Мария Чепурина - С.С.С.М.
«Чего это они так разволновались? — подумал Краслен. — Женщину, что ли, не видели?» Потом он вспомнил лекцию о буржуазной стыдливости, прочитанную в их заводском клубе год назад. «Ах да, у них же принято стесняться! И купаются в костюмах! Вот умора!» Освободившиеся от капиталистических предрассудков пролетарии купались и принимали воздушные ванны исключительно нагишом, поэтому Краслена, разглядевшего подробно и давно всех заводчанок, зрелище артистки, прикрывающей кроличьей шкуркой отсутствие лифчика, совершенно не впечатлило. Но все-таки, чтобы не выдать своего пролетарского происхождение, он тоже потаращился на голую девицу и немного попыхтел.
Больше никаких оригинальных номеров кабаре в тот день не представило: следом за первой раздевшейся девицей последовали еще несколько, проделавших то же самое. Публика следила за действом безотрывно. Краслен без особой надежды ждал Джонсона. В десять его так и не было. Как и в одиннадцать.
На следующее утро Краслен, проснувшись в гостинице, подсчитал остатки денег, выданных Буеровым. Выходило не больше чем еще на одну ночевку здесь, в «Мэйфэйре». Значит, сегодня он просто обязан найти либо Джонсона, либо кого-то другого, кто дал бы билеты обратно, а завтра — отправиться в путь…
Краслен попытался уверить себя в том, что, возможно, Джонсон перепутал дату и придет как раз сегодня. В любом случае иных идей, кроме как ждать человека в соломенной шляпе опять в тот же час в том же месте, у Кирпичникова не было. На этот раз он решил оставить портфель в номере: Буеров советовал не трепать лишний раз секретный объект.
Программа в кабаре была та же самая, что и накануне. «Я становлюсь завсегдатаем», — подумал Краслен, поймав себя на том, что мысленно подпевает девице в перьях. В этот раз, чтобы скоротать время, он купил газету и уныло разглядывал в ней фотоснимки кинозвезды, женившейся в пятый раз; балансирующего на карнизе 77-го этажа акробата в шляпе и с тросточкой; счастливых чемпионов по уанстепу, танцевавших двадцать два часа (на тридцать минут дольше предыдущего рекорда); водолазного костюма облегченной комплектации — не сорок, а лишь тридцать два кило; усатой женщины и прочей дребедени. Статьи сообщали о погрузке слонов на пароход, отставке кабинета Пон-Бюзо и водворении кабинета Колбасье в Шармантии, расстреле демонстрации рабочих «во избежание кровопролития» и черной неблагодарности обитателей колонии, устроивших бунт в обмен на принесенные им ангеликанцами бесценные плоды цивилизации в виде фабричных подтяжек и сельтерской воды. На последней странице помещались рекламы, предлагавшие посетить «отдельные кабинеты», «роскошные апартаменты», «помещения с новейшими приспособлениями» и «салоны массажа». «Массаж делают дамы», — пояснялось для недалеких читателей. Для тех, кто мог лишь горестно вздыхать, читая это, чуть пониже помещалось объявление о продаже «новейших таблеток факира быстрейшего действия и совершенно безвредных».
В 9:15, когда началось раздевание, к Краслену за столик подсел незнакомец в потертом плаще и поношенной шляпе, утратившей всякую форму.
— Сэр, не угостите выпивкой ветерана Империалистической войны?
«Что-то он не тянет на ветерана», — подумал Кирпичников. Вслух же сказал:
— Я бы рад, только денег осталось едва на метро до гостиницы.
В доказательство он вывернул карманы. В одном из них действительно лежала одинокая пятипенсовая монета. Из второго неожиданно выпали ключи от номера.
— Ах ты! Забыл сдать, когда ушел! — вздохнул Краслен.
— Так вы приезжий?
— Из Шармантии.
— Конечно! Сразу видно по акценту! Как вам город? Где остановились? Я советую…
«Везет же мне на болтунов!» — подумал пролетарий, вспомнив Уильямса. Впрочем, этот собеседник был трезв и ничего особенного рассказывать не собирался. Он произнес несколько расхожих фраз о том, что война неизбежна, вот только неясно, когда, кто и с кем в ней схлестнется. Затем якобы по секрету поведал Кирпичникову о том, что Краснострания — ужасная страна, где все голодные и даже нет метро. Краслен кивал, вполуха слушал и искал глазами Джонсона. Новый знакомый поделился с ним своими соображениями насчет голых барышень на сцене, а затем поклялся в вечной дружбе и полез с объятиями.
Излишне говорить, что Джонсона Краслен так и не встретил. В пол-одиннадцатого он с тяжелый сердцем собрался идти в гостиницу и тут только обнаружил, что так называемый «ветеран», ушедший полчаса как, слямзил его ключ и пятипенсовик.
О Труд! Первая мысль Кирпичникова была о портфеле, оставшемся в номере. При мысли о том, что секретный груз, от которого зависит судьба международного рабочего движения, уже в руках воришки, сердце пролетария застучало с такой силой, что, наверно, это было слышно даже голой барышне, кривлявшейся на сцене. Он вскочил, бледный, перепуганный, и бросился к выходу, наплевав на чей-то смех сзади и чуть не сбив с ног официантку. Только на пороге кабаре Краслену в голову ударила вторая мысль, ничем не лучше первой: до гостиницы придется дуть пешком. А там потом что делать? Деньги на последнюю ночевку, спрятанные в номере, наверное, уже в кармане вора.
Что же, что же делать?! Партия и товарищ Буеров никогда не простят Кирпичникову такой дурацкой оплошности… Да и увидит ли он еще когда-нибудь Родину? Может быть, помрет от голода в Ангелике: без денег, без жилья и без возможности подать сигнал своим…
«Лучше уж сразу с моста сигануть!» Но мостов, как назло, рядом не было. Сколько-то времени бледный Краслен простоял у шоссе, ища миг, чтобы прыгнуть под автомашину, но все не решался.
Спустя несколько минут, когда эмоции улеглись, он ощутил сонное равнодушие ко всему происходящему. Потом в голову пришла третья, успокоительная мысль: «Может быть, гостиничная охрана задержала вора?» В самом деле, разве так не может быть? Конечно, может! Точно так и есть! Да и кражу совершить этому «ветерану» пришло в голову только оттого, что он увидел у Краслена ключ и случайно выведал адрес гостиницы! «Ну, разумеется! — успокаивал себя Кирпичников. — Он не профессионал в этом деле, на ограбление решился первый раз в жизни, от нищеты… Такой обязательно попадется!»
Повторяя про себя эти слова и поминутно глядя в карту, пролетарий потащился в свой «Мэйфэйр».
Краслен то старался идти быстрее, чтоб приблизить развязку, то брел еле-еле, боясь, что в гостинице он обнаружит следы ограбления без всякой надежды найти похитителя. Ночной Манитаун, едва ли не более светлый, чем дневной, издевательски жонглировал огнями реклам: горели электрические буквы «Покупайте нашу обувь!», электрический ковбой крутил лассо, электробарышня дрыгала ножками, вспыхивали и исчезали цифры с многообещающим количеством нулей на вывесках казино. Небоскребы казались еще выше в свете прожекторов. Они даже подавляли, нависали над ничтожными людишками. Из открытых данс-холлов, кафе, кабаре и игорных домов неслась музыка. Обрывки фокстротов и джазовых импровизаций мешались друг с другом в одну музыкальную кашу. Несколько полуодетых проституток, выстроившись вдоль дороги, ежились от ночной прохлады и неуклюже приплясывали в такт этой какофонии. Иногда они поглядывали в сторону канализационного люка, вокруг которого, сбившись в кучу, спали несколько малышей.
Когда измученный Кирпичников добрел наконец до гостиницы, он не поверил собственным глазам и едва не завопил от счастья. Кто бы мог подумать, что пролетарий будет так радоваться при виде буржуазной полицейской машины! Именно такая машина стояла возле гостиницы.
«Труд, как мне повезло! Он уже пойман!» — радостно сказал себе Краслен. И бросился к гостиничному крыльцу.
Пробежать успел шага четыре.
— Вот он, этот джентльмен! — внезапно раздалось из темноты. — Из двадцатого номера! Хватайте его, господа, это он хранил бомбу!
Справа и слева от Краслена возникли двое жандармов.
— Вам придется пройти с нами, сэр, — сказал один.
Второй добавил:
— Вы подозреваетесь в незаконном хранении взрывчатки, порче чужого имущества, поджоге, покушении на общественное спокойствие и попытке совершения коммунистического переворота.
— Как?.. — пролепетал Кирпичников.
Он уже заметил, что в том месте, где раньше располагалось его окно, теперь дымится бесформенная черная дыра.
12
В полицейском участке оказалось две камеры для задержанных: белая и негритянская. За то, что Краслен, пока двое жандармов волокли его по улице, отчаянно сопротивлялся и грозил всей мировой буржуазии революцией, его решили бросить во вторую. Белые полицейские, злые на весь мир за то, что их подняли по тревоге в такой час, посчитали это изощренной формой издевательства. Несколько белых арестантов слезли с нар и, подойдя к решетке, разделяющей две камеры, стали с любопытством наблюдать за происходящим. Смущенный Краслен осмотрел свое новое жилище и на секунду задержался взглядом на одной из коек. Старый негр, на ней сидевший, сразу встал:
