Виктор Точинов - Усмешки Клио-2
Известный советский писатель Борис Полевой приводит в своих многотомных военных мемуарах интересную историю, случившуюся гораздо позже, но корни которой уходят именно в те золотые годы. Дело было так:
Сразу после войны находился Полевой в группе советских журналистов, освещавших в Германии, в Нюрнберге, процесс над главарями третьего рейха. Был в той же группе корреспондент кишиневской газеты – центрального органа компартии Молдавской ССР. Фамилия у спецкора, естественно, вполне молдавская. И вот заходит он по окончании очередного судебного заседания с парой товарищей в местную точку общепита – не то кафе, не то крохотный ресторанчик – подкрепиться. Сорок шестой год в Германии был голодным и нищим, и пиво совсем не довоенное, и в сосисках гороховой муки куда больше, чем мяса. Но сервис – на высоте. Хозяин, пожилой немец, выходит к иностранным гостям самолично, не чинясь; знакомится, выражает надежду, что станут уважаемые герры его постоянными гостями… Словом, Европа-с.
Ну и молдавский спецкор, закаленный в боях с нашим общепитом, от такого непривычного обращения, понятно, размякает. И, что-то такое вспомнив про буржуазную привычку к чаевым, выкладывает сверх счета одну германскую марку. А это в послевоенной нишей Германии уже сумма немаленькая, и столующиеся тут же англичане и американцы на чай дают жалкие пфенниги…
И все, готово дело, пополз от такой щедрости между немцев упорный слух, имеющий источником хозяина ресторанчика: приехал богатый молдавский князь! Или уж, самое малое, молдавский боярин…
С тех пор, в течении весьма растянувшегося судебного процесса, когда бы ни приходил журналист-молдаванин в приглянувшееся ему заведение, прием ждал его вполне княжеский: законное место – то самое, выбранное в первое посещение – всегда свободно, а обслуживают князя-боярина вне очереди и с особой предупредительностью (с особой по немецким меркам, для нашего же человека это уже что-то запредельное и нереальное). А он по привычке им на чай очередную марку – благо курс ее в советской зоне оккупации был несколько иной, и командировочные у журналистов оказались по нюрнбергским меркам вполне царскими… Вернее, княжескими или боярскими.
Тут еще событие подоспело – хозяйская дочка замуж выходит, и счастливый отец в качестве самого почетного гостя приглашает «молдавского князя». Не только его одного, есть на свадьбе и другие иностранные гости: англичане, французы, янки из постоянных посетителей. Но «князю» – самое почетное место, как свадебному генералу.
Сидят, скромно празднуют, и в один прекрасный момент невеста начинает обходить гостей с подносиком – молодым, значит, на обзаведение. Прижимистые иностранцы кладут кто марку, кто две, что захмелевшему советскому «князю» кажется скопидомством и даже издевательством над хозяевами. И он вываливает на поднос все, что нашлось в карманах – около двухсот марок. Надо думать, шокированные немецкие бюргеры начали его считать уже по меньшей мере молдавским царем, приехавшим инкогнито…
Кстати, фамилию молдавского корреспондента осторожнейший Полевой не назвал, история с душком, в те годы и за меньшее людей сажали…
Но интересно здесь другое: даже спустя тридцать лет немцы старшего поколения еще очень хорошо помнили невероятную, по их понятиям, щедрость прежних бессарабских землевладельцев…
* * *Но вернемся к рубежу веков.
Не только в Европе спускали денежки бессарабские латифундисты. Кишинев, центр края, тоже был отнюдь не сонным провинциальным городком. Светская жизнь била ключом: по ярко освещенным электричеством улицам катили авто, курсируя между театрами, клубами и ночными ресторанами – а в ресторанах настоящая французская кухня, омары и устрицы, и шеф-повара с метрдотелями вполне парижского происхождения; лучшие европейские примадонны считали за счастье гастроли на кишиневской сцене, зная щедрость богатой местной публики; самые элитные ювелирные фирмы открывали шикарные салоны и магазины с самыми дорогими изделиями – и никогда не жаловались на недостаток покупателей…
Ну и чисто так, к слову, заметим, что бессарабским крестьянам, живущим в глиняных мазанках, и хлеб и кашу заменяла исключительно мамалыга, а мясо было для них практически недоступным лакомством…
А теперь, обрисовав легкими штрихами место будущего действия, вернемся к нашему главному герою.
* * *Григорий Иванович Котовский происходил отнюдь не из рабочих или крестьян, голодать и мерзнуть ему в детстве не приходилось. Хотя советские историки долгое время без тени сомнения писали: происхождение у будущего героя – самое пролетарское.
Начало дезинформации положил сам герой в одной из своих автобиографий. Поскромничал, назвавшись сыном механика винокуренного завода.
На самом деле отец, Иван Николаевич, был не механиком – работал и впрямь на винокуренном заводе, но мастером, а затем и управляющим. Причем происхождение имел вполне дворянское, хоть и принадлежал к обедневшему роду польской шляхты.
Существовала в те годы в Бессарабии тонкая прослойка наемных работников, – на современном языке их назвали бы «топ-менеджерами» – оплата и условия жизни которых зачастую превосходили достаток захудалых помещиков средней России.
Управляющие огромных поместий и специалисты по сложной для тех времен иностранной технике, руководящие винными и сахарными заводами, маслобойнями и табачными фабриками, – теоретически, по определению Маркса, они являлись чистейшей воды пролетариями, поскольку не владели тем, на чем трудились и работали за жалованье. Но с такими пролетариями революцию не затеешь, слишком они дорожили своими местами: кроме оклада жалованья, имелась и возможность неплохо поживиться за хозяйский счет…
В рядах этой весьма узкой и замкнутой касты «профессиональных менеджеров» и появился на свет Гриша Котовский 12 июля 1881 года, в местечке Ганчешты, Кишиневского уезда Бессарабии. В написанных позже автобиографиях, он, кстати, будет открещиваться не только от социального происхождения, но и от возраста – то укажет год рождения 1887, а то даже 1888-й… Не то перед женщинами молодился, не то намекал, что в грабежах 1901 и 1902 годов не мог участвовать по малолетству…
Отца Котовский лишился в раннем детстве, и на дальнейшую карьеру Гриши тот никак не повлиял. В отличие от бывшего работодателя Котовского-старшего, – вельможи и богатейшего (даже по бессарабским меркам) землевладельца, князя Манук-бея, происходившего из турецкого рода, много поколений назад перешедшего на службу Российской империи.
Будущий красный командир буквально вырос в доме, точнее, во дворце князя, играя с его отпрысками и возвращаясь домой только ночевать. И за счет Манук-бея же получил вполне приличное начальное образование. Французским, к примеру, Гриша владел свободно (по другим свидетельствам – с трудом, но все же объяснялся; впрочем, подобные нестыковки в разных изложениях истории нашего героя перестают удивлять очень быстро).
Советские биографы будущего комкора утверждают, что именно там, в княжеском дворце, Котовский набрался классовой ненависти к эксплуататорам. Там же, надо полагать, среди чуждой и враждебной роскоши, зародилась и легендарная скромность Григория Ивановича.
Не похоже, не похоже… Судя по последовавшим событиям, набрался там юный Гриша всего лишь желания тоже пожить такой же красивой сладкой жизнью…
Любопытный момент: странное даже при бессарабской патриархальности нравов отношение князя Манук-бея к сыну своего умершего служащего. В конце концов, на князя работали тысячи людей, и многие на руководящих должностях, и умирали порой, и оставляли детей-сирот… Но золотой лотерейный билет отчего-то вытянул именно Гриша Котовский.
Падкие до дешевых сенсаций писаки могли бы заподозрить в отеческой любви старого вельможи намек на истинное происхождение Гриши… Но мы не будем рыться в грязном княжеском белье; отметим лишь, что очень богатые люди (причем богатые давно и надежно) вполне способны на филантропию без каких-либо корыстных намерений. Чего стоит один только пример Саввы Мамонтова, щедро привечавшего писателей и художников, а заодно, на беду себе и коллегам-эксплуататорам, и марксистов-ленинцев. Мог и Манук-бей без задней мысли участвовать в судьбе шустрого сына своего покойного подчиненного.
Когда юный Гриша подрос, встал вопрос о его дальнейшем жизненном пути. Первая попытка получить образование у Котовского не заладилась: обучаясь в Кишиневском реальном училище (за счет Манук-бея, разумеется) отличился он не прилежанием в науках, а прогулами, драками и хулиганскими проделками над учителями, – и был с позором исключен. А добиться исключения, согласитесь, при наличии богатого и могущественного покровителя, не так-то просто.
Князь шалости юного своего протеже близко к сердцу не принял, и посодействовал второй попытке получить образование, – помог поступить в Корокозенскую сельскохозяйственную школу, оплатив и обучение, и пансион за весь курс. Более того, после выпуска Котовскому было обещано обучение в Германии, на Высших сельскохозяйственных курсах, – а там готовили элиту управленцев, кадры для пополнения рядов менеджеров-управляющих самого высшего звена.
