Виталий Корягин - Винг
Эдвард попытался рассказать милорду Томасу историю приобретения доспехов, но голова гудела от предательского, как и его производители, ромейского вина. Связного рассказа не получилось, но, что экипировка есть, барон уяснил.
— Ладно, езжай за доспехами. Неделю тебе на это, не больше, а то нас в Акре можешь не застать. Э-э! Да ты уже хорош! Когда успел?.. Где твой скотт? В холле? Дэн, а ну-ка, сопроводи благородного сэра на свежий воздух и сдай с рук на руки сквайру! — барон засмеялся.
Дэн почти тащил под руку охмелевшего сэра Эдварда к выходу и сквозь зубы ворчал:
— Здесь пятнадцать лет служишь, служишь, и ни хрена! На одну секунду отвлекся, за милорда испугался. Так мало того, что шпоры мимо проехали, они еще и смеются! — И, обращаясь к Алану, сидевшему с бутылкой среди других сквайров. — Вот тебе твой новоиспеченный сэр, рыжий! Забирай его, их благородие несколько надравшись на радостях. Они, стало быть, теперь рыцари…
Сквозь туман в глазах Эдвард с изумлением различил желчную усмешку на лице норманна, первую за время знакомства, и подумал, что так мог бы улыбнуться сосновый чурбак, если на нем сделать поперечный пропил и оживить.
Алан ругался не хуже Дэна, выполняя работу по доставке благородного рыцаря по месту жительства:
— Ладно бы вместе выпили! А то он там с королем гуляет, меня в лакейской бросил, и я же его и тащи! Завтра же расчет! Что это за должность такая? С лошади снял, на лошадь посадил, доспехи надел, раздел… А жалованье?! Не-ет, так не пойдет! Доставка- оплата отдельно, погрузка, разгрузка — отдельно! Мы-ы, ры-ыцари…
Замолчал ворчун в казарме, когда Эдвард обнял его и расцеловал в обе небритые с Иегудиной бани рыжие щетинистые щеки.
— Ал! Старина, ничего не соображаю, все кружится! Беги в гавань, скажи шкиперу, пусть нас дождется. И не зови ты меня сэром! А я — на улицу, что-то мне не очень. Мутит…
Мутило долго. Только на рассвете прохладный бриз на пристани немного облегчил сэру Эдварду воистину королевское похмелье.
Глава двенадцатая. Отпуск в счастье
Переход обратно в Триполи занял чуть меньше суток. Ветер не совсем благоприятствовал плаванью, пришлось лавировать. Сэра Эдварда после вчерашнего ужина укачало, и он принес не одну жертву Нептуну, как водится, из собственного желудка.
К вечеру волнение чуть унялось, и страждущему полегчало.
Алан подошел к еще зеленоватому саксу:
— Сэр! Шкипер сказал, что нами вчера интересовались.
— Ал! Прекрати меня величать! Ну какой я тебе сэр?.. Ладно бы при посторонних… Для тебя я всегда Эд! — юноша потер лоб. — Ох, как голова гудит! Кто интересовался?
— Вчерашний монах! Толстомордый, что от меня у гавани сбежал. Старик спроста все ему выложил. Он же не знал, кто это. Да и мы не предупреждали, — Алан махнул рукой. — Самое неприятное — разболтал, что хозяин навы Иегуда.
— Плохо! Как бы в Триполи немец нас не отыскал, — Эдвард нахмурился. — В открытом бою я его не страшусь, а вот из-за угла… Придется поберечься.
Друзья прилегли под вечерним солнцем на теплые доски палубы и скоро заснули. Пробудились они ночью. нава дрейфовала перед Триполи, плюхая на волнах. Было темно и холодно, откуда-то из-за борта летели соленые брызги. Шкипер не захотел рисковать, входя в порт в темноте при неблагоприятном ветре.
С первыми лучами зари ошвартовались. Поблагодарив капитана, сэр Эдвард и его сквайр отправились к Иегуде. Пока пешком шли через город, совсем рассвело и улицы начали оживать. Навстречу от городских ворот двигались только что сменившиеся ратники ночного караула. Алебарды на их плечах торчали остриями куда попало.
Язвительный Алан толкнул друга локтем:
— Видал? Вояки идут! То-то у них одноглазых полно.
Это, конечно, было несправедливо, ведь в городскую стражу в основном и шли инвалиды и заслуженные пожилые воины, но все равно ужасно смешно. Эдвард расхохотался так, что последний стражник, маленький и кривоногий, выронил алебарду, и она зазвенела о ближнюю стену. Остальные воины обернулись на неуклюжего, а он обозлился и погрозил саксу кулаком.
— Да как он смеет, сэр! Рыцарю, герою, и кулаком грозить! — Алан явно нуждался в развлечениях после скучного плавания.
— А он не мне машет, а тебе! Мне разве посмел бы? Уж очень я страшен… — Эдвард снова хихикнул. Да, гэл всегда умел развеселить.
От графского замка, болтая, двигалась навстречу ватага слуг.
— На рынок, за продуктами… — отметил Алан.
— Да-а! Червяка бы заморить сейчас в самый раз… — задумчиво промолвил Эдвард.
— Да ну?! Сэр, а я-то думал, ваша милость после королевского ужина попостится хотя бы неделю! Чтобы впечатление не смазать…
— Ах, Ал! Нельзя же быть все время таким ехидным… — томно заметил его милость.
— Можно, сэр! И еще как можно! Смотри, Эд, мы уже и пришли, только за угол свернуть. Ну, как, силен я в сухопутной навигации?
У ворот дома банкира слуги собирались с лошадьми на водопой. Узрев недавно уехавших британцев, они загалдели, и один из них опрометью бросился за хозяином.
Держась за сердце, почти выбежал к воротам старый Иегуда, наткнулся на гостей и замахал руками:
— Ой! Боже ж ты мой! Это вы? Я, таки, решил, чего-нибудь плохого стряслось.
— Нет-нет, все хорошо! — Эдвард засмеялся счастливо. Он будто домой вернулся.
— Фу-у! Велик Господь Израилев! — вздохнул с облегчением старик.
Пришел и Бенони, обрадовано обнял гостей и повел в дом, по дороге расспрашивая, все ли в порядке, не нужно ли чего. Посетовал:
— Эх, жаль, Тиграна не застали! Всего часа два, как уехал. Эдвард вошел в свою прежнюю комнату, обвел ее взглядом и от полноты чувств закрыл глаза. Вдруг услышал быстрый легкий перестук каблучков, обернулся к двери, и Ноэми кинулась ему на грудь. Теплая со сна, в поспешно накинутом платке, она была такой родной и близкой! Война с ее ужасами и кровью осталась где-то далеко от этого мирного дома… Эдвард усадил ее рядом на кровати, а она все не могла оторваться от него, лепетала:
— Милый, милый! Ты приехал… Навсегда!
Верно так она поняла его столь быстрое возвращение, и у Эдварда язык не повернулся лишить ее этой иллюзии, слишком жестоко было сразу отнять у Ноэми счастье.
Они долго сидели обнявшись и не видели, как в дверь всунулся орлиный нос Бенони, как он улыбнулся и, прижав палец к губам, исчез. Их никто больше не тревожил.
Вдруг Ноэми встрепенулась:
— Что это мы все молчим?! Как ты там жил без меня, любимый?
Эдвард радостно поведал ей об акколаде. Ноэми воодушевилась было вместе с ним его триумфу, но сразу увяла ее радость, когда девушка поняла, что он опять лишь ненадолго к ней. Она быстро взяла себя в руки, вновь оживилась, но чувство чистого счастья уже не светилось в темных прекрасных глазах. И в душе сакса чуть потускнел блеск рыцарской карьеры.
Юноша попытался развеять тень, омрачившую встречу, заговорил о близком конце войны, но Ноэми печально улыбнулась и покачала головой:
— Не надо меня уговаривать, милый. Я уж такая, какая есть. Теперь каждый миг моего недолгого счастья рядом с тобой будет отравлен ожиданием скорой разлуки. Но хоть ты не грусти, ведь у тебя такая радость! А я постараюсь не мешать тебе печалью.
Этот не очень веселый разговор прервало появление Алана. И удивительно — то, что не удалось Эдварду, гэл сделал, сам не заметив. Его жизнерадостная натура творила чудеса, вокруг горца просто не могло быть кислых лиц.
— Эй! Пойдемте завтракать! Все за столом сидят, с голоду помирают, меня за вами прислали. Сами идти звать боятся, вдруг идиллию поломают.
Ноэми рассмеялась чуть грустно. Подошла к Алану и поцеловала в лоб:
— А она уже поломалась… Эд мне успел сказать, что вы через пять дней уедете.
— Да… Но не навсегда же! — гэл смущенно развел руками.
— А вот этого-то никто и не знает. Ладно, пойдемте… — девушка взяла друзей под руки.
Пять счастливых дней промелькнули незаметно. Как и всегда, когда время ограничено, оно утекало водой сквозь пальцы…
Шел дождь. Не тот мелкий, родной английский, больше похожий на туман, а настоящий ливень. С редкими перерывами, он лил и лил, словно и небеса решили оплакать предстоящую Эдварду и Ноэми разлуку.
Они часами сидели на галерее. Шумел дождь за увитыми виноградными лозами шпалерами, а они беседовали, рассказывали о себе, старались получше узнать друг друга. Разные страны, разные религии, разные обычаи, сказки… да все разное. Все по-своему у каждого народа, но честность, благородство, доблесть, доброта и, конечно, любовь — везде одинаковы.
Вот только все эти прекрасные качества абсолютно необязательны в применении к человеку другого народа, иной веры, будто он и не человек вовсе. Гнусная универсальная формула "чужой, значит, плохой" стоит меж людей, словно стена, и пробить ее невозможно. В эту стену постоянно, из века в век, укладываются на цементе ненависти, как камни, факты вражды, она становится толще, растет, как крепостная. И сблизиться сквозь нее…
