Схватка - Калинин Даниил Сергеевич

После того, как гонцы князей, претерпев великие муки, все же выдали планы Даниила Волынского и Мстислава Черниговского, хан Бату разъярился не на шутку, желая сей же миг покарать изменников. Но оставшийся с ним Байдар, приближенный к ларкашкаки после противостояния с Мунке и присутствовавший при допросе, чуть насмешливо бросил, выгнув бровь:

– Усмири свой гнев, великий хан, если желаешь не только наказать предателей, но и одним ударом захватить Чернигов.

Батый, уже жестом руки подозвавший туаджи, с интересом и легким недоверием посмотрел в довольные глаза двоюродного брата – после чего резко бросил:

– Говори!

Легкая полуулыбка сползла с губ «темника» осадного обоза – резкий окрик не на шутку разошедшегося ларкашкаки ему не очень понравился. Однако же, понимая причины этой резкости, Байдар просто смирился с гневом хана и спокойно объяснил свою идею:

– Орусуты наверняка сумели связаться с осажденными и рассчитывают на вылазку из крепости. А даже если и нет – то после ночного боя они все одно надеются отступить в город через ворота. Также вряд ли возможно, что в связи с этими причинами они решатся на бой глубокой ночью – скорее уж пойдут на нашу стоянку в предрассветных сумерках. Что предлагаю я. Ночью скрытно вывести со стойбища часть нукеров, разделив их надвое. Хошучи и прочие батыры пусть обойдут лагерь орусутов – и спрячутся за осадным тыном, встав ближе к городским воротам. Когда они откроются, чтобы выпустить подкрепление на помощь сражающимся сородичам или уже впустить убегающих, наши нукеры стальным клином ударят по врагу, топча его. И на плечах бегущих они ворвутся в Чернигов!

Бату-хан, внимательно слушающий Байдара, поменялся в лице на глазах, и выражение его стало более благодушным. Между тем, двоюродный брат его продолжил:

– Второй отряд простых конных лучников встанет вблизи нашей стоянки, отступив к лесу. Остальные же нукеры останутся в лагере. Мы выставим усиленные дозоры, чтобы враг не сумел ударить внезапно, часть стрелометов поставим на возы. А когда орусуты приблизятся к заграждениям, их встретят срезнями спешенные лубчитен.

Хищно оскалившись, Байдар продолжил рассуждать с довольной ухмылкой:

– Могу представить себе ужас орусутов, когда на них неожиданно обрушится град практически невидимых срезней. А уж когда в их ряды ударят дротики стрелометов, то можно не сомневаться – они дрогнут, первые ряды их покажут спины. Но чтобы нукеры врага окончательно превратились в трусливых баранов, поджавших хвосты и бегущих к воротам, достаточно будет того, чтобы наши всадники, спрятавшиеся у леса, ударили им в тыл. Что же, это несложно: подадим сигнал китайским фонарем, в сумерках он будет вполне заметен. Враг поймет, что угодил в засаду и окружен, и потеряет всякое мужество.

Сделав короткую паузу в своей речи, Байдар продолжил:

– Но если ты решишься атаковать сейчас, ларкашкаки, то боюсь, что при свете дня орусуты станут драться яростнее и нанесут твоим батырам гораздо большие потери. Не говоря уже о том, что осажденные вряд ли рискнут на вылазку. А значит, шанс захватить Чернигов без штурма мы теряем.

Батый чуть прищурил глаза, в упор разглядывая умника Байдара – после чего насмешливо бросил:

– Вижу, что Тенгри не обделил тебя мудростью, мой брат! Но быть может, он поскупился на внимательность? Скажи, ты действительно считаешь, что орусуты не возжелают сжечь пороки?

Однако начальник осадного обоза ничуть не смутился (разве что на мгновение) – и тут же вернул усмешку ларкашкаки:

– Я не успел поведать о том, мой хан. Однако я не скажу большего, чем сказал ранее: тех орусутов, кто сунется к камнеметам, также встретят практически невидимые в предрассветных сумерках срезни и дротики стрелометов. Да еще, пожалуй, также камни вихревых катапульт, что будут готовы к концу светового дня. Ведь в темноте мы сможем незаметно усилить охрану машин тысячей, а то и большим числом лучников. Этой ночью город падет, хан. И останутся лишь те орусуты, кто ушел вместе с Шибаном.

Бату-хан хищно оскалился:

– Не бойся, брат мой. Туаджи уже отправился к Шибану. На подлость эмира Михаила мы ответим тем же – его батыров перебьют спящими, перерезав тем глотки в ночи.

Михаил Черниговский с трудом дождался вечера прошедшего дня, а последующей за ним ночью и вовсе не смог сомкнуть глаз – столь велико было его волнение.

Беспокойно отдыхала и вся стоянка русичей. Большинство ратников до последнего мгновения ничего не знали о готовящемся нападении на поганых. В задумку князя была посвящена лишь ближняя дружина из сотни гридей, оставшихся подле него в качестве телохранителей – так же, как и в волынском полку… Но тем не менее ратникам еще с вечера устроили баню и приказали одеться в чистое исподнее, да приготовить все имеющееся оружие и брони к бою. Кроме того, воев перед сном кормили очень легко – приказав отварить мясо, Михаил разрешил пить только горячую похлебку, чуть сдобренную мукой. Но запретил заедать ее лепешками и отправившейся в котлы бараниной – что также послужило важным предупреждением для ополченцев. Да, неизвестная татарам русская традиция мыться перед боем (еще далекими пращурами было отмечено, что раны на чистом теле реже воспаляются) не могла насторожить поганых – зато сами вои поняли, что дело идет к сече.

И скудная трапеза лишь укрепила русичей в этой догадке.

Правда, большинство ратников с тоской размышляли о том, что придется лезть на городские стены, ожидая штурма Чернигова. Но тем оживленнее, бодрее и даже воодушевленнее были выражения лиц воев, узнавших истинные намерения князя. По крайней мере, Михаилу Всеволодовичу так показалось в те мгновения, когда сотники и тысяцкие по его приказу принялись разворачивать против стойбища агарян пешее ополчение Галича и Киева, выдвинув вперед мужей с двуручными секирами.

Обсудив будущий бой, князья-родичи решили действовать следующим образом: на татарскую стоянку нападают ратники Михаила (вследствие чего Даниил решил еще немного подождать с передачей под его руку воев Галича), а сам волынский князь ведет своих людей к порокам. Но как только они пожгут их, так тут же повернут на стойбище. Если там еще будет идти бой.

Если нет – развернутся к Чернигову и попытаются в него отступить.

Ответ из города так и не пришел. Но принимая во внимание, что Мстислав мог все же не получить послания или же не поверил в него, Михаил Всеволодович все одно был уверен: когда начнется реальный бой, северяне в стороне не останутся. В худшем случае они хотя бы откроют ворота отступающим русичам. Князья, к слову, постарались также скрытно подготовить и обоз с харчами, надеясь первым ввести его в град.

Впрочем, оба они понимали, что без помощи из Чернигова вряд ли стоит рассчитывать на победу – и в случае чего, важнее все же будет спасти именно ратников, а не обоз с едой.

Но вот наконец-то настал миг, когда три полка русичей, старающихся двигаться как можно менее шумно (притом практически не переговариваясь), закончили строиться – и медленно двинулись вперед, каждый к своей цели. Михаил Всеволодович, ставший с конными гридями по правую руку от своих ополченцев, с нарастающим волнением смотрел, как медленно, но неотвратимо приближаются вои к стойбищу поганых, едва подсвеченных еще мерцающими углями прогоревших костров.

Пару раз в только-только начавшей рассеиваться тьме, уступающей еще густым, практически непроглядным со ста шагов сумеркам, ему казалось, что он заприметил какое-то движение на стойбище, отчего сердце князя начинало биться быстрее, тяжелее… Но то были или дозорные, или вставшие по нужде поганые – ведь лагерь татар по-прежнему мирно спал.

Не ожидая удара союзника…

Конечно, дозорные рано или поздно заметят приближающихся русичей, разбудят стойбище – но будет уже поздно. Русы ударят в сцепленные между собой телеги, разрубая могучими ударами секир деревянные дышла-сцепки, переворачивая возы, растаскивая их – и прорываясь сквозь получившиеся бреши. После чего, готовые и жаждущие боя, они ударят по только-только проснувшимся, спешенным поганым, чьи стреноженные кони мирно пасутся на окрестных лугах.