Томас Сван - Вечный лес
Ребенок так крепко, по-обезьяньи вцепился в Эака обеими руками, что тому пришлось с силой разнимать его пальцы. Делал он это нежно, но решительно, а затем передал мальчика одному из своих воинов. Эак с удовольствием остался бы в разрушенном доме, похоронил по всем правилам родителей ребенка (независимо от того, куда именно направились тени умерших), накормил бы его и рассказал много разных историй о веселых дельфинах и рыбах с собачьими головами. «Когда вернусь во дворец, – подумал он, – я женюсь, и у меня будет ребенок. Много детей. Может, я и тоскую именно по ним, по своим еще не родившимся детям». Дерево что-то прошептало.
В часе ходьбы от того места, где они оставили мальчика, на поляне, покрытой валунами и изрытой глубокими ямами, они наткнулись на ахейцев. Валуны вдруг ожили, из укрытий высыпали воины, и маленькие критяне были окружены прежде, чем успели выхватить свои кинжалы. Но, быстро выхватив их, они стали сражаться на равных, отбиваясь от огромных русоволосых разбойников так же ловко, как голубые обезьяны отбиваются от напавших на них собак. Они увертывались от ударов мечей, но сами непрерывно наносили удары кинжалами. Так продолжалось до тех пор, пока последний ахеец не убежал, прихрамывая, с поля боя.
Эак стоял один среди павших, слишком измученный, чтобы пуститься в погоню, едва державшийся на ногах и почти теряющий сознание от ран, хоть и не смертельных, но тяжелых.
Он взглянул на своих убитых товарищей, с удивлением огляделся вокруг и заметил, что находится совсем близко от двух огромных скал, в пространство между которыми клином вдается лес. До него донесся живительный аромат коры, дубового леса и тихое журчанье воды. Там, наверное, ручей, где можно промыть раны, а затем он вернется и похоронит своих друзей. Но сможет ли он дойти?
И тут Эак наконец понял, что это за лес. Страна Зверей, куда ни один критянин не рисковал заходить, отчасти от страха, отчасти помня договор о том, что этот лес безоговорочно и навеки принадлежит зверям. Договор был заключен еще в те времена, когда не было письменности, и никто не фиксировал исторические события на глиняных табличках. Но деревья, ровные конусообразные кипарисы, будто вылепленные умелыми пальцами Великой Матери, и пышные дубы, чьи ветви так переплелись, что превратились в небольшие заросли, казалось, разговаривали с ним.
– Ты можешь нарушить договор, – шептали они. – Заходи поглубже в нашу тень. Узнай наши тайны, ведь и страшное бывает прекрасным.
Палящее солнце казалось раной, зиявшей на небе, а ветви предлагали Эаку успокоение и исцеление, хоть и пытались при этом схватить его. Едва передвигая ноги, Эак вошел в лес.
Он лежал на земле с закрытыми глазами, не спал и не бодрствовал. Где-то рядом зашуршали листья кустов. Преодолевая боль, он с трудом открыл глаза и увидел юношу, нет, молодого бычка. А точнее, сильного и мускулистого человека-быка с блестящей рыжей гривой и рогами. Эак попробовал поднять руку. Юноша быстро отступил назад, явно встревожившись.
– Мне не встать, – сказал Эак.
Он лежал в луже крови и, скорее с любопытством, чем со страхом, думал, что, вероятно, умирает. Юноша обошел вокруг него, затем приблизился и, убедившись в том, что раненый абсолютно беспомощен, заговорил низким голосом на критском языке:
– Помочь тебе встать? – Эак не знал, что ответить.
– Боюсь, опять начнется кровотечение. Может, ты сначала перевяжешь мои раны?
– Разреши мне это сделать.
Она подошла так тихо, что ни Эак, ни минотавр (а это, конечно, был он) не услышали ее приближения. Трудно было сказать, откуда она появилась – из-за дерева или из дерева. Она сильно отличалась от критских женщин – высокая, и одета по-другому: вместо юбки-колокола и открытого лифа свободное платье цвета листвы и ожерелье из оранжевых ягод. Такие же зеленые, как платье, волосы собраны в узел и заколоты серебряной булавкой с кузнечиком на конце, а кончики ушей изящно заострены. Юноша посмотрел на нее с удивлением и недоумением.
– Мы можем отнести его ко мне домой, – сказал минотавр.
– Мой дом ближе, Эвностий. Но сначала я должна промыть его раны. – Она встала рядом с Эаком на колени и приложила к израненному плечу влажный мох. Облегчение наступило мгновенно, но он так и не понял, что именно помогло – мох или прикосновение ее рук.
– А мне что делать? – спросил минотавр, явно обиженный тем, что ему не дали поухаживать за раненым незнакомцем. Он понравился Эаку.
– Пусть раненый пока отдохнет, – сказала девушка, – а мы сделаем из палок и лозы носилки вроде тех, на которых охотники носят оленей, и осторожно перенесем его ко мне в дом.
– Как тебя зовут? – спросил Эак.
– Я Кора, дриада.
– А где ты живешь?
– В дереве, где же еще? – рассмеялась она.
Эак закрыл глаза. Теперь он был уверен, что не умрет. Он не стеснялся своей беспомощности, ведь добрым и заботливым людям всегда в радость помочь слабому. Вскоре носилки были готовы, Эак, покачиваясь на носилках в такт плавной, скользящей походке девушки и минотавра, когда они несли его в лес, в Страну Зверей, несмотря на свои раны, не стонал.
Глава IX
Пока Эвностий отсутствовал, я встречала его гостей старалась сделать так, чтобы они чувствовали себя как дома. Партридж, как только пришел, сразу же направился к своему луковому вину и больше уже не подходил к остальной компании. Он не был большим любителем разговоров, и лексикон его ограничивался словами «хм», «не могу» и «не знаю». Бион неуверенно топтался у входа, не решаясь присоединиться к обществу, состоящему из зверей, принадлежащих к высшей расе, ведь некоторые считали его всего лишь Домашним животным. Я посадила его за самый большой стол, и вскоре он уже сжимал своими передними лапками кусок пшеничного хлеба и радостно потряхивал головой. Мосх же – с ним, я чувствовала, мне еще предстоит помучиться, – обычно приходивший навеселе и сразу начинавший свои заигрывания, сегодня явился и вовсе пьяным, к тому же привел I с собой незваную гостью – неопрятную молодую дриаду лет пятидесяти, с которой Эвностий даже не был знаком.
– На одной-единственной пташечке свет клином не сошелся, – ухмыльнулся он в мою сторону, выбрал самый большой бурдюк с пивом, закинул его на плечо и вместе со своей подружкой отправился в сад.
– Совершенно верно, мои чокнутые птички, – крикнула я им вслед.
Компания молодых кентавров потребовала, чтобы им показали мастерскую Эвностия, но, так как лестница оказалась для них слишком трудна, пришлось довольствоваться разглядыванием мастерской издали, и они изо всех сил пытались различить среди теней верстак, инструменты, стул без ножек и заготовки для стола. Застенчивые медведицы Артемиды жались по углам, и вытащить их оттуда можно было лишь похвалами их редкостному умению делать ожерелья из ягод. Не буду утомлять вас перечислением гостей. У Эвностия было множество друзей, в их число не входили лишь паниски (за исключением Партриджа) и трии.
Тревога за Эвностия не оставляла меня. Я с нетерпением ждала его возвращения. Этот критянин, хоть он, конечно, и ранен, выбрал для своего появления в лесу самый неудачный день. Хирону непременно надо будет выставить его из страны, как только он поправится.
Когда уже начинало смеркаться, появился Эвностий. Он был взволнован и растерян. Коры с ним не было, да и сам он, казалось, позабыл, что сегодня день его свадьбы.
Гости встретили Эвностия радостными возгласами, как счастливого жениха, а затем стали расспрашивать о критянине. Некоторые успели уже взглянуть на него, но никто не осмелился заговорить. Считалось, что разговаривать с человеком опасно.
– Ты не боялся, Эвностий?
– А правда, что у него нет ни рогов, ни копыт, ни меха – вообще ничего!
– А он не пытался вкрасться к тебе в доверие, а потом всадить в бок нож?
– Он сильно ранен. Кора взяла его к себе домой, чтобы ухаживать.
Гости молчали, ожидая дальнейших подробностей; подробностей не последовало.
– Давайте не будем забывать о свадьбе, – воскликнула наконец я. – Пора забирать невесту из ее дерева.
– Она сказала, чтобы мы продолжали праздновать без нее и считали, что отмечаем праздник Великой Матери или какой-нибудь другой. Свадьбу придется отложить на день или на два. Иначе критянин может умереть.
Все заговорили разом: «Не будет невесты? Свадьба откладывается? Кора ухаживает за человеком?!»
– Замолчите и не портите вечеринку, – проржал Мосх из сада. – Когда Кора сможет, мы устроим другой праздник, в моем доме. (Не припомню, чтобы Мосх когда-либо приглашал к себе гостей, хотя сам неизменно присутствовал на всех сборищах.)
При первой же возможности я вывела Эвностия в сад. (Мосх и его подружка растянулись на земле среди овощей.) Эвностий выглядел очень странно: с молодым лицом совсем не вязался взгляд старика.
– Какой он, этот критянин?
