Царь нигилистов 5 (СИ) - Волховский Олег

Прошло совсем немного времени, и блюдце поползло по кругу.

— Вызываем дух Петра Великого, — прошептал Константин Николаевич.

Блюдце рванулось вперёд, словно корабль под свежим ветром на всех парусах.

Жинка побледнела, но пальцев не убрала.

Константин Николаевич интересовался миром духов немногим меньше своей жены, будучи в Неаполе обсуждал оный мир с графом Аквилой, начальником флота Неаполитанского королевства, который недавно потерял тринадцатилетнюю дочь, был ужасно печален и много о ней рассказывал.

С ним был длинный разговор про спиритизм и магнетизм, которым он много занимался.

Саша (старший), кажется, разочаровался в столоверчении и неизвестно будет ли присутствовать на очередном сеансе Дэниела Юма, который планировался в конце июня в Царском селе.

— Возможно и не будет, — говорила жинка. — У него теперь Сашка есть.

«Да, — думал Константин Николаевич, — брат, кажется, наконец, понял, каким сокровищем обладает, судя по тому, что не отправил ослушника на гауптвахту».

Константин Николаевич допускал существование неведомой, неисследованной силы. И на сеанс Юма собирался.

— Ваше Императорское Величество! — обратился великий князь к духу предка. — Вы будете с нами разговаривать?

— Да, — ответило блюдце.

— Верно ли, что Италия станет единой? — спросил Константин Николаевич.

Блюдце продолжило крутиться возле «да».

— Когда? — поинтересовался великий князь.

— Скоро, — вывело блюдце.

— Ницца будет французской? — поинтересовалась Александра Иосифовна.

Блюдце метнулось к надписи «да» и закрутилось рядом.

— Странно, — заметил Константин Николаевич. — В Ницце предпочитают итальянский.

— Неважно, — написало блюдце.

— Германия тоже объединится? — спросил великий князь.

— Да, — подтвердило блюдце.

— Все ли предсказания моего племянника Сашки верны? — спросил Константин Николаевич.

— Да, — ответило блюдце.

И вывело буква за буквой: «Пока времена не изменятся».

17 июня бабинька уехала за границу со всеми детьми Марии Николаевны, включая, разумеется, Женю. Так что Саша начал опасаться, что папа́ вспомнит, что и в Царском селе есть гауптвахта. Историческая, между прочим, где Лермонтов сидел.

Но Саша бы обошёлся.

В тот же день с воспитателем Константином Посьетом и няней Китти в Гапсаль уехали младшие братья: девятилетний Алексей и двухлетний Сергей.

А 22 июня в зеркальном кабинете Зубовского флигеля собралось общество дам. В это время в Екатерининском дворце столовращатель Юм устраивал очередной сеанс. Но детей туда не пускали, а мама́ не желала участвовать в чертовщине.

Киссинджер присутствовал и даже не покушался на диваны и шторы, мирно мурлыча у Саши на коленях и иногда давая себя погладить пятилетней Маше и Володе.

Маша, между тем, нашла себе прелюбопытное занятие.

Был вечер, косые лучи солнца падали на ковёр, и пыль летала по ним не хуже, чем в московской квартире двадцать первого века.

У сестры имелась маленькая сетка из тюля, которую она возила за собой по полу там, где лежали солнечные блики.

— Маш, что ты делаешь? — поинтересовался Саша.

— Ловлю солнечных зайчиков.

— Мария Александровна очень просила купить ей сетку, чтобы поймать солнечные лучи, — объяснила Анна Тютчева, почти год служившая у Маши воспитательницей, — и была очень настойчива, так что ей сделали эту маленькую сетку из тюля.

Саша улыбнулся.

— Маш, солнечные лучи невозможно поймать, — сказал он. — Они слишком быстрые. И не могут быть в покое.

— Как ты? — спросила Маша.

— Гораздо быстрее, — серьёзно сказал Саша, — от Солнца до Земли свет идёт восемь минут.

— А Солнце далеко?

— Ещё бы! Миллионы километров! То есть вёрст.

— Это больше, чем 12 легионов?

— Легионов? — удивился Саша.

— Иисус сказал Петру, что, если он попросит у Бога, Бог пришлет ему двенадцать легионов ангелов, — объяснила Маша.

Саша не помнил точно, сколько солдат в легионе, но явно меньше миллиона.

— Гораздо больше, — сказал он. — Примерно в легион раз.

— Да? — не поверила Маша. — А кажется, что Солнце на небе. Анна Фёдоровна, Саша правду говорит, что до него так далеко?

— Правду, — кивнула Тютчева.

— Но мы же тогда совсем маленькие! — сказала Маша.

И чуть не заплакала.

— Ты знаешь, Маш, меня это тоже ужаснуло, когда мне было пять лет, — улыбнулся Саша. — Но знаешь, в некотором смысле свет можно поймать. Сеточка твоя нагрелась?

Маша наклонилась и потрогала сеточку.

— Тёплая! — улыбнулась она.

— Значит, она поймала свет, — сказал Саша. — Частицы света — фотоны — поглотились твоей сеточкой и нагрели её. Подставь ему ладошку, он и её нагреет. Можно считать, что ты поймала в ладошку свет.

— Фотоны — как шарики? — спросила Маша.

— Ты знаешь, они очень странные, — сказал Саша. — Когда излучаются и поглощаются ведут себя, как шарики, только очень маленькие, поэтому мы их и не видим. А когда распространяются — как волны.

— Как на воде?

— Примерно.

Саша понял, что ещё немного и он произнесёт волшебное словосочетание: «корпускулярно-волновой дуализм».

И окинул взглядом публику, ожидая, что на него смотрят глазами по семь копеек.

Но ничего подобного. Дамы, если и учили физику, то прочно забыли, так что не удивились. Может, подумали, что отличник Саша пересказывает учебник Ленца. Якоби на них нет.

Саша посмотрел на пыль, что скользила по лучу, и подумал не объяснить ли заодно и Броуновское движение.

Но тут не вытерпел Киссинджер. Он открыл сначала один глаз, потом другой, выключил «трактор», бросился на сетку из тюля и стал носиться за ней по ковру, имея в виду, что он лучший в мире охотник на солнечных зайчиков.

Маша отвлеклась на кота, потом забралась к Саше на колени, благо место освободилось. Киссинджер такой наглости не стерпел и забрался на колени к Маше.

А Саша вспомнил, что его дочка Анюта, когда была маленькая, тоже любила сидеть у него на коленях и обнимать за шею. Только кота не было, потому что всегда казалось важнее и интереснее путешествовать, а кота, с кем оставишь?

И вот теперь есть кот, ибо лакеи, камердинер и куча родственников.

— Прошлой осенью, в ноябре, после одного из сеансов Юма, со мной случилась очень странная вещь, — между тем рассказывала Тютчева. — В комнате великой княжны есть часы с механизмом и тремя обезьянами, играющими на разных инструментах. Эти часы заводятся довольно туго большим ключом, и обезьяны начинают играть. Несколько дней как мы не заводили эту игрушку. Но ночью я проснулась от сильного шума, он происходил от колес механизма, и все обезьяны были в движении. Шум был так силен, что он разбудил великую княжну и камерфрау в соседней комнате. С вечера камерфрау запирает двери, и никто не мог проникнуть через них, чтобы завести машину. Юм тогда сказал во время сеанса, что духи будут проявлять себя ночью.

— Интересно, — заметил Саша. — И больше ни у кого нет ключа? Лакеи, прислуга, камердинер, истопники?

— Никому бы не пришло в голову! — возразила Анна Фёдоровна.

— Юму бы наверняка пришло, — сказал Саша. — А прочим — в зависимости от оплаты. Не думаю даже, что дорого. Это же не преступление — часы завести.

— Но нельзя отрицать явлений прикосновений и стуков, — вступилась мама́. — Я присутствовала при этом.

— Столы действительно вращаются и стучат, — сказал Саша, — их неосознанно вращают люди. Вам когда-нибудь удавалось получить ответ, который бы не знал кто-нибудь из участников сеанса?

— Только пустые ответы на пустые вопросы, — признала Тютчева. — Общие места и плоские замечания. Они никогда не говорят ни о грядущем, ни о мире духов, ни о будущей жизни, ни о чем таинственном. Является дух и сообщает: «Меня зовут так-то и так-то, я тебя знаю или не знаю», — вообще глупейший маскарадный разговор. Никогда я не слышала ничего, что бы превосходило понимание самого среднего человека.