Иван Петров - И.В.С.
— Думай! Маленьких береги. И не шали.
Ишь, как думать побежал. Прочая публика молча и без вопросов так же наращивала расстояние.
— Хорошо. Поднимайтесь, пойдем, посмотрим наши вагоны.
Надя и Федя определенно в прошлой жизни были жирафами. Можно наглядно наблюдать, как до них доходит. Вот сейчас до них дошло, что сказал Петерс. Все-таки, брат и сестра, очень заметно.
А до группы задержанных тоже что-то дошло и они загомонили, каждый на свой лад, пытаясь из кольца набежавшего оцепления докричаться до нас с Петерсом. И все объяснить! Поймав взгляд Петерса, показал глазами на дальний забор вдоль железнодорожного полотна. Он кивнул. Я посмотрел на свою молодежную команду и снова взглянул на Петерса. Еще один кивок. Кремлевская школа.
— Товарищ Петерс, я жду вас у вагона. Отрядите со мной пятерых бойцов, а сами сопроводите этих граждан для выяснения личностей. Если все нормально — отпустите.
Повернувшись к поникшей пятерке:
— Надеюсь, у вас все в порядке с документами?
И, не слушая утвердительных криков, двинулся по перрону, отмахиваясь от назойливого Федора, который старался все мне объяснить, еще раз, в лицах, переживая свой подвиг.
Наденька, подхватив пожитки, семенила следом. Двое галантных латышей все время пытались переложить ее ношу в свои руки, борьба с ними отвлекала ее от федькиной повести и мыслей о пережитом. Жизнь продолжалась.
Минут через десять где-то справа в полукилометре грохнул залп, потом еще несколько отрывистых выстрелов. Я оглянулся. Глаза у остановившейся Нади были широко раскрыты в невысказанном вопросе. Сейчас заплачет. Пришлось усмехнуться успокаивающе.
— Пугают. Чтобы бежали и никогда здесь больше не появлялись.
Можно было попробовать отправить пацаненка в ЧК с запиской Феликсу, чтобы присмотрел, прислонил к какому-то делу. Но рискованно. Хрен его знает, какая шлея Эдмундычу под хвост попадет, что будет с запиской и пацаненком. Информации у мальчишки никакой нет, а в подвалах идет практически гласное соревнование — кто быстрее и качественнее забъет арестованного. Это поветрие уже распространилось по всем городам, где мы пока удерживаем позиции. Народ изощряется в применении средневековых пыток. Это они так думают. На самом деле, никаких средневековых пыток никто не применяет, мне ли не знать. Разве что, у наших китайских наемников в отрядах есть что-то похожее, да и то, все, что они делают, проходит скорее по разряду средневековых казней. Информацию такими способами никогда снять не удавалось. По крайней мере, на моей памяти. Не доживают люди до разговора. Наши венгры и австрийцы пытались что-то изобретать, но быстро забросили, скатившись до уровня русских коллег и называя это азиатской жестокостью.
Перрон закончился и образовалась свалка галантных кавалеров, наперебой предлагавших даме ручку для оказания помощи в прыжке с платформы. Я в свалке не участвовал, увлеченно раскуривая погасшую трубку несколько в стороне, а Федька пытался слезть с платформы самостоятельно. Его попытка лечь на брюхо и спустить вниз ноги, страхуя себя руками, была всеми замечена, но, для сбережения Фединой гордости, проигнорирована. Спрыгнул, не расшибся и тут же бросился разгонять наглецов. Пришлось вмешаться и, слегка покрасневшая Наденька, наконец, смогла коснуться песка железнодорожной насыпи носочками своих очаровательных ботинок.
В стране идет обоюдное истребление, уничтожение себе подобных. Равнодушное, как ответ на заданный для проформы вопрос. Ты меня спросил, а я тебя убил. Убить так же просто, как ответить, это тоже ответ. И жадное терзание тел в отдельных случаях, изощренные казни, наслаждение муками жертв. Похвальба, истинные дети дьявола. Крушение морали, сопровождаемое иступленным, сознательным, демонстративным отрицанием всяческих правил и норм, связывающих человека. Изнасиловать и истерзать ребенка. Не просто убить оппонента, а замучить его, долго, напоказ. Отрубить голову, попивая вино, без всякой брезгливости к запаху и отвратительному состоянию останков.
И тупая, безысходная покорность жертв — тех, кто не прошел обряд инициации новым знанием, кто не опален диким противостоянием войны. Покорность римских патрициев, поколениями поставлявших чиновников гражданского общества, не державших в руках меча, с детства практиковавшихся в искусстве произнесения речей на подиуме, знатоков юстиции, перед занесенной над головой корявой дубиной невежественного германца, гордо вскидывающих взгляд, натягивая кожу на горле под франкским мечом.
Да, сравниваю. И тогда, и сейчас. Все они — мой народ. Люди были лучше. То, что делает человека человеком, присутствовало в них в большей мере. Чистота души, душевность. От отца к сыну, из поколения в поколение. Племя прививало мораль. Она впитывалась с молоком матери. Хотел сказать — шло воспитание, но о каком воспитании могла идти речь? Разве что — личным примером. Как звериный детеныш знает от рождения все, что ему необходимо для выживания. Инстинкт! Да, пожалуй, это был инстинкт человеческого рода. То, без чего мы бы не выжили, как вид. Перечислить этот свод правил невозможно, столько деталей, нюансов. Но основная масса людей жила в соответствии с этим сводом с рождения, росла, растила своих детей, внуков, а экземпляры со сбитым генотипом отбраковывались на ранней стадии.
Жарко, все-таки. Пришлось снять шинель. Никаких вещей с собой брать не стал, одел что поновее. Чемоданы не люблю, руки должны быть свободны, а вещьмешок… Еще бы узелок на палочку и — вон из Москвы. Долгие проводы — лишние слезы. Не к месту, но к настроению…
Приехав с утра на Казанский вокзал, наша изготовившаяся к путешествию троица никакой информации об отправке поездов на Царицын не обнаружила. Ни наглядной, ни устной. Лишь портреты Ленина и Троцкого, украшавшие фронтон здания, твердым взглядом указывали путь будущим поколениям. Вам туда!
Народу на перронах и вокруг вокзала было относительно много, но заполошной беготни с воплями, плачем, ронянием багажа, сопровождающей намечающийся отход состава, абсолютно не наблюдалось. Основная масса отбывающих плотно расположилась по всему околовокзальному пространству, пуская корни, лишь некоторые граждане шлялись между кучами стерегомого барахла в поисках кипяточка и удовлетворения прочих прозаических надобностей. С отъездом ничего не намечалось. Никуда. Все тупо ждали. Усадив молодежь на вещички на разысканное пустующее место в начале перрона, я минут десять пошатался вокруг, задавая всем подряд дурацкий вопрос — Вы не знаете?.. Не знали, а меня и знать не хотели. Ни одного представителя железнодорожного ведомства поймать не удалось и, выдав молодым людям указание сидеть и не разбегаться, я двинул в здание вокзала, прямо к самому главному местному начальнику.
Опыт путешествий в этом времени у меня кой-какой имеется. Покатался уже на всяческие переговоры. Разберусь. Один только раз мой переезд из Петербурга в Москву готовил Бонч, как управделами Совнаркома. Он же был назначен инициатором решения о временном переносе столицы. Тайна сия великая есть, окромя Ленина и Бонча — никому! Нигугу! С середины февраля пол-города обсуждали намечающееся событие, ведь золотой запас вывозим. Это же Бонч!
А как? А когда? А каким поездом? Десятого марта, четырьмя литерными. Состав с ЦИКом демонстративно отправили еще днем, с Николаевского. Жрите, не жалко. Сам Свердлов с великой помпой и свитой прошел через весь перрон в головной вагон и, уже без помпы, одинокий и маленький, покинул хвостовой. Все-таки — почти член правительства. Председатель ВЦИК. Он и мы, прочие члены, вместе с родней Ильича и золотишком, поздним вечером отбыли с почти пригородной платформы Цветочная, под охраной четырех сотен латышских преторианцев, оставив непогашенный свет в своих кабинетах Смольного.
Если Цветочная — пригород, то я за городом родился. Пока так и есть. Питер — маленький город. Темно, слабый снег, низенькие домишки, заборы. Когда-то, уже инженером, я здесь пиво пил, сбежав из институтской колонны ноябрьской демонстрации, зарыв плакат с Черненкой в сугроб. Точно, с Черненкой… За плакат два отгула давали и десять рублей к квартальной премии. На лопату для уборки снега был похож.
Дзержинский потом доводил до нас, что попытки перехватить состав с правительством все же были, но неудачные (я догадался). Гордился операцией. Дилетанты. Какие готовили — такие же и ловили, еще вчера щи из одной миски по ссылкам хлебали. А вот толпа тысячи в две фронтовых дезертиров во чистом поле под Малой Вишерой остановила правительственный поезд просто так, без подготовки, как и все прочие до него. Развлечься, пограбить, поубивать. И не помогли пламенные речи, произносимые срывающимися голосами признанных трибунов. Зато пулеметы латышских стрелков, направленные в упор из тамбуров вагонов и с платформ, разом остудили настроения намечающегося праздника. Про этих слыхали все. Тут же оружие побросали. До единого бы в поле положили, только приказ отдай. Тщательные, и ужасные скопидомы.
