Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов
Громов поставил кружку и посторонним голосом сообщил Ботушеву:
— У нас под носом действует неучтённый партизанский отряд. Это уже не война. Это кино "Неуловимые мстители", часть четвёртая. Ты не снимал такое?
Полковник ответил таким же посторонним лицом. Потом вкрадчиво поинтересовался:
— А что ты так волнуешься? Ну действует. Ну отряд. Ну и что? Они же не нас бьют, а амеросов. Хай им добра по самые шульни.
— Сегодня не нас. А завтра? — прищурился Громов. — А если это второй батька Махно? И вообще, разведка хренова. Тебя, как мой внук говорит, не напрягает, что ты ни хера не знаешь про какую-то воинскую часть?
1. В комментариях к серии рассказов "Будьте бдительны!" я говорил о цветах беретов Русского Национального Войска.
Ботушев засунув в рот кончик уса. Погрыз его. Выплюнул, явно неудовлетворённый вкусовыми качествами прокуренных волос. И вдруг выдал:
— Слушай… Ты вот говоришь — часть четвёртая… А я вот сейчас подумал… А если это действительно пацаны?
Громов даже отшатнулся на стуле. Усмехнулся:
— Да ну!..
Ботушев покачал головой:
— Смейся не смейся, а кто нам обеспечивает из Элисты семьдесят процентов сведений? Группа "Русский джедай". Старшему шестнадцать, младшим по десять лет. Что, не так? А кто под Новороссийском партизанил с начала войны? Отряд имени Вити Новицкого… (см. сноску в конце рассказа) Двадцать пять человек, от двенадцати до пятнадцати… Кто у тебя связью по нашим местам заведует? "Всадник С Головой", а ему…
— Тихо, об этом не будем, — атаман поднял руку. — Я всё это знаю. Знаю, знаю, знаю и даже понимаю. Потому что подобрать, грубо говоря, автомат и начать палить во врага может любой. И сведения собирать может любой. Любой, у кого храбрости и ума хватает. Но тут-то — совсем другое! Совсем!!! Ты читал, как они ударную группу амеросов отделали? — в голосе атамана послышалось искреннее возмущение.
— Слушай, — не выдержал Ботушев, — ну впечатление такое, что амеросы тебе родственники!
Громов побагровел.
— Ты… ты вот что! Ты не того! Эта группа утопила весь Черноморский флот без особого напряжения! А тут — крейсер и эсминец уволокли в Трабзон чиниться, у них даже хода своего не было. На авианосце сгорел самолёт и ещё какие-то повреждения. И ещё трём кораблям снарядами с крейсера, которые при пожаре разлетались, тоже нанесены повреждения, но мелкие. Диверсия, однако, — ехидно сказал он, успокаиваясь.
— Между прочим, пока они "Хиггинс" буксировали — он у них взял и утонул. А "Принстон" привели без носа по самую палубную надстройку, — добавил Ботушев. — Последние сведения…
Громов тяжко вздохнул:
— Меня из-за Урала сообщениями уже задолбали: кто там у вас так отличился?! А я им что отвечу?! "Не знаю, братья, воюет кто-то…" Ладно. Пусть. С этим я смириться готов. Но у эсминца в борту дырка была — два на три. Автомобиль пройдёт. Это они что — тоже пацаны из рогатки стрельнули?!
— Вот что интересно… — Ботушев бесцельно передвинул на столе бумаги. — Позавчера прилетал Гарба. У них в отрядах какой-то юродивый объявился. Ходит и распространяет воинственно-патриотические слухи об ангелах господних, которые на его глазах сожгли небесным огнём американские корабли. Абхазы верят… Кто некрещёный был — массово крестятся, даже грузинам на ту сторону кричат, что они против бога идут… Ну ладно, я пойду?
— Иди, — Громов кивнул. Глядя в пустую кружку, пробормотал: — Ангелы господни… хм.
* * *
Фронт стал отползать 17 июля.
Конечно, никто нам не сообщал об этом персонально. Но это стало ясно очень быстро — по тому, как приближалась непрерывная стрельба, как в одну сторону усилился поток частей, а в другую — раненых…
Увеличив силы до 220 тысяч (против 42 тысяч защитников), имея многократное превосходство в бронетехнике и авиации и значительное — в артиллерии, "миротворцы" начали теснить Южный фронт…
И этот самый фронт оказался в тридцати двух километрах от Упорной. Что тут ещё сказать?
Утро 20 июля было ненастным, дул со страшной силой горячий ветер, нёс тучи пыли, по временам разражался тёплым дождём, смешанным с грязью. Ещё ночью возле станицы сели несколько Ми-8 и два Ми-24; их экипажи были совершенно остервенелыми и чернейшим матом ругали погоду.
Работ никаких не было. Наверное, можно было что-то делать, но в горячем взвихренном воздухе прямо-таки разливалось что-то нехорошее. Мы сидели под защитой наспех затянутых плёнкой стогов. Тимка, держа на коленях гитару, морщился от пыли, наигрывал и напевал что-то печальное:
— Друзей не обманывают —
Их предают…
А зори туманные
Как прежде встают…
Конь вороной
По полю бежит,
Берег мой родной —
Далеко лежит.
Друзей не теряют —
О них забывают…
И ветры прощальные
В душе умирают…
Мы хором подхватили — настроение вполне соответствовало:
— Эх — конь вороной
По полю бежит,
Берег мой родной —
Далеко лежит…
Берег мой родной —
Далеко лежит…
— Зори туманные,
Ветры прощальные…
Где вы — друзья мои?
Я всех — потерял… (1.)
___________________________________________________________________________________________________________________
1. Стихи С. Петрова.
Мимо стогов быстрым шагом прошли, пряча лица от ветра, Шевырёв и несколько офицеров — и казачьих, и ополченческих. Остановились — то ли не обращая внимания на нас, то ли просто не замечая.
— В общем так, атаман, — сказал алексеевский надсотник, — уводи людей. К вечеру тут будут турки.
— Кого и как я уведу? — буркнул Шевырёв и грянул нагайкой по голенищу сапога. — Куда? Что мы жрать будем?
— Да пойми ты, пень, — у надсотника было совсем молодое лицо, всё в горелом порохе, — они всех вырежут. А мы их больше не удержим. И полк наш почти весь отрезан, и два кубанских полка… Дырка во фронте, сориентируются они — и пипец.
— Ну вертушки-то у вас на что?! — заорал Шевырёв. — У меня одних беженцев почти пятьсот человек! И не мужики, а сопляки! Или их бросить?! Нет, ты скажи — бросить?!
— А что, на твоей долбаной станице свет клином сошёлся?! — заорал в ответ алексеевец. — В моём Ростове вообще оккупанты! Я не знаю, что с моими! А тебе твоих увести дают!
— Если бы можно было окружённым забросить боеприпасы! — казачий полковник-терец обеими руками стиснул на груди камуфляж. — Они бы на прорыв пошли, мы бы фронт восстановили… а? — он посмотрел на майора-вертолётчика. Тот покачал головой:
— Не поднимутся машины. И так одна уже валяется у реки. Валяет их.
— Были бы тут наши планеры… — терец оборвал сам себя. — Давай, уводи людей, брат, — печально сказал он Шевырёву. — А мы тут их немного задержим…
— Йих! — Шевырёв бросил наземь кубанку. — Ну милые! Ну летуны! Ну попробуйте!
— Атаман, мы не поднимемся, — покачал головой вертолётчик. — Я не за себя боюсь. И не за своих людей. Просто — не поднимемся.
— Дядя Иван, — услышал я.
Мы все молчали, сидели, как суслики у норок и слушали — с ужасом, до нас начинал доходить смысл всей сегодняшней суеты и этого разговора конкретно. Поэтому голос Кольки заставил нас вздрогнуть.
— Чего тебе? — огрызнулся Шевырёв. Колька подошёл к офицерам, прикрывая лицо рукой от ветра. Потом он опустил руку… и я осознал, что встаю, и все кругом встают — молча, не сговариваясь. У Кольки было такое лицо… в общем, тут ничего не сказать.
— Дядя Иван… атаман… — Колька выпрямился. — У нас есть восемь… девять парапланов. На ходу. Можем забросить окружённым полтонны боеприпасов за один заход.
— Иди отсюда… — начал Шевырёв, замахиваясь нагайкой, но вдруг опустил руку. Лицо его стало таким, что кто-то из наших хихикнул — истерически, но хихикнул. — Что у вас есть?!
— Дядя Иван, — Колька сглотнул. Ветер забивал его волосы и глаза песком. — Давайте скорей. Мы можем вылететь прямо сейчас. Полтонны боеприпасов за один раз. Мы долетим, мы летаем под ветер… тренировались…
— На парапланах вы столько не забросите, — сказал алексеевец.
— Пошли посмотрим, но быстро надо. — сказал Колька. И умоляюще добавил: — Поверьте же, ну?!
* * *
— А почему вы их называете парапланами? — спросил надсотник.
— А что это? — спросил Колька. — Мы всегда их так называли. До войны ещё, в клубе.
Мы стояли в нашем ангаре. Стены тряслись от порывов урагана, и с этим ураганом летел звук канонады.
— Мотопланеры, — сказал майор-вертолётчик. — Это может пройти. Честное слово, может.
— Посадим наших… — начал терец. Но Колька крикнул:
— Да как вы не понимаете!!! Это минус восемьдесят килограмм боеприпасов!!! Ну решайте же… взрослые!!!
— Как же вы полетите… — впервые за все эти недели я видел Шевырёва растерянным. — Вы же дети… а если…
