Дарья Плещеева - Охота на льва. Русская сова против британского льва!
— У-ху… — тихонько сказал Байкалов.
И Голицын понял: тревога!
Народу на Кирочной было немного, и Байкалов сразу вычислил троицу подгулявших мастеровых, которые как встали на углу, так и ни с места. Вроде бы им там особо делать нечего — кабака или трактира поблизости нет, остановить мимоезжего «ваньку» не желают, просто торчат, время от времени вспоминая, что надлежит изображать пьяных. И тогда кто-нибудь скрипучим голосом заводит пресловутое «Шумел камыш, деревья гнулись», но одним куплетом все и кончается.
Дом, где жил Распутин, охраняли. Но кто охранял?
Очень может быть, что полиция. Есть кому спустить сверху указание позаботиться о «нашем друге», чтобы он, ведя бестолковый и несуразный образ жизни, не влип в неприятности. Может, даже его величество, устав от размолвок с ее величеством, велел установить негласное наблюдение — пестрый народ ходит к Распутину, однажды сумасшедшая баба убить пыталась.
Полицейские агенты — это еще полбеды. Поди, узнай, какое воинство навербовал в петербуржских трущобах Рейли. Да и не только в трущобах. Среди студентов тоже горячие и безмозглые головы есть. Даже не ради денег, а ради приключений пойдут в ландскнехты к обаятельному авантюристу. Те трое, что напали на Голицына возле пашутинского дома, охраняли его явно не по приказу полиции. Может статься, Рейли уже знает, куда они угодили. И тогда именно он распорядился не церемониться с подозрительными личностями. Двое «совят» против троих ландскнехтов — это ничего, это по-божески, если только Рейли не вооружил парней револьверами.
— Отойдем-ка к Литейному, — тихо сказал Андрей. Байкалов кивнул.
Странно было бы взять верный «смит-вессон», собираясь на приватный концерт Долматовского, — Голицын и не взял. Кроме приемов французского бокса, как иногда называли сават, у него в арсенале была легкая тросточка, непременная принадлежность всякого городского гуляки. Вот только гуляка был отменным фехтовальщиком.
— Они нас заметили и совещаются, — доложил Байкалов.
— Нужно дождаться наших.
Ландскнехты (или полицейские агенты, кто их разберет?) направились к Голицыну и Байкалову. По дороге один из них очень грамотно, снизу вверх, стукнул пустую бутылку о каменную тумбу у ворот. В кулаке у него осталось горлышко с острыми краями.
— Нет, это не полиция… — пробормотал Андрей. Полицейский агент, даже изображая в зюзю пьяного бродягу, не начал бы с угроз.
— И что вы тут позабыли, господа хорошие? — спросил человек с бутылочным горлышком в руке.
— Или вчерашний день ищете? — осведомился другой.
— Друзья, нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок? — вдруг дурниной заорал третий.
— Студент, — сказал Байкалову Голицын. — Ишь, Грибоедова помнит… — И резким ударом трости выбил бутылочную «розу» из выставленной вперед руки.
Рейли, нанимая ландскнехтов, вряд ли устраивал для них соревнования, чтобы оценить способности. Да и сам ли нанимал — большой вопрос. Махать кулаками парни, возможно, умели, а вот драться ногами — нет. Знали только простейшее — подножку и старый добрый удар с носка. Байкалов, аккуратно уложив велосипед, отмахивался еще не в полную руку, оплеухами, но один противник уже отскочил, вопя и держась за ухо. Голицын же наметил себе пленника — того самого «студента». По его соображению, самый грамотный мог руководить тройкой — это раз, а два — он вполне мог числиться в полицейских сводках, проходя по делу о студенческих беспорядках и даже тайных революционных кружках. Забавно было бы изловить сейчас, в Питере, бомбиста, которого обыскались в каком-нибудь Екатеринбурге.
И тут, весьма некстати, появилась пролетка Семена Семеновича с поднятым верхом.
Уж кого он там привез, можно было только гадать, потому что пролетка, въехав на тротуар, встала вплотную к двери парадного. Кто-то из нее выскочил, вроде бы — два человека. Пробиваться к парадному, чтобы разглядеть их, было поздно.
Дверь захлопнулась, извозчик хлестнул коня, пустая пролетка унеслась.
И тут Голицын услышал громкое «у-ху, у-ху!». Это неслись во всю велосипедную прыть Синицын и Олексенко.
Воинство Рейли, видать, имело свою систему сигналов. Что выкрикнул «студент», Андрей не разобрал, но ландскнехты отскочили, собираясь пуститься наутек.
«Ну что же, — подумал Голицын, — они свою задачу выполнили, дали хозяину возможность беспрепятственно пробраться в квартиру Распутина и привести гостя. Главное теперь — “студент”»…
— Этого пакуй! — приказал он Байкалову и сам кинулся в погоню.
Но легкая куртка-тужурка «студента» была расстегнута, чтоб сподручнее махать кулаками, а Байкалов сдуру ухватил его за шиворот. «Студент» вывернулся из тужурки и помчался с удивительной для обычного человека скоростью.
— Вот поганец, не иначе, в гимнастическом кружке занимается, — сказал озадаченный Байкалов.
— Тебе бы тоже не мешало, — буркнул Голицын. — Ну-ка, что там у нас?
Олексенко и Синицын, не дожидаясь приказа, понеслись в погоню, но не на предельной скорости. Андрей, забрав тужурку, подошел к уличному фонарю и обшарил карманы. В них оказались сложенная пополам брошюрка — «Манифест коммунистической партии», какие-то счета, похоже, от портного и бакалейщика, распечатанные письма.
— Я буду бегать, непременно буду, — обещал смущенный Байкалов.
— Надеюсь…
Подъехали Синицын и Олексенко.
— Дворами ушли? — уточнил Голицын.
— Так точно… мы на велосипедах через заборы не можем… а велосипед — его оставлять нельзя… имущество казенное… — вразнобой ответили «совята».
— Ничего, не унывайте, вылазка удачная, — сказал Голицын. — Мы узнали адрес, где обитает загадочный приятель Рейли и Распутина. Мы узнали номерной знак лихача, который возит Залесскую, и завтра его выловим. Он много чего расскажет… И вот — тужурка, полная секретов. Где, кстати, извозчик забрал Рейли и другого господина?
— Мы шли за ним по Кирочной, повернули по Знаменской, пересекли Невский, потом — по Лиговскому, — доложил Синицын. — До Обводного канала — прямиком, а это — чуть не две версты…
— Два километра, — поправил Олексенко.
— У нас еще версты, а не километры!
— Есть закон о километрах…
— Есть, но не закон! Там рекомендуется переходить понемногу.
— Нет, закон! Давно уже принят! И есть Метрическая конвенция!..
— Отставить болтологию! — приказал Андрей. — И за Обводным?..
— И за Обводным еще с версту…
Голицын внимательно посмотрел на смутьяна Олексенко. Тот промолчал.
Оказалось, пролетка развернулась, встала на видном месте и простояла там не менее десяти минут. Из какого-то переулка выбежали двое, вскочили в экипаж и помчались.
— А у нас тут было прелестное побоище. Насколько я понимаю, эта троица вскоре сюда вернется… — Голицын задумался. — Где бы вас, голубчики, поместить, чтобы вы незаметно вели наблюдение?
— Сейчас поищем.
Беседуя с «совятами», Голицын продолжал обшаривать тужурку. И набрел-таки на потайной карман — не слева, как полагалось бы в мужской одежде, а справа. В кармане оказались листки с планом, начерченным от руки и не очень аккуратно — какие-то улицы, стрелочки, крестики и кружочки. Андрей хорошо знал Петербург, но с ходу опознать эти улицы не сумел. Однако крестики явно означали места, где что-то находится… Или кто-то?.. Или должен находиться?
— Это первые кроки, это прикидка… — сказал он. — Нужна большая карта столицы. Ладно. Господа, я оставляю вас тут. Постарайтесь дождаться, когда окончится это гостевание, и Рейли с приятелем уедут. Может, увидите что-то любопытное. А я — домой.
Наутро ему предстоял допрос троих пленников, взятых возле пашутинского дома.
Глава 3
Июль 1912 года. Москва
Давыдов волновался, как кадет перед свиданием с гимназисткой. Он получил от Элис записку в ответ на свою: красавица очень сдержанно обещала нанести ему визит. Читая это краткое послание, никто бы не догадался, что замышляется ночной побег из номера на третьем этаже «Метрополя» в номер на четвертом.
Барсуков немного обиделся, что приятель улизнул от него в гостиницу. Ссориться с ним Давыдов не желал и потому позволил увлечь себя в «Чепуху» — ресторан за Крестовской заставой, где выступали то певицы с романсами, то плясуньи с бубнами. Денис намеревался, поужинав там и запасшись шампанским с корзинкой фруктов, ближе к полуночи явиться в «Метрополь» и ждать Элис в бодром расположении духа.
Но когда друзья прибыли в «Чепуху», то обнаружили, что ресторан на весь вечер снял какой-то гуляющий без чувства меры купец.
— На что ему весь ресторан, братец? — спросил ошарашенный Барсуков у швейцара.
— Тс-с-с!.. Бабу свою изволят голой добрым людям казать! — прошептал почтенный бородатый служитель.
