В. Бирюк - Стрелка
Я задумчиво рассматривал рассказчика. Он не врал. Правда, сказал не всю правду. Есть логика отношений между любовниками: они или затухают, или рвутся, или развиваются, разнообразятся. Поддерживать отношения на одном и том же уровне длительное время… — вряд ли.
– Серебро есть?
– Е-есть. У стрыя. Мошну — он держит. И всякое иное майно. Мне… я ж только в усадьбе жил, в миру не хаживал, цен не знаю. Отец сказал: так вернее будет. А то обманут мошенники всякие.
Продолжать не надо: получить что-то за сохранение тайны прямо сейчас — не получится. У меня в голове прокручивались разные… двух-, трёх- и более- ходовки. Привлекли внимание некоторые детали рассказа Божедара, возможные последствия и ограничения…
– Сказочку ты славную рассказал, жалостливую. А мы — её проверим. Садись-ка вот сюда, на корень сосновый. Не так. Верхом.
Божедар заволновался, не понимая. Сзади завозился его Шух. Я ухватил парня за шиворот, перетянул на шаг в сторону, посадил на выступающий из земли корень, подобрав аккуратно сложенную им опояску, заплёл ему локотки за спиной и прижал затылком к стволу.
– Это — чтобы ты шуток глупых шутить не вздумал.
Наклоняюсь к его лицу, внимательно вглядываюсь в глаза, одновременно носком сапога сдвигаю подол его рубахи и чуть наступаю на маленький беленький… Как он сказал? «Писюн»?
«— Мыкола, а на хрена ты хрен зелёнкой мажешь?
– Та я нынче женюся. Хочу вызнать: девка вона нецелована аль не. Приведу Марычку до хаты, лягем у койку. Вона и спытае: а чего у тебя хрен зелёный? А я сразу: а ты где другой видала? И — по морде, и — по морде…
Через день:
– Ну шо, Мыкола, сработал твоя хитрость?
– Ни. Не спросила. Я тогда сам говорю: гля какой у меня зелёный хрен. А вона каже: та тож не хрен, то так — писюн. Вот у Ашота хрен…».
Час назад я сдёргивал штаны с этого Божедара, теперь сам лезу к себе под рубаху, ищу «третий пояс обороны»…
Вот найду бабу и заставлю её… Нет, не то, что вы подумали! Заставлю перешить мне штаны. Потому что три уровня защиты… при моём темпераменте… и длительном воздержании… Или климат на «потеплее» сменить…? В юбочке из пальмовых листьев — куда удобнее. Если не поддувает.
– За семь лет ты должен был многим разным уловкам выучиться. Вот и проверим. Ты ж сам предлагал. Говорил: делайте, де, со мной что хотите. Вот я и захотел. Ротик открой.
Парень пытался отклониться, косил глаза в сторону, где вдруг резко замычал и стал рваться Шух. Недолго — Сухан хорошо бьёт по рёбрам. С другой стороны ахнул и что-то протестующе залепетал Лазарь. Но было уже поздно: тёплое дыхание из ноздрей Божедара, плотно прижатых к моему телу, приятно согревало кожу в самом низу живота. А мягкое, влажное, тёплое, ощущаемое моим… твёрдым, сухим, горячим…
– О-ох. Хорошо. Какой ты, Божедар… изнутри приятный. Так бы и не вынимал. До скончания века.
Парнишка вел себя прилично, гадостей и глупостей не делал, можно было убрать сапог с его «беленького отростка», встать устойчивее на обе ноги. Ослабить мою руку на его голове. Перейти от жёсткой, только мною одним управляемой, иррумации, к более мягким техникам фелляции.
Семь лет — максимальный срок ученичества в «Святой Руси». За это время из простого крестьянского мальчишки мастер любой профессии может и должен сделать профессионала.
«Профессиональный багаж» у парнишки был достаточно обширен. Некоторые штучки я пресекал в силу собственных предпочтений или ограничений окружающей среды. Но взаимопонимание установилось, быть жестоким — желания у меня не было. Он, изредка поглядывая на меня снизу вверх поблескивающими в светлеющем полумраке леса глазами, улавливал мою реакцию и всё более проявлял инициативу.
Мне нравились его игры язычком и губками, и я не мешал.
А слева из-под земли на меня смотрел глаз.
Воткнутый в песок так, что мне была видна только половина его лица, Шух неотрывно разглядывал нас.
Интересный парень. Попаданец? — Откуда такое подозрение? — А посудите сами.
Его история очень похожа на мою собственную. Неизвестно откуда взявшийся подросток. Больной, безъязыкий, безродный. Бесправный холоп. Даже продан за ту же цену, что и меня когда-то торговали — две ногаты, цена курицы. Проявил храбрость и сообразительность, защищая, не щадя живота своего, господина. Спасая, тем самым, и собственную шею. «Не струсил, не сбежал. Да и нет у него никого…» — очень похоже. Я, если со стороны смотреть, тоже Марьяшу храбро из-под половцев выволакивал.
Усилия по спасению отца Божедара не пропали втуне — Шух попал на хорошее место: мальчонке прислуживать — не навоз кидать да дерева валять. И быстренько подчинил ребёнка своей воле.
Я этого с Акимом и не пытался — психотип другой. Подмять славного сотника храбрых стрелков… Такого фиг согнёшь — только осторожным убеждением с массой разнообразных наглядных примеров. Но вот же: привязался ко мне Аким душевно. Мда… И я к нему. Как-то он там…?
Шуху достался одинокий слабый болезненный ребёнок, которого именно в этот момент из состояния «центр вселенной» женской половины перевели в состояние «нафиг ты никому не нужен» на половине мужской. Родители были заняты своими болячками, имением, службой… Служанки… остались на женской половине, слугам… малоинтересен, друзей нет. Один-одинёшенек.
«Позабыт — позаброшен
С молодых юных лет,
А я мальчик-сиротинка,
Счастья, доли мне нет.
…
На мою на могилку,
Знать, никто не придёт.
Только раннею весною
Соловей пропоёт.
…
Вот бы мне на могилку
Литров десять вина,
Тогда враз все узнают,
Где могилка моя».
Был бы этот Божедар более душевно крепок, или были бы у него друзья, хоть бы мальчишки дворовые, или переживи он пару месяцев без этого опыта, привыкни к одиночеству души… Но вот тот ребёнок в том конкретно состоянии…
Шух всё сделал правильно: он стал другом. Единственным, верным, настоящим, сильным. Интересным и интересующимся. Разница в возрасте, в жизненном опыте, в физической силе — заставляли подчиняться, слушаться. А увечье — урезанный язык — вызывало сочувствие, стремление пожалеть.
Дальше предложение помощи — «согрею», нарушение запретов — «хмельное», удивительный опыт из таинственной «взрослой жизни». Что-то из того, о чем взрослые только шушукаются, хмыкают и всегда выгоняют из комнаты:
– Рано тебе про такое знать, иди в детскую.
А друг, единственный! — это умеет. Это… запретное, тайное, волшебное… И просит помощи! «Помощь другу»…
…Божедар приноровился и вполне успешно довёл меня до… до крайней степени возбуждения. Где и удерживал своим язычком несколько дольше обычного.
Лёгкие, всё более редкие, и от того особенно острые, прикосновения к моей самой чувствительной части… температурный контраст между предутренним холодком снаружи и теплом его мягких губ…
Я уже начал натурально скрипеть зубами от напряжения. Пока просто не ухватил его за затылок и не прижал к себе изо всех сил. Вдавливая его в себя. И себя — в него.
– О-ох… Хорошо. Ну, ты, парень, мастер. Да уж, доставил удовольствие, ублажил и порадовал.
– Эк, экхм… Я старался. А вы… вы теперь нас отпустите? Я же сделал… ну… хорошо.
– Нет! Таких развратников закоренелых — надобно к князю волочь! На суд! (Лазарь, пребывая в чрезвычайном смущении чувств, пытается свести последовательность действий к уставной: есть проблема — тащи её к начальству).
– Во как… И меня потащишь? Я ведь теперь тоже… после того как…
Лазарь открывает и закрывает рот. Давай парень, проходим проверочку на лояльность. Лояльность против дружбы. Не так давно, на Княжьем Городище в Смоленске, я наблюдал оба исхода.
Молчит. Придётся помочь:
– Ну и правильно. Тащить к князю никого не надо — это не дело княжеского суда. Да и вообще — скоро светать начнёт, воям уже подыматься время. Пойдём-ка по лодиям своим. Бывайте здоровы, люди добрые. Может, и свидимся ещё.
Отвязываем, отстёгиваем. Шух внимательно смотрит на меня. Кто ты, парень? Откуда ты взялся? Жаль, не скажешь. Может, когда-нибудь напишешь? На каком-нибудь языке каким-нибудь алфавитом.
Ты потратил семь лет своей жизни и «оседлал» будущего главу боярского рода. Божедар ест и пьёт из твоих рук, на мир смотрит твоими глазами. Он готов терпеть боль и унижения, лишь бы тебе не причинили ущерба. Он верит тебе, слушается тебя, влюблён в тебя. Он — твой, он — в воле твоей.
Хотя по закону — ты раб, а он — твой хозяин.
Только это всё ярлыки для общества. Когда люди остаются вдвоём — с ними не остаётся ни вооружённых сил, ни силы закона. Только их собственное: сила ума, сила духа, сила тела. Смелость отринуть стереотипы, оставить их за порогом. Смелость вести себя по-человечески, а не по предопределённым социальным ролям.
Или — испугаться, спрятаться. Одному — за «ошейник», другому — за «шапку». «Знай своё место», «как все — так и мы». «Не можно сметь своё суждение иметь!».
