прогуляться пешком по набережной Мойки до того места, где в нее впадает Пряжка.

Город прекрасен. Он еще не изуродован рекламой — скромные вывески магазинов почти не привлекают внимания. Улицы не забиты тысячами машин, здесь даже дышится легче.

— Так что ты будешь делать с жалобой Болотникова?

Вопрос Павла снова возвращает меня к реальности.

— Попробую для начала договориться с Тимофеевым. Если не получится — покажу ему протоколы.

— Давай, я пойду с тобой, — предлагает Павел.

Я не успеваю ответить — к нам неожиданно подходит милиционер.

— Добрый день. Ваши документы, товарищи!

Он неодобрительно смотрит на пиджак Павла.

Павел досадливо морщится и достает из кармана свое удостоверение. Лицо милиционера удивленно вытягивается.

— Что же вы в таком виде, товарищ лейтенант? — укоризненно говорит он Павлу, внимательно сличив фотографию в удостоверении с его лицом.

— В каком? — раздраженно спрашивает Павел. — Выходной день, приехали погулять по Ленинграду.

Милиционер возвращает ему удостоверение и берет под козырек.

— Хорошего отдыха!

— Угораздило же меня вырядиться! — злится Павел.

Снимает пиджак и крутит головой по сторонам.

— Куда бы его выбросить?

— Да брось ты, Паша, — смеюсь я.

— Нет, — упрямо говорит Павел. — Не хочу больше ходить, как попугай.

Он тащит меня в ближайшую подворотню. Там, прислонившись к стене, курят трое парней — длинноволосые и бородатые, в потертых брюках, рубашках с небрежно закатанными рукавами и куртках, накинутых на худые плечи.

— Брат! — оживляется один из них, увидев пиджак в руках Павла. — Клевый прикид! Аскнешь?

— Чего? — грозно спрашивает Павел.

— Поменяй пиджак, — объясняет парень.

Его заросшее бородой лицо расплывается в детской улыбке. Он делает движение плечом, собираясь снять куртку.

Похоже, Павла приняли за своего.

Мне становится еще смешнее.

— Держи!

Павел буквально впихивает пиджак в руки парня. Тот удивленно благодарит:

— Спасибо, брат! Солнца тебе!

Мы выходим из подворотни обратно на улицу.

— Кто это такие? — ошарашенно спрашивает Павел.

Я пожимаю плечами.

— Похоже, хиппи.

Безобидные, в общем-то, ребята. Слушают музыку, слоняются по улицам, выпрашивая сигареты у прохожих. По вечерам пьют портвейн на прокуренных кухнях под песни битлов.

С милицией стараются не связываться, бегают от дружинников.

Ну, да — не идеал советского гражданина.

В Черемуховке таких нет.

— Ладно, идем, — говорит мне Павел. — Избавился от пиджака, и хорошо.

Мы вовремя отходим в сторону — возле подворотни останавливается желтый «УАЗ» с синей полосой на боку. Раздается милицейский свисток и гулкий топот ног — длинноволосые парни убегают дворами.

— Чего им не живется, как нормальным людям? — спрашивает Павел.

— А черт его знает, — отвечаю я. — Молодость, дух свободы и бунтарства.

Отчасти я могу их понять. Советская идеология все больше становится казенной и фальшивой показухой. Не всегда и не везде. Но ведь уродство потому и заметнее, что оно — уродство.

Мы идем вдоль набережной Мойки. Мимо проплывает катер с туристами. Экскурсовод что-то говорит в микрофон, показывая рукой на дома. Слов не разобрать — динамик заметно похрипывает. Но туристы слушают внимательно.

Возле здания охотобщества я говорю Павлу:

— Подожди где-нибудь неподалеку. Сначала я схожу к Тимофееву один. И постарайся, чтобы Болотников тебя не увидел.

— Что ты задумал? — спрашивает Павел.

— Хочу дать ему возможность повести себя по-человечески, — объясняю я.

Тимофеев уже ждет меня в своем кабинете.

— Присаживайся, Андрей Иванович, — говорит он, показывая на стул. — Рассказывай, что у вас за вражда?

— Болотников был пьян, — говорю я. — Ночью стрелял по бутылкам. Поэтому я запретил ему охотиться.

— А почему протокол не составил?

Тимофеев внимательно смотрит на меня.

— Или составил?

— Составил, — откровенно говорю я. — Но с Болотниковым были еще двое. Они признали свою вину и согласились на исправительные работы.

Тимофеев смеется.

— Исправительные работы? Это что еще за новости?

— Помогли совхозу убирать картошку, — улыбаюсь я.

Тимофеев заливисто хохочет. Потом его лицо становится серьезным.

— Значит, ты поэтому не пустил протокол в дело? — спрашивает он. — И был вынужден отпустить Болотникова?

— Да, — киваю я.

— Вот мерзавец, — кривится Тимофеев. — Сидел бы тихо, так нет — полез со своей жалобой. И что нам теперь делать? Без протокола получается твое слово против его слова. И свидетелей нет?

— Свидетель как раз есть, — говорю я. — Наш участковый, мы вместе с ним задержали стрелков.

— Жаль, что он с тобой не приехал, — морщится Тимофеев. — Ну, и протокола будет достаточно.