Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Большаков Валерий Петрович

«Может быть, в этой схватке бульдогов под кремлёвским ковром прибыло участников? Но почему они невидимы для наших «друзей» в Москве?» ‒ Бжезинский хмыкнул с сомнением и продолжил чтение:

«При этом не наблюдается, за исключением давно объявленных масштабных учений в западных округах, признаков подготовки к каким-либо значимым военным событиям, традиционно имеющим для СССР особо высокий статус в системе оценки ситуации и принятия решений».

«Да, ‒ он опять крутанул кресло и незряче уставился в оконный проём, ‒ либо советские маршалы не сказали ещё своё слово, либо их вообще не вовлекают. Может быть, конечно, что их время ещё не пришло, но, скорее, как сколько-нибудь заметная политическая сила они начнут себя проявлять нескоро, особенно после того окорота, который дало Политбюро даже абсолютно лояльному и неплохо работавшему Андрею Гречко».

Взгляд его вернулся к бумагам.

«На этом фоне появление неординарного источника информации может быть частью этой необычной активности или связано с ней».

Збигнев наградил короткий абзац жирным восклицательным знаком на полях ‒ мысль была для него не новой, он и сам довольно часто думал об этом. Не то, чтобы, придя в голову ещё одному аналитику, она приобретала дополнительную убедительность, но вот как тезис, который надо было или срочно подтвердить, или опровергнуть, выступала всё более явно.

Карандаш застыл в коротком раздумье, потом решительно добавил к восклицательному знаку ещё парочку и жирную черту под ними, тем самым окончательно переместив этот частный вопрос с периферии внимания секретаря Совбеза в самый его центр. Потом острие грифеля нацелилось на следующий абзац.

«Информация, которая идентифицирована как исходящая из данного источника (как непосредственно переданная нам, так и полученная через наши контакты в Иране, Афганистане, Италии и Израиле) является весьма разнородной, необычно подробной и, при этом, полностью достоверной и в целом, и в деталях.

При этом возникает труднообъяснимый парадокс: с учётом традиций работы специальных служб крайне маловероятно, чтобы такой разнородный массив мог оказаться в распоряжении одного человека или, даже, узкой группы лиц, тогда как анализ текстов писем заставляет выдвинуть как основную версию о единственном авторе.

Для объяснения этого парадокса можно рассматривать две гипотезы.

Первая: несмотря на деятельную помощь наших советских контактов и усилия нашего собственного аналитического аппарата, мы по-прежнему крайне слабо осведомлены о специфике работы подразделений ЦК КПСС, контролирующих специальные службы. Возможно, степень их погружённости в добываемые факты намного выше, чем мы позволяем себе представить. В этом случае мы можем иметь дело с инициативником, обладающим постоянным доступом ко всему (или почти всему) массиву оперативной информации специальных служб. Важность такого источника невозможно переоценить.

Вторая: в силу экстраординарных причин в советских специальных службах принято решение о временной централизации доступа к информации. При проведении контрразведывательной операции, затрагивающей верхние эшелоны специальных служб, ряд тематически неблизких материалов может оказаться в распоряжении новой группы или структурной единицы с нетрадиционной схемой подчинённости. В этом случае, один-два человека могли бы получить доступ к подобным материалам вопреки обычной практике и в срочном порядке.

Эти предположения хотя бы в теории позволяют объяснить истоки сложившейся ситуации».

«Вообще, ‒ Збиг задумчиво постучал по зубу карандашом, ‒ неосведомлённость наших московских «друзей» сейчас начинает казаться подозрительной ‒ во всех смыслах. Либо они уже давно находятся под плотным контролем... Нет, вряд ли, насколько можно было перепроверить ‒ вряд ли... Скорее, по ряду особо важных вопросов нашим «друзьям» перестают доверять в Кремле ‒ и это очень, очень плохо, особенно сейчас, когда надо отслеживать реакцию Кремля на ход реализации моего польского плана. Но, опять же, что касается ОСВ[8] или систематических контактов ‒ полезность «друзей» пока не снижается. Непонятно... Непонятно и тревожно.

Так, о чём он там дальше поёт?

«Важно отметить, что предоставленные источником материалы хотя и значимы, но не позволяют выстраивать логичную целостную картину происходящего в высшем руководстве СССР, ничего не говорят о задачах, поставленных перед экспертными группами и специальными службами, о намерениях руководства в ближайшей и среднесрочной перспективе.

В связи с этим, предположу, речь может идти об «идеалисте». Как бы ни была мала такая вероятность, но мы уже имели прецеденты такого рода. Например, можно вспомнить историю с советским резидентом, действовавшим под прикрытием офиса ТАСС в Сан-Франциско, который, возмутившись грязным характером одной из активных операций, принял решение содействовать ФБР в противостоянии с собственным ведомством, но достаточно долго избегал всяких контактов с нами, чтобы, по его словам, не нанести урон уже своей собственной стране. В последующем перебежчик лично подтвердил это своё достаточно нелогичное решение, основанное исключительно на собственных представлениях о честном или бесчестном поведении. Нечто подобное можно было бы предположить и здесь.

Ещё одной яркой особенностью данного источника является экстравагантность выбранных способов связи. В случае, если бы речь шла о некой стратегической игре Москвы или действиях группы (пусть и небольшой) политиков или функционеров специальных служб, каналы связи были бы иными.

С учётом сказанного, наиболее полно наблюдаемую картину описывает гипотеза одиночки-«идеалиста» из ЦК КПСС».

Пиликнул звонок секретарши, и в дверь заглянул координатор отдела планирования Совбеза.

‒ Привет, Сэм, заходи, ‒ Бжезинский гостеприимно махнул рукой в сторону диванов и сам двинулся в ту же сторону.

Хантингтон бочком, словно краб, обогнул чайный столик и сел, оживлённо потирая ладони.

Вид светила мировой политологии неизменно наводил Збига на мысли о супрематической композиции из вешалки и корявых палочек, на которую небрежно водружена круглая ушастая голова, с возрастом всё более и более походящая на седьмого гнома из «Белоснежки».

«Впрочем, когда жена ‒ известный скульптор-абстракционист, это поневоле окрашивает взгляд на мир в странные тона...» ‒ благодушно подумал Бжезинский и достал листы, что подсунула ему сотрудница:

‒ Вот, кстати, оцени для разминки. Помнишь, конечно, как Советы две недели назад заземлили блуданувший корейский «Боинг» под Мурманском? Вот, как развитие того события...

Сэм читал, похмыкивая и временами плотоядно улыбаясь. Потом удовлетворённо покивал:

‒ А перспективненько... ‒ и взглянул повнимательнее на низ последнего листа. ‒ Что за Мадлена такая?

‒ Новенькая, из отдела по связям с прессой, из иммигрантов, ‒ Бжезинский качнул подбородком в сторону двери, ‒ моя бывшая студентка.

‒ Полька? ‒ в голосе Хантингтона прозвучало понимание.

‒ Нет, из Чехословакии. Отец из бывших посольских.

‒ Неплохо, на первый взгляд. Но пока это лишь сырье, ‒ Сэм покачал в воздухе листом, и глаза его лукаво блеснули за толстенными линзами, ‒ его надо дорабатывать. Но сама идея хороша, и тезисы для прессы удачные...

‒ У неё диссертация о роли зарубежной прессы в пражской весне, ‒ вставил Збигнев.

‒ Чувствуется, ‒ по лицу Сэма гуляла чуть снисходительная полуулыбка, ‒ эта часть активной операции намечена наиболее качественно. Но с оперативной точки зрения ‒ надо серьёзно развивать и шлифовать. Вот сходу скажу, что это следует проводить не в виде отдельной акции, а комбинацией, предварительно настроив русских на максимально жёсткую ответную реакцию...

Вновь дёрнулся телефон. На сей раз звонок был более требователен и настойчив. Аппарат как будто мог различать статус звонящего.

Хантингтон вопросительно поглядел на хозяина кабинета. Збигнев обозначил жестом просьбу немного подождать и вернулся к столу.