Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Большаков Валерий Петрович
Пока я обошелся разъемом, куда воткнул модуль с распаянной памятью – эдакую здоровенную прародительницу планок DIMM, только увеличенную раз в двадцать. Сперва я переживал, боялся, что этот громоздкий узел окажется больше самой микроЭВМ, но ничего, обошлось.
А самая первая плата, где она у меня? Во‑от она, валяется в ящике стола. Я покрыл ее интегральными схемами 565 РУ1 почти впритык, как стену ванной кафелем. А потом, буквально за неделю до выставки, плутоватый Кацман притащил 565 РУ3 – этих БИС нужно в четыре раза меньше, чем «однёрок». Вон они, выложены скучной мозаикой…
Жаль, конечно, что пока нельзя использовать одновременно и РУ1, и РУ3 – адресация собьётся безвозвратно, вот и лежит без дела целая плата…
Я нежно погладил кончиком пальца ПЗУ – рядки пережигаемых «эртэшек» с управлением на 155‑й логике. Хотя нет, РТ4 их окрестят позже. Пока они под «девичьей фамилией» – КР556 РЕ4.
Рядышком поблескивали новинки из Саратова – многоразовые 573 РФ2 с ультрафиолетовым стиранием. Ох как меня «жаба душила»! Дорого обошлась переделка на РФ2, зато насколько стало проще жить. Раньше как? Хоть одна ошибка – всё, пережигай «эртешки» заново, а их еще найти надо. Тут же красота – «стер» ультрафиолетовой лампой (в крайнем случае, на яркое солнышко вынесешь, хоть и гарантии нет), заклеил изолентой окошечко в «эрэфке» – и заливай опять хоть загрузчик, хоть операционку.
Могу спорить на что угодно, что хваткий Давид Кацман выменял многие диковины советской электронной промышленности у военных…
– И что из этого следует? – Я свирепо дунул на платы, сметая пыль, и в носу засвербило. Но не чихалось, только слезы выступили.
Мне удалось смонтировать микроЭВМ на советских элементах середины семидесятых. Ни одной БИС, выпущенной в моем «родном» прошлом ближе к Олимпиаде, не обнаружено. Точка. Подпись. Дата.
– И чё? – вырвался у меня любимый вопросик Изи.
Как будто я и раньше не всматривался в окруживший меня мир, тщась отыскать в нем анахронизмы! Но не находил.
Когда Леночка с Наташкой убеждали меня, что они, дескать, научные сотрудницы Института Времени из далекого будущего, я им верил. Но как только девчонки в два голоса заявили, что посланы изменить прошлое, мигом учуял подвох. Нет, молодые особы не обманывали меня, я бы сразу ощутил неправду. Просто… Ну, тут одна лишь версия выглядит непротиворечивой: Лену с Наташей использовали «втемную», не желая посвящать во все секреты хронодинамики. Вероятно, затем, чтобы сладкой парочке было легче добиться от меня согласия вернуться в юность.
Откуда явились очаровательные пришелицы, из какого века? Ну, судя по их целям, исполненным альтруизма, общество в будущем – коммунистическое. Так неужели какой-нибудь Мировой Совет позволил бы изменить прошлое? Допустил бы явную угрозу житию-бытию десяти или пятнадцати миллиардов коммунаров?
Ответ отрицательный. Ergo, время устроено гораздо хитрее, чем его нарисовал старик Эйнштейн.
Математические фантазии Хью Эверетта о неисчислимых реальностях заставляют меня досадливо морщиться. Что это за Мироздание такое, где вселенные плодятся от любого чиха?
Тут я не выдержал.
– А… А… Ап-чхи!
«Оставьте вы в покое кошку Шрёдингера, – длил я заочный спор, шмыгая носом, – не мучайте бедную животинку! Не вписывается бесконечность даже в самую красивую формулу. А вот вечность…»
Представим, что роковой две тыщи восемнадцатый год – это базовый временной поток. Примем его за нулевой. Переместившись оттуда сюда, в тысяча девятьсот семьдесят четвертый, куда я попал? Снова в базовый? Не-ет! В одной и той же речке дважды не скупнешься. Я угодил во временной поток 1‑го уровня, ответвившийся от главной исторической последовательности после моей, так сказать, коррекции. Мир вокруг тот же самый, что и в памятном мне прошлом, но будущее здесь не определено.
Реальность уже меняется, начинаются самые настоящие макроскопические воздействия, инициированные вашим покорным слугой, и три-четыре года спустя послезнание во многом станет фейковым, поскольку утратит связь с действительностью.
Конечно, мои потуги забраться на пьедестал основоположника физики времени отдают юмором и сатирой. Про временные потоки я вычитал сорок лет тому вперед, и мне понравилось, хотя осталось неясным, как это вдруг, из ничего, возникают точки бифуркации…
«Ой, да отстаньте вы от меня со своими пространствами и временами!» – отмахнулся я с легким раздражением.
Мне выпало жить здесь и сейчас, с мамой и папой, с хорошенькой врединкой-сестричкой, с друзьями и подружками, с товарищами и врагами. Это мой мир, данный мне в ощущениях, и еще как данный!
Свое прошлое, не свое прошлое… Один девичий поцелуй – и всю эту высоколобую шелуху сносит, будто порывом ветра. Кстати, Инночка пригласила назавтра в гости, с родичами знакомить…
Почти уняв беспокойство, раздувая теплящиеся надежды, я вернул панель на место. Отвертку я, конечно, не нашел, прикрутил шурупчики, разложив перочинный нож.
Сразу вспомнился мой самый первый день в этом времени. Покусав губу, я подкинул нож на ладони – и выцепил то самое лезвие, зловеще блеснувшее под лампой. Острое, как скальпель.
Холодея, я легонько полоснул по левому предплечью. Ранка сразу же набухла кровью, капелька скользнула по коже, оставляя ржавый след. Пугаясь, я зажал порез пальцами, напрягся изо всех сил…
«Затягивайся, затягивайся!»
Отнял руку… Выступили вишневые бисеринки.
– Да чтоб вас всех… – зашипел я, суетливо оказывая себе первую помощь. Йод… Бинт… Где нож? Вот нож… Затянуть потуже… Разлохмаченные кончики – чик…
Мрачно глядя на повязку, почти физически ощутил, как валится мое настроение, ухая в беспросветность. Как быть-то?
«Хорошо, хоть троих членов Политбюро успел исцелить, – закапали скучные мысли. – Есть с кем работать… А если пущена цепная реакция? Если в тебе стираются вообще все следы будущего? В утрате сверхспособностей можно и позитив сыскать – не оставлю больше следов, выдающих Миху. Но когда я начну терять послезнание… Ну, ты сейчас наговоришь!»
Телефон зазвонил, как всегда, не вовремя – только я начал успокаиваться, и опять всплыли тревоги, завели зловещий хоровод, кружа акульими тенями.
– Да! – Голос мой прозвучал резковато, хотя негатив в душе и присмирел, гуляя стреноженным.
– Здравствуйте, тезка, – печально откликнулась трубка. – Помешал?
– Да что вы, Михаил Андреевич! – смутился я. – Вы не из тех людей, которые отвлекают зря.
– Сегодня – из тех, – вздохнули на том конце провода. – Пожаловаться хочу, больше некому. Жены нет, дети заняты собой, а подчиненные не должны видеть начальство в желеобразном виде…
– Михаил Андреевич, вы меня пугаете.
– Не идет мой труд! – горестно вырвалось у Суслова. – Не получается! Опять эти гладкие, обтекаемые формулировки… Вода, водою, о воде! Выпаришь ее – сути останется с воробьиную погадку!
– Самобичевание автора – это нормально, – успокоил я главного идеолога страны. – Диагноз начинается с авторского самодовольства. А что именно не получается?
В ухо толкнулся длинный тоскливый вздох, долетая со Старой площади.
– Натура бунтует! – грустно сказал «тезка». – Понимаю, вижу, что марксово учение не совпадает с реальным положением дел, а править – рука не поднимается!
– Михаил Андреевич, «Капитал» – не вечные скрижали, – начал я утешать второго человека в пролетарском государстве. – Разве Ленин был гением? Революционером – да, лидером – да, изворотливым и ловким политиком, трибуном – да, да, да! Но не гением. Просто Владимир Ильич понимал: теория, которой полвека, может, и годна для прошлого, но в настоящем применима лишь с оговорками и корректировками. Вот вам хороший пример. Маркс писал, что «чем больше общественное богатство, функционирующий капитал, размеры и энергия его возрастания… тра-ля-ля… тра-ля-ля… чем больше нищенские слои рабочего класса и промышленная резервная армия, тем больше официальный пауперизм. Это абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления». Ну и где он исполняется, этот «объективный» закон, на какой планете? Разве за последнее столетие, говоря словами того же Карла Генриховича, «положение рабочих ухудшилось независимо от того, высока или низка их зарплата»?
