Схватка - Калинин Даниил Сергеевич
Уж без коней-то родовое ополчение степняков ничем не превосходит ополченцев-русичей! Скорее уж, наоборот, уступает им в ближнем бою, и сильно уступает.
Но что это?! Когда до стены «гуляй-города» ратникам Киева и Галича осталось всего с сотню шагов, Михаил Всеволодович вдруг увидел желтое пятно, поднявшееся над телегами. Оно дважды мигнуло и пропало – и тут же впереди раздался неожиданно резкий свист. А следом, практически сразу – хорошо различимый гул-жужжание… Захолодело в груди князя, уже понявшего, что происходит – а с губ его сорвался дикий вскрик:
– Щиты! Щиты поднять над головами!
Более опытные, бывшие в сражениях вои не хуже Михаила Всеволодовича разобрали в раздавшемся впереди свисте, а после гуле-шипении над своими головами (более похожем на шмелиное жужжание), звук полета срезней. Большинство их успело вскинуть щит и даже присесть.
В отличие от замешкавшихся товарищей или молодняка, в бою ни разу не бывшего.
Предрассветные сумерки огласили многочисленные крики боли раненых русичей – и повторный свист взмывающих в короткий полет срезней… А за ним звонкие, многочисленные хлопки – чем-то похожие на хлопки самострелов, только заметно более громкие. Мгновение же спустя над рядами наступающих ополченцев встал отчаянный крик ужаса – и дикие вопли тех, кто попал под удар коротких копий, отправленных в полет стрелометами поганых. Ведь их снаряды насквозь прошибают любые щиты – а следом и два, а то и три тела несчастных прежде, чем потерять убойную мощь!
И в довесок от виднеющегося справа леса послышался гул копыт многочисленных степняцких лошадей, стремительно приближающихся к пешим ратникам Галича и Чернигова. То были татарские всадники-лубчитен, намеревающиеся атаковать орусутов и со спины, и с правого бока, лишая ополченцев мужества внезапным ударом и отрезая им путь к отступлению.
К спасению.
Это было мгновение выбора – выбора, что определяет всю будущую жизнь! В том числе и ее продолжительность… Михаил Всеволодович ясно понял, что его воев ждали, что татары прознали о готовящемся нападении не иначе, как от перехваченных ими гонцов. Вон, и со стороны пороков уже также раздались все тот же свист да хлопки стрелометов, да скрип канатов камнеметов. И крики попавших под их удар волынцев. Вот сейчас его ратников окружат – и те побегут, обязательно побегут, истребляемые татарами. Но он-то еще может спастись! Верный Бурушка под седлом, выручит, вынесет из-под удара приближающихся поганых. Тем более, что его гриди могут направить своих жеребцов не назад, а вперед – туда, где поганых сейчас и нет, вдоль стойбища! Уйти, вырываться с сотней воев сквозь татарские разъезды, доскакать до дружины, ушедшей с Шибаном, предупредить гридей, чьи жизни в сече стоят куда больше, чем жизни ополченцев.
Да, это действительно важно успеть сделать!
– Полюд – бери десяток своих воев, прорывайтесь вперед, вдоль лагеря поганых, и скачите на полудень, вслед конному войску, ушедшему с татарами. Прорвитесь сквозь дозоры – любой ценой, но прорвитесь, хотя бы один гонец должен до воеводы Святослава добраться, о случившемся рассказать! Скачите!
Дробно застучали по земле копыта тяжелых жеребцов верного и послушного боярина, молча вскинувшего руку на прощание, а князь уже покликал другого:
– Феодор! Предупреди тысяцких ополченцев – пусть в город уходят, к воротам! И не бегут, а в «ежа» собьются, как мы после Калки по степи шли – только так и уцелеют! Мы ведь сотни верст тогда ногами отмерили – им же достаточно несколько сот шагов пройти до спасения.
– Но княже…
– Выполняй!
Крик Михаила не терпел возражений. И верный, самый близкий к князю боярин лишь тяжело вздохнул, разворачивая скакуна. Сам же Михаил Всеволодович Черниговский обратился к прочим дружинникам сотни с короткой речью:
– На миру и смерть красна, братья! Не задержим мы сейчас конных поганых, то побежав, вся рать наша сгинет под копытами степняцких коней. Так разделите же со мной смертную чашу, как делили братину с хмельным медом на пирах, други! Мертвые сраму не имут – гойда!
– Гой-да-а-а-а!!!
Не убоялись и не изменили преданные гриди Михаилу Всеволодовичу в его последнем бою. Победил свой страх, не изменил и сам он своей чести и чувству долга перед ополченцами, последовавшими за князем по его зову. И навстречу двум тысячам накатывающих на ратников Киева и Галича татарских всадников-лубчитен устремилась тонкая полоска растянувшихся в линию дружинников, склонивших копья навстречу врагу.
Сумерки скрыли приближение малого отряда княжих гридей к поганым. А когда татары разглядели врага, то в растерянности пустили срезни не в более уязвимых жеребцов – хоть те также защищены нагрудниками и наголовниками. Нет, стрелы агарян полетели в дружинных, надежно защищенных прочными треугольными щитами-тарже, перенятыми у европейских рыцарей, и дощатой броней – не причинив русичам особого вреда. Несколько мгновений стремительного галопа, несущего ближников Михаила на рысящую навстречу татарскую конницу… И граненые пики, крепко зажатые гридями, ударили в поганых на разгоне могучих жеребцов, пронзая тела их насквозь, вышибая из седел.
– Се-е-ве-е-е-еррр!!!
Закованными в сталь медведями ворвались дружинники в ряды легких степных лучников, уподобившихся перед ними не волчьей стае, а скорее уж своре дворняг. Потеряв обломанные или застрявшие в татарах копья, гриди достали булавы, секиры, мечи, начав крушить ворога разящими стремительными ударами, – и бились они так, покуда хватало сил на последний удар! Ближники Михаила задержали поганых, дав сотникам ополченцев вразумить людей, заставить их сбиться в «ежа» и пусть медленнее, но заметно вернее попятиться к крепости.
А дружинные, глубоко вклинившись в толпу татар, все еще яростно бились, уже в плотном окружение, разбившись на двойки, тройки… Наконец обреченные вои стали погибать. Зачастую уже поодиночке, пропустив точный удар сабли, дотянувшейся до лица, или срезень, также в лицо ударивший.
Князя прикрывало сразу несколько гридей. Потом их осталось двое – защищающих Михаила со спины. Но одного сумели выдернуть из седла, закинув сзади аркан на шею, второго смертельно ранили срезнем, вонзившимся точно в глаз ратника. Уж всего с пяти шагов поганый лучник не промахнулся!
Князь же киевский еще какое-то время бешено отбивался от наседающих ворогов, крутясь волчком в седле, уже не отражая, а только нанося тяжелые, рубящие удары верным булатным мечом. Но когда силы стали покидать руки уже немолодого воина, когда он замедлился, жадно хватая студеный осенний воздух ртом, тогда и пропустил он степняка, подскакавшего сзади – да обрушившего на княжий шелом тяжелый удар булавы.
Последним, что успел услышать Михаил Всеволодович, был чей-то отчаянный, пронзительный крик, показавшийся ему смутно знакомым – а после в глазах его все померкло.
Не мог видеть в этот миг Михаил Всеволодович, как на татарские пороки вдруг обрушились перелетевшие через стены Чернигова горшки с березовым дегтем и льняным маслом, отправленные в полет камнеметами северян! Смоченные в масле фитили их не потухли в полете – и сразу в нескольких местах вспыхнул пожар, отвлекая татар от стрельбы по волынцам. Спустя же еще несколько мгновений со стен крепости также ударили стрелометы русичей, при свете вспыхнувших китайских катапульт выбирающих себе цели.
Бой под Черниговом еще только начинался…
Глава 9
…– Волы-ы-ынь!
Князь Даниил Романович устремился во главе небольшой дружины ближников вперед, к горящим порокам, безостановочно повторяя боевой клич ратников своей земли. Его тут же подхватывают гриди, заставляя уже подавшихся назад ополченцев оборачиваться – и, заметив малый клин дружинных с княжеским стягом (вытканным на красном полотнище ликом Спасителя), остановить свой бег. Многие, воодушевившись, уже устремились назад, вслед за старшей дружиной волынского князя, вразнобой подхватывая:
– Во-лы-ынь!
Или же просто, безостановочно крича:
