Андрей Посняков - Король
К Саньке никто не приставал, да она и сама, как могла, держала себя в строгости. Хоть и гулящая девка, а все ж ежечасные моления да пение славы Господу проняли и ее. К слову сказать, у бравого разбойного капитана сия долговязая девица особых сексуальных желаний не вызывала – тоща больно, а как косы обрезала, так и вообще – отрок отроком! Нешто можно с такой грешить-забавляться? Тьфу!
Арцыбашев, конечно, имел насчет рыжей совсем другое мнение, однако в данный момент он больше тревожился о собственной супруге и ни о каком сексе с гулящей не думал, хоть та, верно, и была бы очень даже не против, все ж профессионалка, говоря красивым словом – путана, ну, а если по-местному – корвища, бл…дь.
Впрочем, в последнее время Аграфена-Санька сильно изменилась… Вопрос – надолго ли?
Банька была маленькой, черной. Леонид спал на полке, Санька – на лавках, Михутря же с удовольствием растянулся на полу. Уснули быстро, бравый капитан громко храпел, да и рыжая, закрыв глаза, посапывала носом… Не очень-то долго, ага! Сквозь узкое волоковое оконце заглядывала в баньку любопытная луна, медно-желтая, круглая, очень похожая на консервную банку. Правда, отвернувшийся к стенке Магнус не увидел, а почувствовал, как лавка едва слышно скрипнула.
Как кто-то прошелся на цыпочках, повозился… юркнул в дверь…
Вот тут король оглянулся. Ну, точно – Санька. Выскочила куда-то на ночь глядя, тайком… Так, может, на двор приспичило? Ну, да, верно, так и есть. И пробиралась осторожно, чтоб соседей не разбудить… Может так быть? Вполне. Осталось лишь девчонку дождаться… или…
Осторожно спустившись на пол, молодой человек развязал брошенную на каменку котомку… Ага! И сала – с полшмата отрезано, и яйца поредели, и сухарей осталось штук шесть. А было… было-то… Ну, рыжая, щучина вороватая! А ну-ка, поглядим…
Надев сапоги, Арцыбашев неслышно выскользнул в ночь, и в свете луны углядел со двора идущего к лесу подростка в великоватом не по возрасту армячке. Санька! Вот вам и разгадка… Стоп! Так ведь все украденное хитрая девчонка кому-то несет! Не сама же будет хрустеть под елкой сухариками да давиться салом.
Мерцающий огонек костра Леонид-Магнус увидал почти сразу же, как только отошел от корчмы на полсотни шагов в поле. В лесу, за деревьями, мелькали желтоватые отблески пламени. Хотя и видно было, что неизвестные развели огонь с опаскою, в ямке… так ведь как горящий костер в ночи не прячь, а все равно видно!
Идти по недавно сжатой стерне было не то чтобы трудно, но неприятно – все время что-то кололо ноги, да мелких противных ямок имелось на пути предостаточно. Хорошо хоть, луна в небе сверкала, да и та частенько скрывалась за набегавшими облаками-тучами. Что и к лучшему – пару раз Санька уже оглядывалась, высматривала, не идет ли за ней кто? Не всерьез высматривала, а так… Но преследователю приходилось прятаться, падать едва ль не в грязь, а вот когда луна скрылось – так и совсем хорошо стало… Только ямки, блин… да какие-то твердые, торчащие из земли, стебли.
Споткнувшись, молодой человек едва не упал и тихо, но смачно выругался, глядя на бегающие по стволам деревьев желтые зайчики – отсветы дрожащего пламени. А вот явственно потянуло дымком, и, пройдя меж высокими соснами, Леонид очутился невдалеке от небольшой полянки с разведенным в ямке костром, над которым в котле аппетитно булькало какое-то варево.
Вокруг костра сидели четверо. Саньку Арцыбашев узнал сразу, а вот остальные трое казались незнакомыми… Хотя нет! Очень даже знакомыми. Мелкие, лет по двенадцати-тринадцати, отроки-подростки… Не те ли самые, что вместе с королем и капитаном бежали от приказных и стрельцов? Так они и есть! Беспризорники, блин, дети асфальтовых котлов!
«Я начал жить в трущобах городских, я есть хотел, я голодал…» – завертелась вдруг в голове приставучая песня из старинного кинофильма «Генералы песчаных карьеров». Ну, так и в тему! И там, и здесь – беспризорники, босота. Ишь, увязались все-таки, не удалось прогнать. Что ж, не мытьем, так катаньем. А Санька, Санька-то хороша! Вот ведь рыжая бестия – паломницу набожную из себя строит, а сама… Подворовывает, зараза, продукты, и этих вот – кормит. Узнал бы Михутря, сразу б убил, без разговоров!
Сам же Арцыбашев так не мог, ему даже жалко ребятишек этих стало… как и Аграфену, впрочем. Хотя с другой стороны, а чего их жалеть-то? Чего хотели, того и добились. Наглостью, хитростью, упрямством. Захотели из Новгорода в Тихвин свалить – свалили. И, верно, рыжая среди них – за главную. Ишь, сидит, сало чужое жрет, атаманша хренова.
Красно-желтые отблески выхватывали из темноты сосредоточенные лица ребят. Самому старшему было, наверное, лет четырнадцать, остальные выглядели на год – на два помладше. Старший – темноволосый, смуглый, худой – больше походил на итальянца, или лучше сказать – на цыгана, младшие же – обычные, ничем не примечательные русские подростки, светло-русые или белобрысые, в свете костра не угадать. Да Леонид особо-то и не всматривался, просто видел, что отроки. Сидели себе у костра, грелись да жевали принесенное ушлой девчонкой сало с сухарями. Старшой время от времени помешивал варившуюся в котелке похлебку деревянной ложкой, кои в те времена принято было носить на поясе, вместе с кошелем и ножом.
– Благодарствуем тебе, Графа, – попробовав варево, вполголоса произнес старшой, как видно – от лица всех. – Без тебя б давно бы сгибли.
– Ничо, наедайтеся, – Санька хохотнула, но по всему видно было, что слова беспризорника ей приятны. – До посада еще день пути. Завтра – последний.
– Последний, – поправив на голове суконную, с загнутыми полями, шапку, эхом повторил один из младших ребят. – Слышь, Федько, а что мы там, на посаде тихвинском, делать станем? Как в Новгороде, татьбой мелкой да милостыней проживаться?
Смуглый отрывисто качнул головой:
– He-а, татьбой не будем. И христорадничать не пойдем… разве поначалу токмо.
– А чем тогда? – не отставал младшой.
– Не знаю пока, – честно отозвался Федька и, осторожно сняв с костра котелок, поставил его рядом. – Счас остынет, похлебаем ужо.
– Чую, ушица! – улыбаясь, Аграфена азартно потерла ладони. – Сызмальства ушицу люблю.
– Так похлебаешь с нами. Щуку вчерась запромыслили да окуней.
Арцыбашев хмыкнул: щука, а уж тем более окунь, считались в те времена рыбами сорными, уху из них варили не иначе как от большой нужды. Понятно, оголодали ребятишки, как их рыжая ни подкармливала. Прогонять ее или рассказать обо всем, что увидел, Михутре, Леониду как-то расхотелось – слишком уж неприкаянно выглядели эти трое. Бедолаги! Сбежали от беды, да и шли себе, куда глядели глаза, безо всякого конкретного плана. И правда, что они будут в Тихвине делать? Попрошаек да мелких воришек там, почитай, и своих хватит. В холопы кому запродаться, найти себе доброго хозяина? Да, пожалуй. Только вот где его найдешь, доброго-то? А втроем пацанам не выжить, тут и думать нечего. Ладно, пусть себе, чай, не объедят, тем более одни сутки пути и остались.
Молодой человек вернулся на место ночлега так же тихо, как и ушел. Улегся, вытянулся… а когда – уже под утро – явилась Аграфена-Санька, сделал вид, что спит.
* * *К Тихвинскому посаду подошли уже после полудня, когда солнце клонилось к закату, цепляясь оранжевым краем за острые вершины оставшихся позади елей. Первыми показались деревянные домишки – монастырские слободы, за ними – небольшая река и крепкие стены обители, над которыми, словно воевода с верными своими оруженосцами, высился каменный Успенский собор, украшенный, словно шлемами, пятью куполами-луковицами. На луковицах сверкали в лучах заходящего солнца кресты, и благостыней колокольный звон растекался по всей округе – как видно, звонили к вечерне. Ежели бы вместо луковичных поставить обычные золоченые купола, так главный тихвинский храм сильно бы походил на своего собрата, Успенский собор московского Кремля, по образцу коего и был выстроен по велению батюшки нынешнего государя, Великого князя Всея Руси Василия Ивановича.
Монастырь окружала мощная крепостная стена, в бойницах торчали пушки. За стеною же высилось еще несколько изящных деревянных церквей и деревянная же колокольня. Сразу перед монастырем начинались домишки посада, выстроенные не кое-как, а улицами, выходившими на обширную, с двумя большими храмами, площадь.
– Собор Преображенья Господня, – указывая рукой на высоченную деревянную церковь в несколько маковок, с узорочьем, горделиво пояснил Гриня. – Тут вот Преображенский приход, а там, где мы прошли, Флора и Лавра. Я в Преображенском приходе живаху, на Береговой улице, вдоль реки, отсюда не видно. Так что – милости прошу, гости дорогие. Переночуете, отдохнете с дороги, а завтра уж – в обитель сходите, помолитесь, да обсудим все ваши дела. Ужо не сомневайтесь, купцов попутных найдем, и не один обоз даже. От Ладоги до Москвы через Тихвин ровно пятьсот с половиной верст, а ежели через Новгород, так и все семь сотен будет. А стены монастырские видали, а? Вот крепостица-то! Попробуй, возьми. Так ведь и до шведской границы отсель почитай двести верст будет. Рядом.
