Елена Хаецкая - Человек по имени Беда
Едва миновали мост через широченный в этом месте Евфрат, как грохнул взрыв. У Пиф заложило в ушах и она оглохла. Солдат же покрутил головой, весело выругался, окурок бросил.
– Во рванули! – сказал он.
Пиф не услышала его. В голове у нее застряло гудение.
Она повернулась туда, куда показывал солдат, и увидела столб дыма и пыли, медленно оседающий в Евфрат. Воды поглотили и пламя, и дым, и обломки. Моста Нейтокрис больше не было.
– Идем, – сказал солдат, хватая Пиф за локоть. И потащил за собой дальше, оглушенную.
Башня Этеменанки господствовала над городом, поэтому генерал Гимиллу, как и следовало ожидать, оставил там солдат. Те втащили на верхний этаж пулемет и достали карты, чтобы скоротать время.
На втором этаже спешно разместили рацию.
Генерал же Гимиллу в башне не остался. Дальше двинулся Вавилон усмирять и к стопам повергать. Потому у солдата, который Пиф привел, сразу же возникла проблема: то ли по городу бегать и генерала искать (чтобы, как велено, с рук на руки), то ли сбыть свою обузу здесь и возвращаться на площадь Наву, к родимому танку…
Решился на второе. Сказал жрице:
– Вот что, красавица. Я тебя здесь оставлю. Ты главное лейтенанту покажись, чтобы знал, кто ты такая. А после уж от лейтенанта не отходи, а то неровен час солдаты обидят. Поняла?
Пиф кивнула.
Солдат видел, что она почти ничего еще не слышит после взрыва.
– Головой потряси, уши прочисти, – посоветовал он. И сам головой потряс для наглядности.
Пиф встряхнулась.
– Я поняла, – сказала она. – Ты иди, я здесь побуду.
– Документ береги, – напоследок сказал солдат. И – руки в карманы, губы в трубочку – вниз по ступенькам побежал.
Пиф, как никому не нужная вещь, в уголок приткнулась. На какой-то ящик села. Откуда в башне Этеменанки ящик? Это же храм, главная святыня города… Но уж видно устроено так, что если вторглись куда солдаты, там никаких святынь уже не остается.
Посидела, поглядела, как взад-вперед злющий лейтенант ходит, кого-то распекает, с кем-то по рации препирается. Наскучило ей. Встала, к окну подошла.
Внизу расстилался Вавилон. Клубы дыма поднимались над кварталами Шуанна, Туба, Литаму, Новый Туба (пусть горит, вот уж трущоб не жалко), Карраби и Кандингирра, где начинались уже нарядные загородные виллы… Евфрат лежал голый – не было уже обоих мостов, а набережная во многих местах была разворочена взрывами. И незнакомым казался Пиф родной ее город.
Она отошла от окна и снова забилась в угол. Кругом кипела оживленная деятельность, ходили люди в сапогах и сандалиях, звучали озабоченные начальственные голоса, доносились ругань, хохот, выстрелы, потом вдруг залаял и захлебнулся пулемет. Пиф сидела и ждала. У нее онемели ноги, но она не могла двинуться.
Дважды перед ней останавливались люди. В первый раз тот самый злющий лейтенант. Она молча сунула ему свои корки. Он рассеянно взглянул на них, сказал «а-а…» и вернул.
Второй раз прицепился один из солдат. Пиф и ему показала корки, однако в руки не дала. Солдат обругал ее и ушел.
Никто не спросил, кто она, что здесь делает, почему притулилась на ящике с патронами и чего ждет с долготерпением животного.
Да и сама Пиф слабо понимала, зачем она сюда притащилась и какого чуда дожидается – одинокий островок посреди непостижимой для нее солдатской жизни.
Она не могла бы сказать, много ли времени прошло. Дневной свет в окнах башни померк, зарево пожаров стало ярче. Грохот постепенно стихал в городе. Стали слышнее человеческие голоса. Неожиданно смолкли выстрелы, и Пиф показалось, что настала тишина.
Она пошевелилась, потерла затекшие ноги и поняла, что очень голодна.
И тут башня оказалась полна народу. Пиф не поняла, в какой момент все эти люди заполонили помещение на третьем этаже, где она таилась все это время. Ходили, мигая вспышками, бойкие девицы с фотокамерами. Совали микрофоны прямо в губы плотному коротко стриженому военному в белом мундире (это и был генерал Гимиллу). Несколько встрепанных женщин трясли замусоленными блокнотами. Одна из них сорванным голосом допытывалась:
– Но численность жертв установлена?..
Генерал лениво отбрехивался. Да, установлена. Конечно, примерно. Разумеется, восстановлен. Да, гарантирует. Естественно, отвечает. У вас что, есть сомнения?
– Орудия – не аргумент! – ярился какой-то бородач, размахивая обслюнявленным микрофоном перед самым носом генерала. – Сжечь не значит ответить!
– Нам велено было расстреливать сторонников мар-бани, – холодно ответил генерал, отведя микрофон от своего лица и скроив брезгливую гримасу. – Если вы принадлежите к числу таковых, милостивый государь…
– Гуманизм! – надрывалась растрепанная женщина с блокнотом. Вторая стояла рядом и хищно скалилась, посверкивая очками с разбитыми стеклами.
Генерал обвел собравшихся равнодушным взором.
– Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы, господа?
Ответом ему было настороженное молчание. Еще раз лязгнула фотокамера, озарив помещение мертвенным блеском вспышки.
– Отлично, – сказал генерал Гимиллу. – В таком случае позвольте мне сделать заявление.
Он не глядя протянул руку, и адъютант сунул ему в пальцы глиняную табличку, на каких пишутся все официальные документы. Тотчас же собравшиеся вновь жадно ощерились микрофонами, протягивая их к генералу, будто нищие за подаянием.
Генерал неторопливо отставил табличку на вытянутой руке – он был немного дальнозорок.
– «Глубоко сочувствуя народу вавилонскому, понесшему жертвы вследствие безответственных выступлений мар-бани, правительство вавилонское в храме Эсагилы сим постановляет: всех павших, независимо от их политических убеждений и обстоятельств гибели, предать достойному погребению. В случае, если убитый будет опознан родственниками или близкими и в случае, если означенным родственники погибшего убедительно докажут, что убитый являлся кормильцем семейства, означенному семейству будет назначена от правительства единовременная компенсация по утрате кормильца в размере 60 сиклей. На опознание убитых выделяются семь дней, считая с момента обнародования настоящего обращения к народу вавилонскому. Опознание будет производится в морге храма Гулы-Ишхары круглосуточно. Правила производства опознания будут вывешены на воротах храма».
Он отдал табличку адъютанту и негромко добавил:
– Пресс-конференция окончена.
И повернулся спиной, желая уйти.
– Генерал! – окликнул его один из журналистов.
Генерал Гимиллу обернулся, с явным неудовольствием поглядел на говорившего.
– Что-нибудь еще? Я чрезвычайно занят, знаете ли. Мне и так пришлось пойти навстречу вашим желаниям вопреки государственной необходимости и выделить драгоценное время на все эти разговоры.
Вперед выступили сразу двое – рослый черноволосый бородач и растрепанная женщина.
– Мы являемся представителями общественной организацией «Жизнь ради жизни», – агрессивно начал бородач. Женщина за его плечом кивала. – Мы настаиваем на том, чтобы представители общественных организаций были допущены в морг храма Гулы-Ишхары…
Генерал подумал немного и неожиданно согласился.
– Мы настаиваем на том, чтобы нас сопровождали представители иных организаций, – встряла растрепанная женщина.
– Например? – Гимиллу прищурился. Ему очень хотелось вышвырнуть нахалку в окно, и он вовсе не скрывал этого. К тому же, она была некрасива.
– Правительственных, – пояснила женщина.
Генерал продолжал глядеть на нее в упор, все более откровенно давая ей понять, НАСКОЛЬКО же она некрасива. И молчал.
И тут задерганный злющий лейтенант сказал:
– Здесь имеется представитель Государственного Оракула.
И безошибочно указал на Пиф.
Пораженная, Пиф поднялась. Злющий лейтенант подал ей руку. Как он ухитрился запомнить ее, если видел удостоверение служащего Оракула всего лишь мгновение и уже несколько часов не обращал ни малейшего внимания на ее присутствие?
Приволакивая ногу, Пиф подошла ближе к группе журналистов.
– Почему она хромает? – спросила растрепанная женщина. – Вы стреляли в нее?
– У меня ноги затекли, – хрипло объяснила Пиф.
Генерал Гимиллу фыркнул.
– Теперь я могу идти? – ядовито поинтересовался он. И, не дожидаясь ответа, вышел.
В ожидании, пока провожатые будут готовы выступить, журналисты бродили по комнате, где стало очень тесно и душно, возбужденно переговаривались между собой, перематывали фотопленку, листали блокноты с записями. Пиф снова подошла к окну. Чернота притаившегося внизу разгромленного города казалась беспредельной. Ночное небо озаряли пожары. Горизонт был беспокоен – горело даже далеко за городом.
Внизу, в Эсагиле, шла своя жизнь. Проезжали грузовики и бронетранспортеры. Внезапно оживал и начинал орать динамик – какие-то лязгающие команды, обильно разбавленные матом, без начала и конца, мгновенно смолкающие, когда выключали трансляцию. Несколько раз открывалась перестрелка, но и она смолкала, будто ножом обрубленная. Дважды Пиф слышала одиночные выстрелы. Растрепанная женщина, которая препиралась с генералом Гимиллу, подошла незаметно к окну и, услышав эти выстрелы, проговорила:
