Афанасьев (Маркьянов) Александр - Противостояние
Хабеишвили не знал - будут ли у них такие деньги. Но и отказаться - не мог. Других путей просто не было.
- Золотом возьмешь? - спросил он
- И бриллиантами тоже - усмехнулся старик - Гиви! Гиви!
На зов явился черноусый, румяный молодец, что-то дожевывающий.
- Что, дядя Гурам?
- Выводи Ракету. Сейчас же. Возьми… ноль-пятьдесят первую, у нее движок перебрали. И быстрее, быстрее, что стоишь как столб?!
- Ки, батоно Гурам!
Гиви убежал
- А не пожалеешь? - спросил Хабеишвили? - земля, она круглая.
- Не пожалею, дорогой, не пожалею… Будь ты в силе, дорогой - ты бы не бежал… Иди деньги, собирай. Или что там у тебя…
Ветер усилился, дождя почти не было - так, морось, но на фоне промозглого ветра она пробирала буквально до костей. Запахнувшись в хлипкий, из тонкой ткани плащ, Хабеишвили пробежал обратно к одиноко стоящим у пирса машинам, сунулся в согретый автомобильной печкой салон.
- Пятьсот… Совсем охренел, дэда шено…
- Пятьсот… - невесело усмехнулся Шеварднадзе - с меня бы большой***** стряс, если бы увидел. Совсем обнаглели люди…
- Может, зря сорвались?
- Нет, не зря… В этой стране не может быть чего-то наполовину. Либо так - либо так. Мы маятник в одну сторону качнули - а сейчас он в другую полетел. Не уедем - раздавит он нас…
- Думаешь? Ну, посадят…
- Посадят… Не посадят, батоно. Эти - уже показали, как играют. С кровью. Миша говорил - не надо, не надо… Одумаются люди поймут что иного выхода нет. Вот - поняли. Не уедем - нас на площади распнут…
Еще несколько Волг, белых и черных, в основном - новых, 3102, министерских, подлетели к пирсу, когда уже темнело. Зима, темнеет рано, а погода такая - что в это время уже и видно мало что. Тем не менее - батоно Эдуард увидел машины еще тогда, когда они проносились мимо знаменитого Сухумского драмтеатра. Шли на полной скорости, на головной - мигалка, ГАИшная. В свое время он за это Мжаванадзе клеймил - то никуда без машины с мигалкой не выезжал, хоть и по должности окна ему полагалась… а сейчас - вот оно как.
Машины затормозили у пирса, начали выходить какие-то люди, мрачные, смурные, из машин выгружали баулы. Батоно Эдуард подошел к жене, которую вывели из машины под руку, недомогалось ей…
- Горбачев погиб - коротко сказал он
Нанули Цагарейшвили-Шеварднадзе, верная соратница и супруга вот уже не один десяток лет, занимающаяся журналистикой ахнула, поднесла руки ко рту.
- Бежать надо. Убьют.
- Я знала… - сдавленно сказала она - я знала, чем кончится…
На батоно Эдуарда внезапно накатил гнев - знала она - но пока еще член Политбюро сдержался, на жене он никогда не срывал злобу. Подошел к дяде Нико, своему дальнему родственнику занимающемуся делами семьи - сейчас он руководил выгрузкой вещей на залитую водой пристань, покрикивал чтобы не ставили в лужи. У вещей стоял молодой милиционер, в форме и с автоматом наперевес.
- Горбачева убили…
- Знаю… сказал дядя Нико, сухощавый, высокий, крепкий, пожилой кавказец - из Москвы звонили уже. Неладное дело. Обойдется может? Здесь - все свои.
- Не обойдется. Эти - не судят. Эти - сразу приговор выносят. Решай - хочешь, с нами поезжай. Хочешь - оставайся. Дела ты знаешь…
Дядя Нико пожал плечами
- Я здесь родился - здесь и помру, с земли своей не сойду. А ты, Эдуард… поступай как знаешь. Бог тебе судья.
- Убьют.
- Я человек старый. Пожил. Да и нелегко меня… убить.
- Смотри… Сколько привез?
- Что было. Все - знают уже.
Шеварднадзе скрипнул зубами. Основная часть его состояния было вложена в банки в Швейцарии и на Багамах - вклады делали структуры, близкие к Госдепартаменту США. Но все равно - сознание того, что все деловые Тбилиси уже знают, и денег не дали - понятно почему, раз человек убегает, значит сила уже не за ним и платить ему не надо - наполнили душу мутной, тупой злобой.
- Ш…шакалы. Сколько в бумаге?
- Не знаю… много…
- Сколько?
- Ну… триста с копейками наберется…
Все равно там эти рубли - трава. А вот золото - жалко тут оно копейки стоит, а там… но все равно.
- Доставай. И доллары доставай…
Сходни шатались под ногами, мутная, серая вода колыхалась под мокрыми досками сходен, бессильно билась о склизкий, ноздреватый бетон пирса. По настроению - как покойника хоронят. Почти все были в черном, не прощались - молча переходили на подрабатывающую на холостых у пирса Ракету, передавали тюки, детей. Никто не плакал… как эвакуация, только непонятно кто враг и где он.
Внутри - запах, сидения из кожзама затхлость и постоянная, непрекращающаяся качка. Ракета эта ходила по черному морю до Сочи, катался на ней народ разный, в основном - некультурный. Во многих местах - на сидениях ножами вырезаны ругательства.
В вынесенной наверх капитанской рубке дядя Гурам в последний раз проверял приборы. Рядом с озабоченным видом стоял Гиви, его родственник.
- Не дойдем… - сказал он - подождем до завтрашнего утра, батоно. Волнение, как утюг булькнем…
- Не булькнем… - сказал старик, который на капитанском мостике стариком совсем не казался, он был настоящим морским волком, этот старик, и так же выглядел - пойдем берегом, но не близко. Так, чтобы ориентироваться. Потом у самой погранзоны резко в море выскочим. Проскочим, погранцы тоже в такую погоду когти рвать не будут. А самолет при такой погоде никак не взлетит и вертолет тоже. Нелетная погода.
У пограничников на вооружении были малые катера типа Мираж - но их старый контрабандист не сильно опасался. Там - экипажи неопытные, море не знают, не то что он. Да и скорость- если на обычной рыбачьей шаланде от скоростного на подводных крыльях Миража не уйти, то на ракете - запросто. Беспокоила его только погода - Ракета не приспособлена к хождению на открытой воде, да еще и при сильном волнении. Но тут… дело даже не в полумиллионе рублей, дело в тот сможет он или нет. Это - как вызов лично ему.
- Иди проверь, все ли на борту… Размести, центровка чтобы была.
- Хо! - Гиви пошел вниз
Старый моряк поднес ко лбу козырьком сложенную ладонь, потом посмотрел на часы. Почти пять по местному… скверно.
Отдали швартовы. Никто особо не прощался, да и смысла в этом не было - те, кто оставался пошли быстрее к машинам, чтобы уехать из Сухуми, как будто их тут и не было. Народа было немного - а вот вещей - достаточно. Рубанули по концам, переброшенным на пирс - и сразу почувствовалось, какая она - волна. Эта такая стерва… салаг не любит. Одними турбинами, почти не используя руль, дядя Гурам отвалил от причала, тяжело, на малой скорости пошел на выход из порта. В порту тоже были погранцы, сейчас они должны были сообщить… но в такое время они уже сидят по кубикам, носа наружу не суют… защитники родины.
Грузия плыла в иллюминаторах - суровые, скалистые, поросшие лесом берега с тонкой, летом золотой а сейчас грязно-серой плоской пляжей. Страна прощалась с ними, неласково прощалась - а они прощались со страной.
Одним из тех, кто смотрел сейчас в иллюминатор, то и дело заливаемый солеными брызгами ледяной воды был министр иностранных дел СССР Эдуард Амбросьевич Шеварднадзе, самый авторитетный грузин в руководстве Советского союза на данный момент. Когда его отпускали отсюда в Москву - в числе пожеланий было и такое: чтобы не посрамил честь великого выходца этих гор Сталина, а то и на его уровень взобрался. Слова словами, конечно… вот только Батоно Эдуард на его уровень не взобрался, да особо и не пытался. Как и Сталин он был человеком недалекого ума - но на этом сходство заканчивалось. У Сталина был какой то сильнейший, животный инстинкт государственника, не политического а именно государственного деятеля, который каждый раз выручал его в сложной ситуации, подсказывая как поступить. Поступки эти были не всегда правильными, почти всегда жестокими, бесчеловечными и кровавыми - но нужными. Нужными, потому что приняв страну с сохой, Сталин оставил ее с атомной бомбой, и это признал даже его заклятый враг Уинстон Черчилль. А вот у Шеварднадзе инстинкта этого не было. Всю жизнь свою он вымерял по "сильным мира сего" он не знал и не хотел знать страну, которой служил - и если Сталин в сорок седьмом году после премьеры грузинских танцев в Большом сказал, что ему как русскому человеку эти пляски чужды - то Шеварднадзе даже сейчас плохо говорил по-русски, и выпячивал это напоказ, бравировал этим. Он не был ни подонком, ни записным предателем - он был тем кем был. Продуктом системы, где наверх выдвигаются худшие. Где нужно - поддакнуть Где нужно - смолчать. В тебя плюнули - утереться.
Ну и… свой карман, конечно, не обидеть. Прич6ем неважно, кто дает деньги - дядя Гоги, у которого подпольный цех по пошиву брюк типа "джинсы" для советской молодежи, благо их легкая промышленность не выпускает - или вежливые дяди, у которых, если покопаться в карманах - найдется пластиковая карточка в кармане. Пропуск в здание, в Лэнгли, там уже автоматическая система опознания стоит, не сержант- вахтер, как у нас сиволапых. А деньги… а деньги они и есть деньги, деньги как деньги…
