Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»
Глава 19
Заночевал я в день прибытия в своей старой опочивальне, а поутру, после торжественного молебна о счастливом возвращении, принимал поздравительную делегацию горожан. Они преподнесли мне нехитрые дары, поблагодарили за заступничество перед верховной властью, тяжесть гнева которой многие из них испытали на себе лично, и в конце визита начали бить челом на разные жизненные несправедливости. По существу их претензий я ничего сказать не мог, да и никто из моих спутников вопросами городского управления не владел – прежде, до московского вмешательства, всем ведал Михаил Нагой со своими людьми. Бакшеев получил от меня в подарок кусок шёлковой камки и отбыл в Ростов, улаживать вопрос переезда с митрополитом. К себе же я попросил пригласить городового приказчика Русина Ракова да начальника местных сил правопорядка губного старосту Ивана Муранова.
Те, хоть и находились в губной и дьяческой избах, что стояли на территории кремля у проездных Никольских ворот, являться не торопились. Наконец, появившись спустя целый час у Красного крыльца, представители городской администрации внутрь палат заходить отказались. Рассудив по принципу «Если гора не идёт к Магомету, то Магомед идёт к горе», я вышел во двор. При виде своего князя Раков и Муранов шапки ломать и кланяться не стали и сообщили, что отчёт в городских делах давать несмышлёному мальцу они не собираются, для этих дел прислан из приказа четверти Петелина, уж два дня как, дьяк Алябьев Дмитрий сын Семёнов. И ежели мне чего надобно, то обращаться только к этому представителю центральной власти.
Попытка вызвать на разговор Алябьева оказалась весьма неудачной: посланный к нему дворовый вернулся несолоно хлебавши и передал категорический отказ адресата куда-либо ходить.
– Сказывал, мол, Дмитрий сын Семёнов, что ежели чего надобно, ключника аль казначея к нему слать, он им по потребам выдачу учинит. – Помявшись, слуга добавил от себя: – Токмо прямо молвлю, пустое дело к дьяку людишек твоих, царевич, слать. Он ить яко с Нижнего Новагорода примчал, тако второй день пьян изрядно, вино с кабака безденежно требует. А когда тверёз, то зол как собака.
Стало ясно, что княжеская власть в уделе чисто номинальная и распространяется только лишь на собственные палаты. Что ж, и такие права – это больше чем ничего, и я пошёл осматривать дворец.
После продолжительной экскурсии я имел вполне полное представление о моём пристанище на ближайшее время. Посещение опустевшей женской половины терема было совершено впервые, и единственное, что меня там заинтересовало, это комната с ткацким станом и двумя самопрялками. Мастерицахамовница [71] была вывезена царицей из Москвы, но в новое изгнание вслед за госпожой она отправляться отказалась. Насколько я понял из объяснений ткачихи, брусяной станок с педальным приводом и прялка с вращаемым рукой колесом являлись самым новейшим немецким оборудованием. Подобное этому чудо техники водилось лишь у хамовников царицы Ирины Фёдоровны, остальной народ в стране пользовался гораздо более примитивными прядильными досками и простецкими станами. Надо признать, хайтек текстильной промышленности не впечатлял. Оставив на последующее время мысль о том, что неплохо бы перестроить ткацкое дело на более развитый лад, отправился инспектировать склады продовольствия и кладовки с предметами домашнего обихода.
В сопровождении писчиков и стряпчих, ответственных за кормовые и хлебные амбары, осмотрели подведомственное им добро. Никаких неустройств я не заметил, да и не мог по незнанию того, как должно всё выглядеть в идеале. Идти глядеть конюшни, скотный двор и птичник мне совершенно не хотелось.
Поглядел я также на покои третьего этажа хором, они были отделаны более роскошно, чем нижние. Стены наверху были обиты тканью, но вот мебель там была такая же скудная и оконца так же малы, как на первых двух этажах. Домоуправители настоятельно рекомендовали мне переместиться в жилые комнаты на самом верху, и я, недолго думая, согласился, выбрав наиболее светлое помещение с обоями из парчового атласа.
Новым поручением, которым я крепко озадачил слуг, являлось устройство сортира, поскольку справлять нужду в ночные горшки мне уже изрядно надоело. Дворские почесали недоуменно в затылке, но обещались каприз барчука исполнить. Следом за тем пошёл в дальние крылья терема и уже там дал команду пару комнат отвести под лечебницу, то есть поставить деревянные нары и каждый день отскребать начисто пол. Первым пациентом был назначен литвин Ивашка, которому в ночь после Московской битвы вправляли сломанную кость. С тех пор он, таскаясь за нами в обозе, умудрился не отдать Богу душу и вообще выглядел довольно прилично. Туда же призвали травницу, помогавшую мне с раной на щеке более двух месяцев назад. Ей повелели тащить все веточки, ягодки и корешки, которые она только знала. Разбором местных лекарственных трав решили заняться завтра.
По совету Ждана устроили смотр поредевшей свиты и слуг, и все оставшиеся во дворце подключники и подьячие были назначены на места отъехавших вслед за Нагими начальников.
На удивление, присутствовал Самойла Колобов с недорослемсыном, хотя за отсутствием во дворце женского пола царского рода его жена потеряла должность постельницы. Расспрашивать этого воина о том, как покидали эти палаты предшествующие их обитатели, я постеснялся.
Сажать пленников в поруб было сочтено излишним, и их разместили на втором этаже в раздельных комнатах под охраной истопников. К вечеру куча мелких дел была или решена, или переложена на дворовых. В связи с этим челядь уже смотрела на маленького хозяина с некоторой долей уважения.
Сон в заботливо выбранной опочивальне оказался пыткой, тело юного князя атаковали десятки и сотни кровососущих насекомых. Меня, конечно, покусывали и раньше, но такой массовой атаки я до сих пор не встречал. Уже через несколько минут после пробуждения от дикого зуда мне пришлось признать своё полное поражение и броситься в бегство. Разбуженные испуганные сторожа не сразу поняли причину моей паники и с чего это их господин желал немедленно сменить рубаху и ополоснуться. После всего вышеперечисленного я эмигрировал в свою старую спальню и счастливо уснул.
Сразу с утра, узнав, что московский дьяк в церковь не пришёл, я также решил пропустить службу и сразу отправился на занятое им подворье.
Дмитрий Алябьев был хмур и неразговорчив.
– Почто не зван явился, княже, али докука какая ко мне? Так молви скорее, не томи.
– Здрав буде, приказной дьяк Дмитрий сын Семёнов, – несмотря на холодный приём, достоинства терять не следовало. – Отчего не ласков к сироте, о коем блюсти тебе братом нашим, государем всея Руси Фёдором Иоанновичем наказано?
– Хвор я, княжич, – напоминание о царственном брате слегка остудило приказного. – Здравия мне, истинно, не помешало бы, а то, кажись, Богу душу отдаю.
– Что с тобой, достойный человек? – поинтересовался дремавший во мне доктор. – Может, помогу чем?
– Чем же ты подмогнуть-то сможешь, отрок девяти лет от роду, всяко неразумный? – вздохнул дьяк. – Я уж и знахарку, чтоб заговорила, звал, и Бога прощенья просил за этот грех, а всё то спину ломит, то брюхо кособочит, хоть на стену лезь. Уж чётвертой день мучаюсь, никак не отойду.
После нескольких уточняющих вопросов окрепло предположение, что Алябьева мучат почечные колики, видимо, растрясло бедолагу дорогой. Заговоры тут явно были бессильны, многочисленные поклоны перед иконами даже скорее вредны, вот и спасался несчастный вином как анальгетиком.
Пообещав вернуться, отправился глядеть на травяной сбор местной целительницы, попутно выдирая из памяти всё, что знал о лекарственных растениях. Из значительного вороха травок, принесенных лекаркой, отобрал пучок темно-зелёной ветвистой травки с красными плодами. Также я приказал изъять из погребца брусники, где эта болотная ягодка хранилась в мочёном виде. Первым в дьяческую избу направился истопник Юшка с котлом в обнимку, с наказом греть воду. Чуть позже туда же снова пошёл я, а за мной слуги тащили самую здоровенную деревянную лохань, что нашлась в кладовых. Крепкий тридцатилетний мужик, дьяк четверти Петелина, был уже настолько измучен болями, что согласился на любые эксперименты над своим телом.
Слегка подивился он питью из размятого растения.
– Сё мучица. Энтим кожи дубят да красят, не помру я от зелья твово, князь Дмитрий? Кто лечбе таковской обучил?
Объяснить правду не представлялось возможным, пришлось выдать трудно проверяемую информацию:
– Жена боярина Годунова с сестрой зело в травяном сборе разумеют. Вот там и узнал.
Алябьев слегка расширил глаза, а потом, перекрестясь, разом выпил настой, приговаривая:
– Ну, коли помру от сена сего чародейского, все одно отмучаюсь, а на тебе грех смертный будет.
