Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Кот, проходящий сквозь стены
Я не упала в обморок, наоборот — ощутила нечто близкое к оргазму.
Иштар, имевшая кое-какое понятие о нравах моего времени, не решилась сразу сказать мне, что мой любовник восемнадцатого года был в действительности моим сыном. Она не могла знать, что меня никогда не связывали табу и к инцесту я отношусь просто, словно кошка. Самое большое разочарование, испытанное мной в жизни, — это отказ моего отца принять то, что я так хотела ему отдать — с первой менструации до последнего дня, когда я потеряла его.
Я все еще никак не могу переварить сообщение Лиззи Борден о том, что нахожусь в Канзас-Сити. То есть в одном из его воплощений. Не думаю, что эта Вселенная патрулируется Корпусом Времени, хотя уверенной быть нельзя. Пока что я видела город только с балкона при штаб-квартире Комитета.
Географически все сходится. На север от нас Миссури резко поворачивает с юго-запада на северо-восток в том месте, где в нее впадает Коу, — эта излучина и заливает западную низину каждые пять-шесть лет. Между нами и рекой знакомо торчит высокий обелиск Военного Мемориала — только в их мире это не Мемориал, а священный Фаллос Великого Осеменителя.
(Это напомнило мне, как Лазарус задался целью проверить, существовал ли в истории человек, известный как Иешуа или Иисус. Не сумев выследить его через переписные и налоговые реестры того времени ни в Назарете, ни в Вифлиеме, Лазарус решил ориентироваться на самое яркое событие евангельской легенды: на Распятие. И не нашел о нем никаких сведений. Нет, на Голгофе распинали то и дело — но обыкновенных преступников, а не глашатаев истины с политическим окрасом, не вдохновленных Богом молодых равви. Лазарус искал упорно, сменил не одну гипотезу, пытаясь вычислить верную дату — ив конце концов так разочаровался, что стал называть Распятие «круцификцией»[173]. В текущей гипотезе Лазаруса фигурирует выдающийся фабулист второго века — Юлиан.)
Единственный раз выходила я здесь на улицу в ночь фиесты Санта-Каролиты и видела только большой парк, где праздновали фиесту (Суоп-парк?). Он был освещен кострами и факелами и кишел людьми в масках и раскраске. Там шла такая групповуха, какой и в Рио не увидишь, а ведьмы справляли свой шабаш — но на шабаш можно пройти где угодно, если знаешь Знак и Слово (меня посвятили еще в семьдесят шестом в Санта-Фе.) Странно было только, что шабаш проводился публично, в единственную ночь года, когда полагающийся там костюм не бросается в глаза, а правила поведения в порядке вещей. Совсем уж обнаглели.
А вдруг это моя родная параллель в период правления Пророков? (Плюс-минус двадцать первый век?) Если они празднуют Санта-Каролиту — это правдоподобно, но окружающее не очень-то совпадает с тем, что я читала об Америке при Пророках. И насколько я знаю, Корпус Времени не держит резидентуру в Канзас-Сити двадцать первого века второй параллели.
Если б можно было нанять вертолет, я слетала бы на пятьдесят миль к югу и попыталась бы найти город Фивы, где родилась. Найди я его, было бы за что зацепиться. А не нашла бы — значит, скоро дюжие санитарки снимут с меня смирительную рубашку и покормят.
Если б у меня были деньги. Если бы мне удалось бежать от этих монстров. Если бы я не боялась прокторов Верховного Епископа. Если б не опасалась, что мне в воздухе отстрелят задницу.
Лиззи обещала купить мне для Пикселя поводок со шлейками: не для того, чтобы его выгуливать (это дело несбыточное), а чтобы передать с ним весточку. Той веревочки, что я повязала ему на шею в прошлый раз, оказалось явно недостаточно. Пиксель, наверно, сорвал когтями бумажку или порвал бечевку.
Иштар назначила день для встречи с теми, кто спасал меня в 1982 году, через семнадцать месяцев после моего прибытия в Бун-док. Должны были присутствовать Теодор-Лазарус-Вудро (я представляла его себе в трех лицах, как воплощение Троицы), его клоновые сестры Ляпис Лазули и Лорелея Ли, Элизабет Эндрю Джексон Либби Лонг, Зеб и Дити Картер, Хильда Мэй и Джекоб Бэрроу и оба корабля, наделенных разумом: Веселая Обманщица и Дора. Иштар заверила Хильду (и меня), что через семнадцать месяцев я определенно помолодею.
Но уже через пятнадцать месяцев Иштар объявила, что дело сделано. Не могу описать вам подробно, как проходил процесс омоложения — тогда я в этом еще не разбиралась, ученицей меня приняли намного позже, когда я приобрела квалификацию и медсестры, и врача, соответствующую бундокским нормам. И в учебной клинике, и в клинике омоложения для наркоза используют средство под названием «лета» — с пациентом вытворяют страшные вещи, а он ничего об этом не помнит. Вот и я не помню ничего тяжелого, а помню только блаженные праздные дни, когда читала мемуары Теодора, изданные Джастином, и узнавала манеру Вудро: автор врал напропалую.
Однако чтение было захватывающим. Теодора взаправду мучила совесть из-за того, что он спал со мной. Боже ты мой! Можно забрать парня из Библейского пояса, но Библейский пояс из парня не вышибешь. Тут не помогают даже долгие века и знакомство с другими, лучшими цивилизациями, совсем не похожими на штат Миссури.
А кое-что в мемуарах вызвало у меня гордость за моего «непутевого» сына: он во все времена был неспособен бросить жену и ребенка. Поскольку я придерживаюсь мнения, что упадку и разрушению Соединенных Штатов во многом способствовали мужчины, забывшие свой долг по отношению к беременным женщинам и малым детям, я охотно прощаю своему скверному мальчику все его выходки — за то, что в этом грехе он неповинен. Мужчина должен жить — и умереть, если надо, — ради своей подруги и своих детенышей, а иначе он никто. Вудро, эгоистичный во многом другом, эту кислотную пробу выдержал с честью.
Мне радостно было узнать, как сильно Теодор желал меня. Я в свое время сгорала от желания к нему, и когда я прочла, что его желание не уступало моему, это согрело меня. Во времена нашего романа я не была в этом полностью уверена (женщина, одержимая похотью, может быть жуткой дурой), а с годами моя уверенность все уменьшалась. Но вот оно, доказательство: ради меня он с открытыми глазами сунул голову в пасть льву — пошел добровольцем на войну, до которой ему не было дела, и «подставил задницу под пули», по словам его сестер. (Его сестры — мои дочери. Боже правый!)
Кроме мемуаров Лазаруса я читала исторические труды, которые давал мне Джастин, и учила галакту методом погружения. После первых двух недель в Бундоке я попросила, чтобы со мной не говорили по-английски, и взяла у Фины мемуары Теодора на языке оригинала. Вскоре я уже бегло говорила на галакте и начала на ней думать. В основе галакты лежит испанг[174], вспомогательный язык, на котором в двадцатом веке стали общаться обе Америки ради облегчения торгово-промышленных переговоров. В этом искусственном языке английские и испанские слова управляются испанской грамматикой, несколько упрощенной ради удобства англоязычной стороны.
Позже Лазарус сказал мне, что испанг считался еще и официальным языком космолетчиков во времена Космического ограничительного акта, когда все космические пилоты служили или в «Спейсвейз лимитед», или в других дочерних компаниях «Гарриман Индастриз». Он сказал, что целые века и тысячелетия спустя в галакте еще долго можно было распознать испанг, хотя словарь значительно обогатился — подобным же образом и в подобных же целях Римская церковь на долгие века приняла и обогатила латынь цезарей. Оба эти языка были необходимы людям, а поэтому жили и развивались.
«Я всегда хотела жить в мире, созданном Максфилдом Парришем — и вот я в нем живу». Этими словами открывается дневник, который я начала вести в период своего омоложения, чтобы осмыслить и смягчить шок, испытанный мной, когда меня заживо изъяли из Безумных Лет Теллус Прим и кинули в почти апол-лоническую стихию Теллус Терциус.
Максфилд Парриш был художник моего времени (18701966), реалистическими средствами изображавший невиданный никем прекрасный мир — увенчанные облаками башни, ослепительных девушек и захватывающие дух горные вершины. Если вам неизвестно, что такое «синие тона Парриша», зайдите в бундокский Музей искусств и насладитесь там коллекцией его полотен, «похищенных» при помощи пантографа из американских музеев двадцатого века на Восточном Побережье (а одна фреска — из вестибюля «Бродмура»). Проделала все это частная экспедиция Корпуса Времени, которую оплатил старейшина Лазарус Лонг, чтобы сделать подарок своей матери в день ее стодвадцатипятилетия и заодно отметить серебряную годовщину их свадьбы.
Да, мой скверный мальчик Вудро женился на мне под давлением своих жен и брачных собратьев. Они все решили сами, хотя, видимо, не собирались в полном составе: трое жен Вудро, две его клоновые сестры и Элизабет, до своего превращения в женщину звавшаяся Эндрю Либби, были с ним в рейсе.
