Взлет (СИ) - Старый Денис

— Ефрем! — кричал я, и через пару минут материализовался мой адъютант.

Понимая, какие именно последуют вопросы, Ефрем сам стал докладывать. Было одно обстоятельство, которое сильно мешало говорить десятнику — это его не сходящая с лица улыбка.

До четырех тысяч конных прибыли с первыми лучами солнца. В лагере уже собирались трубить тревогу, так как дозорные в сумерках рассмотрели вражеские приготовления к новому штурму. Но не стали этого делать, за что и наказать нужно.

Союзная конница сходу атаковала уже привычную для нас и для противника комбинацию, со штурмовиками и конницей прикрытия. Всего у мятежников было четыре сотни конных и до тысячи пеших. На этот штурм враг выставлял силы чуть больше, чем обычно. Тем была более значима победа для прибывших союзников.

Они устремились в бой так, будто несколько дней наблюдали за нашим героизмом, но не вступали в сражение, копя силы. И вот они ударили. Лихо, красиво, свежо. Враг, несмотря на ротации, наверняка тоже устал. Несмотря на то, что у нас уже появились сведения о прибытии к противнику подкреплений, уверен, там царило некоторое уныние и усталость.

Так что враг был сметен, словно, походя.

— Минус человек пятьсот, не больше, — несколько сбил я полет фантазии у Ефрема, который рассказывал о полутора тысячах убитых у противника. — Итого… уже две тысячи шестьсот двадцать.

Да, было такое у меня — подсчитывать потери врага. Причем в расчет я брал только либо тяжелораненых, либо погибших.

Встала проблема, где располагаться такому большому количеству конницы. Пришлось вновь работать, строить преграды, ловушки, причем делать это нарочито открыто, чтобы враг понял масштабы и не осмелился атаковать. Нам позволили это сделать. Наверняка мятежникам нужно было время, чтобы разведать, понять кто именно пришел к нам. Ведь может так быть, что совсем рядом войско Изяслава. Так что ловушек наделали.

Нас стало ощутимо больше, но даже с такими силами давать полевое сражение было нельзя. Да и не горел я желанием еще больше лезть на передовую. Не сейчас, нужно отдохнуть, заняться лечением своих братьев.

Но что? Моя война закончилась? Или нет?

Глава 8

— Во здравие великого князя киевского Изяслава Мстиславовича, владетеля земли русской! — провозгласил здравицу новоиспеченный галицкий князь Иван Ростиславович, прозванный Берладником.

«Сука» — подумал я, но не стал высказываться.

Случился претендент, что из Братства за «здорово живешь» можно просто выйти, который ничего хорошего не сулит. Одним своим отказом быть воеводой организации Иван Ростиславович так ударил по системе Братства, что даже война нанесла менее болезненный удар со всеми боевыми потерями.

Из уже оформившихся в Братстве более трех тысяч воинов, шесть сотен ратных погибли, из иноков и послушников, после демарша Ивана Ростиславовича, ушла почти тысяча человек. И, казалось бы, попутного ветра им меж ягодиц, избавились от менее благонадежных, туда им и дорога, но Братство — это не место, куда можно прийти на годик-другой, перекрутиться и дальше пойти.

Так что, да, я злюсь и еще до конца не определился с моделью поведения. Тем более, что при каждом разводе встает имущественный вопрос. И не только он. Иван Берладник хотел поставить во главе Братства тысяцкого Никифора. И я порадовался, а, может, и злорадствовал, что это не вышло. Тысяцкий Никифор был столь впечатлен, как именно сражались люди под моим командованием, что сработали мои задумки и тактические наработки, но посчитал недостойным вставать у меня на пути. Есть в каждом времени честные и разумные люди. Так что оставался только я на роль воеводы.

Иван Ростиславович, было дело, захотел и Никифора тогда с собой забрать в Галич, как и его людей, но не на того нарвались. Религиозность этого человека была выше всего остального, он остался в Братстве. Ну, а я предложил Никифору стать младшим воеводой, при мне, воеводе христианского Братства Андрея Первозванного.

Спасибо еще нужно сказать митрополиту Клименту, который своим словом многое решал и не довел до прямого конфликта между мной и нынешним галицким князем.

— Ну, и я выпью вина заморского за здравие князя галицкого, моего младшего брата, кто признал власть мою, а я признаю право быть Ивану Ростиславовичу князем в Галиче и иных городах Галицкой Руси, — сказал Изяслав Мстиславович.

Это у купцов есть правило заключать сделки в присутствии других людей через рукопожатие. А у князей можно и так, провозглашая на пиру условия и правила. На что польстился Иван Ростиславович? Быть посадником в Галиче? Как можно было не рассмотреть то, что Братство имеет гораздо больше перспектив, чем важное, но отнюдь не сильнейшее княжество. Там Волынь все больше возвышается. Правда, Галицко-Волынское княжество может и не сложиться, так как нынче Галич, почитай, что и под Киев лег. И это правильно! Нужен один центр объединения Руси, или, на худой конец, два со вторым во Владимире.

Я сидел на пиру за первым столом, то есть за тем, что и сам великий князь и другие князья. Это статусно, даже очень. Но никакого праздника я не ощущал. Можно сказать, что я и в опалу попал. А все почему? Из-за одной симпатичной егозы.

Евдокия Изяславовна, может, наслушавшись героических былин обо мне, таком богатыре Владиславе, что-то там высказала своему отцу. Я не особо понимаю, почему, но многие смотрят на меня косо, будто я заговорщик. Ну, надумала что-то себе девчонка… Я, вон, тоже решил… Вот только великому князю нужно еще «покатать» в голове эту мысль, что я стану его зятем. Часто родители в штыки принимают будущее своих детей. Может и тут похожая ситуация, еще и помноженная на традции?

Ну, а мне необходимо в кротчайшие сроки нивелировать тот кризис в Братстве, который образовался из-за вывертов Ивана Ростиславовича. Нужно же соответствовать званию зятя хозяина Руси!

Но пока князь гневается. Евдокия так же ведет себя несколько вызывающе. К примеру, она была одной из тех, кто встречал гостей на княжий пир, устроенный по поводу победы над мятежниками и половцами. И… поднесла мне сбитень, но… сойдя со ступенек крыльца. Ладно бы просто факт, что княжна подала мне, не князю сбитень, хотя и это несколько вызывающе. Но она сошла со ступенек! Евдокия показала, что я ей ровня, ну а учитывая то, что она подносила сбитень с еле заметным, но поклоном… Да меня казнить нужно, а великий князь только гневается.

Девчонку же можно понять. Ничтоже сумняшеся, я герой. Изяслав Мстиславович не пожалел слов и признательности мне за то, что, по сути, моя тысяча или чуть больше воинов решили исход сражения. Понеслись слухи, которые никто не пресекал, что некий Владислав Богоярович, чуть ли не месяц сдерживал все немыслимо многочисленные силы кипчаков и Ольговичей. Ну, а я не против. Братство теперь — это я! Я — это символ стойкости! Вступай в Братство и приведи друга! Вход сто гривен! Последнее — шутка, остальное лишь доля шутки.

— Встань, воевода! — было видно, что нехотя, словно по принуждению, обращался ко мне великий князь.

Сидящий не далеко от хозяина Руси, купец Горыня, ухмыльнулся. Почувствовал, гад, что я в опале. Сидит тут, смотрит на меня. Если бы выражение «искры из глаз» было не только метафорой, но и правдой, то купец уже давно испепелил бы меня. А так… да хрен с ним. Вот, повоевали, можно и старые обиды вспомнить. Мне же достаточно оставить сотни Боброка и Стояна, чтобы уничтожить торговлю Горыни, разорить его. А для купца потеря капитала — это намного хуже, чем физическая боль и даже смерть.

Убивать его опасно, подозрения на меня посыплются. А так бы болт из-за угла в голову купца, благо голова у него, как у коня, огромная, и все, проблема решена.

— Никто не скажет обо мне, что я не помню заслуг ратных людей перед Русской Землей. Есть на Руси Братство и есть у него молодой, но строптивый воевода. Я доволен ратными подвигами Владислава Богояровича, я не доволен тем, как он ведет себя опосля их, будто вровень стал со мной, с великим князем, — говорил захмелевший Изяслав Мстиславович.