Герман Романов - Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК
— Я все закидал, ничего не забыл?
— Все, — слишком быстро для правды ответил Путт. Фомин хмыкнул.
— А точнее?!
— Все, что притащили, ты это покидал. Оставил то, на чем спали, — сено, бушлаты, одеяло. Примус с чайником, ведро, кружки. И автомат свой ты тоже там оставил.
— Да? А я и не помню. Думал, умру. Уже машинально загружал, ничего не помню.
— Ты в бадью залез и сознание потерял. Мы тебя в дом перенесли и только там обнаружили, что кухни-то нет. Шмайсера вниз спустили, он все и накидал. Ну а ты, Федотыч, молодец — Федюню вообще зеленого оттуда подняли, облевался весь, как паршивый котенок.
— А где он сейчас? В карауле?
— Ага, — безмятежно ответил Путт, — от него только на посту прок, бдит люто, аки цербер. Весь день там, Попович его на полчаса подменил, дал время пообедать.
— Ясно, — Семен Федотович встал и, совсем не стесняясь наготы, подошел к окну, внимательно посмотрел на окрестности. Затем пошел к противоположному окну.
— Мины на подъезде поставил?
— Два «шпринга» на дороге. И растяжки на обочинах.
— На склонах ставил?
— Незачем. Там даже троп не вытоптано. Да и на прииск лишь последний месяц стали ездить, лебедку отремонтировали, да трос новый на нее поставили.
— Зачем?
— Что зачем? — Путт недоуменно вскинул брови.
— Чтобы трупы вниз сбрасывать, лебедка не нужна. Тогда зачем ее поставили? Соображаешь?
— Ах, вот что?! — удивленно протянул Путт.
— Соображаешь! — скупо похвалил гауптмана Фомин. — Что делать будем, камрад?
— С дороги все уберу, против двери ДШК поставлю. Попович?! Тебе понятно?
— Я, я, — из соседней комнаты послышался иронический голос механика.
— Они трупы через пять-семь дней возят, — Фомин пристально глянул на Путта. — И, судя по последним телам, не сегодня завтра новых убиенных привезут. А лебедка им нужна для того, чтоб в шахту минера с ящиком взрывчатки опустить и рвануть.
Попович возник на пороге, вытирая замасленные руки ветошью. Помятая, но чистая танкистская форма ладно сидела на его сухощавом теле. Знаков различия, правда, уже не имелось. Фомин понимающе глянул на Путта:
— Все, теперь без роду мы и племени?
— А ты иначе предлагаешь?
— Да нет! Нормально!
Механик не перебивал, лишь еще раз тщательно протер пальцы и кинул тряпку обратно.
— Оружие все протер и ДШК — тоже. Семь часов тружусь, как проклятый. Ствол только на лафет нужно установить, но тут втроем надо, иначе не поднять дуру тяжелую.
— Ты перекури, пока Федотыч помоется. Затем втроем установим ствол. А, командир?
— Хорошо, — согласился Фомин, неожиданно почувствовавший, как свербит и чешется грязное тело.
— Вот мыло и рушник. — Путт сунул в руки Фомина желтоватый кусок хозяйственного мыла и относительно белое вафельное полотенце. — Ты иди, помойся. А то вечереет, а вода за день хорошо прогрелась. Там ведро стоит.
— Для чего ведро-то?
— В озерке намыливать себя — воду испортить. Маленькое оно совсем, чистое. Мы над лужей мылились, и там же споласкивались. И лишь потом в озерке плавали.
Фомин в костюме Адама до грехопадения пошел к двери, зайдя по пути еще в одну комнатенку. Он хотел лишь заглянуть туда, но увиденное там сразу насторожило, заставив остановился на пороге.
Путт удивленно посмотрел, подошел и, стараясь не зацепить голого Фомина, протиснулся в комнатку.
— Быдло! — презрительно бросил он. — Людей в шахты бросают, а потом горькую пьют.
Путт пнул ногой по груде бутылок, которые дружно покатились по полу. Стекло жалобно зазвенело.
— Ну вот! — он отряхивал плечо. — Они тут чего делали-то? В известке замазался!
Он провел ладонью по стене, близко поднес к глазам:
— Мел, что ли? Слышь, Попович, чего тут на стенах написано?
— А то, что и на заборах! Водку тут жрали да по углам гадили! Выродки!
— Ты не совсем прав, — звенящим от напряжения голосом негромко произнес Фомин. — Посмотри на матрас.
— Свинская подстилка, — гауптман брезгливо скривил губы, — где пьют, там и спят, в хлеву, на грязной, вонючей тряпке.
— Она вся в крови. Тут насиловали, люто, страшно…
— Ты это чего? — растерянно выговорил Попович, глядя на помертвевшее лицо Фомина. Но тот не обратил внимания на вопрос, а тем же медленным тоном продолжил, тщательно выговаривая через силу слова:
— Там я троих видел, молоденькие все, одна совсем маленькая. Тела истерзаны… — он зажмурился. — Я, пока бадью ждал, все внимательно осмотрел, они сверху там лежат. И мы вчера на них ногами стояли, попирали, на лицах, на крови. Стояли все! Понимаете?!
Танкисты в какую-то секунду посерели лицами от осознания случившегося, затем внезапно побледнели. Поповича замутило прямо на глазах, он в бессилии присел на пол. А вот Путт оказался покрепче, хотя покачнулся, но устоял на ногах, вовремя опершись рукой на стену.
— Прости, Господи, нечаянные прегрешения наши, — тихо прошептал он побелевшими губами и перекрестился трясущейся рукой.
— Простит, если мы их обратно в ад направим, откуда они вылезли, — угрюмо, с угрозой в голосе произнес Фомин.
— Отправим, обязательно отправим, — мрачно бросил Путт и добавил другим, смягчившимся тоном: — Иди мойся, Федотыч, надо сейчас в форме быть. А мы с Алешкой ДШК поставим, вдвоем. Сможем?
— Сможем, Андрей. Сейчас мы все сможем…
Вода была приятной, чуточку холодной, но тело чувствовало себя хорошо. Фомин блаженствовал, положив голову на низкий травяной бережок. Сейчас он дал себе минутную слабину для отдыха.
Его вывернуло наизнанку прямо на берегу, и с каждым судорожным движением он чувствовал, что его тело освобождается от этой чудовищной, раздирающей нутро сладковатой, трупной упитанности. Он с содроганием вспомнил кошмарное подземелье, и чувство блаженства смыло в одно мгновение.
Фомин кое-как встал, умылся водой, наскоро прополоскал рот, стремясь избавиться от тошнотворного запашка. И понял, что теперь до конца жизни он обречен вдыхать этот запах, который навсегда останется в его памяти, в ощущениях.
Он закурил, с наслаждением вдыхая табачный дым. Тот, кто не курил никогда, на войне почти всегда закуривает, если, конечно, воюет, а не по штабам и тылам отирается. Ибо только табак имеет свойство заглушать запах войны, сладость мертвых и горечь выжженной земли. А потому табак ценится на войне дороже патронов и еды, в нем одном спасение.
Фомин аккуратно затушил окурок и только сейчас почувствовал, как дрожит от холода голое тело. Вечер вступил в свои права, солнце стремительно скатывалось за сизый в дымке горизонт.
Наскоро вытерев голову полотенцем, надел на себя чистое и высохшее нательное белье, затем старенькое, но тщательно простиранное обмундирование. Привычный черный танковый комбинезон завершил облачение.
Намотав чистые портянки, он зашнуровал тщательно вычищенные немецкие ботинки с высокими и жесткими голенищами. Хоть и долго их было зашнуровывать, но зато кожа была добротной и влагу не пропускала. На голову Фомин нахлобучил немецкую полевую кепи уже без кокарды, что носили все без исключения роновцы.
Это было обязательным элементом — только по полотняному кепи отличали своих от чужих, ибо форменного обмундирования, русского или немецкого, в частях РОНА катастрофически не хватало, и добрых две трети солдат воевало в чем придется. Какая уж тут единообразная форма, кепок едва хватало, и то благодаря их налаженному производству в швейной мастерской из домотканого, серого по цвету, сукна.
Перетянув себя ремнями портупеи, Фомин растолкал по большим накладным карманам запасные рожки, проверил наличие в боковых кармашках гранат. Почищенный и хорошо смазанный ППС был повешен на плечо.
Насвистывая походный марш для бодрости, пошел обратно к дому, чувствуя приятную свежесть в отдохнувшем и хорошо помытом теле. А еще — как приятно пахла танковая форма своим вечным, неистребимым запахом солярки и масла.
Подойдя к дому, он удивился — расхлябанная дверь была снята его парнями с единственной уцелевшей петли и просто приставлена к проему. Подойдя ближе и чуть оттолкнув ее в сторону, Фомин подавил желание отпрыгнуть — ему в живот хищно уставился толстенный рубчатый ствол крупнокалиберного пулемета, причем лента с патронами была вставлена в приемник, а крышка захлопнута.
— Заходи, Федотыч, с легким паром тебя, — Путт хищно улыбнулся. — А это мы для чекистов приготовили, в качестве доходчивого аргумента. Если они в большом числе сюда припожалуют.
Фомин оценил ситуацию — дорога простреливалась кинжальным огнем пулемета полностью, и любые автомобили могли быть обращены в металлолом за считаные секунды.
Да что автомобили — сталь любого бронеавтомобиля или бронетранспортера пули ДШК с полста шагов протыкали легче картона, как раскаленная спица протыкает кусок масла. А чтобы начать стрельбу, достаточно просто сильно ударить ботинком по двери.
