Дмитрий Шидловский - Противостояние
— Я генерал-майор госбезопасности. Но прежде всего я боец, друг мой. А еще я учу боевому искусству других. Как, по-твоему, я смогу это делать, если сам не буду практиковаться в условиях реального боя?
— Тогда почему ты пошел сюда, а не на захват базы «Североросского рабочего союза»? — тут же повернулся к нему Алексей. — Там не менее опасно.
— Здесь Танака, — коротко пояснил Колычев.
— Это их инструктор по дзю-дзюцу? — поднял брови Алексей. — И что?
— А то, что в одиннадцатом он задал мне хорошую трепку. Поборол он меня, Леша. А потом еще и заявил, что никогда розовая обезьяна[21] не сможет справиться с японцем. Так что должок вернуть надо.
— Ты мне никогда об этом не рассказывал.
— Зачем? Это мои дела.
— Понятно. Удачи тебе.
— Спасибо. Наблюдайте за спектаклем, господин министр.
Колычев раздвинул ветки кустарника, ящерицей выскользнул на поле и медленно двинулся вслед спецназовцам, уже приготовившимся штурмовать штаб-квартиру немецкой националистической организации «Ингерманландское возрождение».
Солнечный диск еще только показался из-за макушек сосен, когда два североросских спецназовца, беззвучно забравшихся на забор и перекусивших натянутую поверх него колючую проволоку, одновременно спрыгнули на стоящих внизу у ворот двух боевиков «Ингерманландского возрождения», зевающих и сжимающих в руках автоматические винтовки Маузера. Оба охранника не успели издать ни звука, прежде чем оказались в глубокой отключке. Один из спецназовцев тут же выпрямился и распахнул ворота. Из глубины дома раздался резкий окрик, но было уже поздно. Через открытые ворота во двор дома ринулись бойцы элитного североросского подразделения. В этот же момент с задней части поместья через забор начали перелезать бойцы второй группы.
Из окна на втором этаже ударил пулемет. Тут же двор озарился десятком огоньков автоматных выстрелов. Произведя всего одну короткую очередь, пулемет умолк. Послышался звон разбиваемых стекол. Это атакующие забрасывали дом гранатами со слезоточивым газом.
Через минуту двери и окна начали распахиваться и на улицу посыпались полуодетые штурмовики боевых отрядов «Ингерманландского возрождения». Часть спецназовцев «принимала» их на улице, скручивая и обезоруживая. Вторая часть атакующих, натянув противогазы, ринулась в двери, чтобы «помочь» оставшимся покинуть здание… со связанными или поднятыми над головой руками и без оружия.
Грохнуло несколько пистолетных и винтовочных выстрелов. Это штурмовики пытались сопротивляться. Однако после каждого такого выстрела раздавались одна или две автоматные очереди, ставившие точку в карьере, да и в самой жизни боевика.
Внезапно из окна на втором этаже, спиной вперед, вылетел спецназовец в противогазе. Следом за ним выскочил невысокий коренастый японец. На нем было японское кимоно с черным поясом, лицо перевязано платком до самых глаз, на ногах японские шлепанцы. В руках он сжимал захваченный автомат спецназовца. Однако небольшое отравление слезоточивым газом не позволило японцу сразу сориентироваться в полутьме двора. Он замер, и через долю секунды на него наставили автоматы трое атакующих.
— Не стрелять! — прозвучала жесткая команда. Японец и взявшие его на прицел бойцы замерли, а в центр образовавшегося круга вышел человек в полевой форме североросского спецназа и заговорил па японском языке:
— Танака, это я, Сергей Колычев. Я вызываю тебя на бой.
— Это ты, розовая обезьяна, — рыкнул японец на том же языке, отбрасывая автомат. — Тебе показалось тогда мало? Тогда я покончу с тобой сегодня. Я, Танака Ито, принимаю вызов.
— Танака, и ты и я — воины и должны уважать противника, — спокойно произнес Колычев, расстегивая портупею и отдавая ее ближайшему спецназовцу. — Тебе нужно время, чтобы привести глаза и дыхание в порядок? Я не хочу, чтобы меня потом обвинили, что я воспользовался преимуществом.
— Я готов, — ответил японец, срывая и отбрасывая в сторону платок.
— Тогда извольте бороться со мной. — Колычев сделал шаг вперед.
— Извольте умереть. — Японец тоже шагнул навстречу противнику.
Соперники на мгновение замерли друг напротив друга, после чего японец метнулся вперед, стараясь схватить генерала за плечо. Колычев сместился чуть в сторону, ускользая от захвата, и попытался нанести удар в голову. Однако, заблокировав выпад, японец все же схватил его за одежду и сильно потянул на себя. В первый момент он не заметил, что Колычев уже стоял под несколько иным углом к нему. Еще до того, как пальцы японца впились в противника, тот начал мощный разворот, перехватывая руку и освобождая плечо от захвата. В первый момент Танаке показалось, что он оступился и летит в пропасть. Издав душераздирающий крик, он перевернулся в воздухе и рухнул на землю. Его правая рука, отведенная в сторону, оказалась в железном захвате Колычева. Страшная боль пронзила все тело японца.
— Сдавайся, Танака, ты проиграл, — выдохнул Колычев.
— Сдаюсь, — прохрипел японец.
Быстро связав пленнику руки за спиной и передав его спецназовцам, Колычев отошел в сторону, взял свою портупею и посмотрел на небо. «Последний долг отдан, — подумал он. — Семья построена, дети выращены, школа создана, соперников у меня больше нет. Что теперь?» Ему почудилось, что ветер донес слова невидимого собеседника: «Жди, я скоро приду».
Алексей, в этот момент наблюдавший за домом из зарослей, уже понял, что дело подходит к концу. «Счастливый человек этот Колычев, — подумал он. — Вышел на бой, распланировал схватку, сошелся с противником, выиграл. А пусть бы даже проиграл. Все четко, понятно. Не то что в политике: барахтаешься в какой-то жиже и никогда не понимаешь, победил ты или попался на хитрую уловку врага. И самое главное, ясно, что конца всему этому не будет. С одним справился, другие лезут. Кругом враги, лживые друзья, ненадежные союзники. Не на что опереться. Все течет и ускользает. Нет ничего чистого, четкого, прочного. А может, мы сами поставили себя в такие условия, ввязавшись в эту игру?»
— Господин министр, — прервал его размышления голос помощника за спиной, — вас срочно просят к спецсвязи. Звонок из министерства.
— Да, я сейчас, — машинально бросил Алексей. Поскольку выстрелов со стороны базы нацистов можно было уже не опасаться, он встал в полный рост и направился сквозь заросли к шоссе, туда, где остановилась специальная машина с рацией. Подойдя к ней, взял у радиста гарнитуру и проговорил в микрофон:
— Татищев слушает.
— Ваше высокопревосходительство, — раздался в наушниках голос секретаря, — у вас срочно просит аудиенцию польский посол. Сегодня утром немецкая авиация подвергла бомбардировке объекты на территории Польши. На границе идет бой. Возможно, провокация…
— Это война, — сухо произнес Алексей. — Сообщите о происходящем в приемную президента. Я немедленно выезжаю.
* * *Павел впервые был приглашен на прием в Кремлевский дворец в честь годовщины Великой Октябрьской революции. Наблюдая за тем, как собираются гости, он все никак не мог отделаться от мысли, что видит съезд на бал в имперском дворце, в честь какой-то годовщины правящего дома. Та же помпезность, те же сановные лица, то же благоговение перед таинством власти.
Но не это занимало его сейчас более всего. Седьмое ноября тридцать девятого года. Его отозвали в Москву полтора месяца назад, и он сразу окунулся в круговорот подготовки восстановления советской власти в Северороссии. Теперь он отвечал за план мероприятий по социалистическому строительству и организации Советов на местах. После устроенного североросскими спецслужбами разгрома леворадикальных и ультранационалистических группировок и публикации документов о подготовке к немецкому националистическому путчу в Ингерманландии немцы отказались от своих планов раздела Северороссии… пока. Риббентроп заявил, что после случившегося скандала Германия не готова к военным действиям против Северороссии. Берлин выступил с опровержением заявления Оладьина для прессы, в котором говорилось о планах СССР и Германии о разделе его страны, и выступил с заверениями в дружбе. Впрочем, как полагал Павел, изменение позиции Берлина было связано еще и с тем, что Германия не ожидала объявления ей войны Англией и Францией после вторжения в Польшу. Теперь интересы немецкого командования сместились на запад. Да и Гитлер был явно раздражен тем, как СССР затянул свое вступление в войну и ударил по Польше только пятнадцатого сентября, да и то обосновав свои действия желанием защитить братское украинское и белорусское население от немецкой оккупации. Хотя Красная армия помогла немцам добить остатки истекающей кровью польской армии, эта задержка и это обоснование вступления СССР в войну были чрезвычайно оскорбительны для Берлина, о чем не забыл упомянуть Риббентроп в разговоре с Павлом. Впрочем, рейхсминистр заявил, что Германия не будет возражать, если СССР «предпримет действия к возврату исконно русских территорий, входящих в состав Северороссии и Крыма, не затрагивая интересов немецкого населения». Фактически, это было разрешение начать войну, с чем Павел и отбыл из Берлина двадцать пятого сентября.
