Елена Хаецкая - Бертран из Лангедока
– Но всякий человек носит в себе светозарную частицу, знающую Бога, – душу. О! Заточена она в греховном теле, как в темнице. Смерть – освобождение души! Однако не окончательное, ибо после смерти нашего тела происходит новое воплощение души. Вы знаете уже, что душа переселяется из тела в тело. Любите ли вы свою душу? Любите ли вы ту, которая страждет, ту, которой дано слышать Бога? Любите ли вы свою душу, дети? Каждое новое воплощение души ведет к мучительному существованию в юдоли зла и скорби!
Мартен вновь помолчал. Юноша у его ног закопошился и встал. Мартен положил руку на его плечо. Сильные узловатые пальцы Мартена впились в плечо молодого человека, но тот даже не поморщился – стоял, будто живой посох, и все так же блаженно улыбался.
– Несчастные рабы плоти своей! Жалкие грешники! – пронзительным голосом выкрикнул Мартен. Глаза его, теперь широко раскрытые, горели. Он смотрел на своих слушателей с такой ненавистью, что, казалось, трава вот-вот вспыхнет под их ногами. – Превыше прекрасной души своей любите вы земную жизнь! Вы готовы погубить свою душу, лишь бы жила и благоденствовала плоть, которая рано или поздно станет пищей для червей! И душа ваша обречена воплощаться и страдать снова и снова, ибо захочется ей вернуться на эту землю. Как освободить душу от плотского бремени? Как сделать так, чтобы она не воплощалась более? – И сделав тягостную паузу, вымолвил Мартен: – Жало смерти – любовь. Женщины! Не рождайте детей, не любите мужчин, не привязывайтесь ни к подругам своим, ни к возлюбленным! Мужчины! Не зачинайте младенцев, не предавайтесь любви, не пейте вина, не ешьте в радость! Скорбите по своим грехам! Возлюбите жизнь небесную, возненавидьте жизнь земную, ибо она – хуже узилища и безотраднее блужданий по пустыне безводной! Ждите смерти, как прежде ждали любви! Так избавитесь от страданий и власти диавола.
Настала тишина, прерываемая лишь вздохами слушателей и тяжелым дыханием проповедника.
Первый луч солнца вдруг пробился между темными стволами, и почти тотчас же в тишине громко, явственно зажужжала муха. Она летала возле самой головы Мартена, норовя усесться ему то на нос, то на лоб, и, вынудив его сердито замахать руками, разрушила торжественное настроение минуты.
Мартен хлопнул себя по уху. На миг жужжание стихло.
– Неужели убил? – прошептал Фалькон. Глаза его смеялись.
Но – нет! Насекомое вновь огласило поляну назойливым жужжанием, будто торжествуя победу.
– Ах ты, маленькая крылатая нахалка… – проговорил Фалькон еле слышно (однако его услышали).
Между тем муха снова уселась на нос Мартена. Тот опять махнул рукой.
– Божья тварь прилетела посрамить богохульника, – продолжал Фалькон, посмеиваясь. На него уже оборачивались, однако Фалькона это ничуть не смущало.
Бертран поднял бровь.
– Что вы хотите этим сказать, эн Фалькон?
– О, сущий пустяк. – Теперь Фалькон говорил куда громче. – Только то, что если Господу было угодно сотворить мух, значит, такова была Его воля, а оспаривать ее – не наше с вами дело, эн Бертран.
А муха все жужжала и жужжала, неотвязная, как все мухи. И Бертрану вдруг послышалась в противном этом звуке явственная хвала Создателю – смиренная и радостная.
И он прошептал:
– Всякая тварь Господа славит в свой час.
* * *В Шателайон Бертран и Фалькон (а с ними и Жеан – невыспавшийся, со слезящимися глазами) возвратились уже к полудню. Поневоле пришлось ехать шагом, чтобы поменьше мучить собаку, которую Бертран взял в седло, не доверив эту ношу никому другому.
Навстречу вышел конюх, следом выскочил Итье. Собаку унесли – устраивать в спокойное место и долечивать. Итье, напустив на себя небрежный вид, поведал батюшке, что охотники взяли-таки второго оленя на обратном пути к замку. Добавил, что эн Раоль уж спрашивал, не воротился ли эн Бертран де Борн.
Бертран улыбнулся сыну и отправился воздать должное второму оленю, затравленному в заповедных лесах Шателайона.
Наутро, собираясь к мессе, Бертран спросил эн Раоля:
– А что, эн Раоль, много на ваших землях еретиков?
– Почему вас это занимает, эн Бертран? – удивился эн Раоль.
Бертран пожал плечами.
– Совсем не занимает. Просто спросил.
– Я не дознавался. Думаю, немало есть и таких, кто исповедует свою веру. Живут они в строгости и бедности. Слыхал я, конечно, что есть тут одна малая община катаров. Дни свои они проводят в трудах и молитвах, а обычай весьма суров, так что добрым католикам упрекнуть их совершенно не в чем. Напротив, иным бы у них и поучиться не грех…
– Так ведь они и не христиане вовсе, – сказал Бертран де Борн. – Полуязычники какие-то, если не хуже.
– Вам-то это откуда известно?
– Попал на их проповедь. Говорили что-то совсем уж несусветное.
Эн Раоль вдруг напрягся и отвел глаза в сторону.
– Эн Бертран, – произнес он негромко, как будто с натугой, – сам я, как вы видите, добрый католик, да и вся моя семья – тоже. Однако я не вижу особого греха в том, что кое-кто исповедует свою веру. Я доподлинно знаю, что жизнь их проходит в суровом самоограничении, а подданные они верные и ничего дурного в их поведении нет.
Бертран не ответил. Ему вдруг стало неприятно, будто вступил во что-то скользкое.
* * *Каноник отец Гугон, когда Бертран сознался ему, что был на проповеди еретика и слушал нечестивые речи, только вздохнул – да так тяжко, что занавеска исповедальни шевельнулась.
– Дитя мое, – молвил он коленопреклоненному рыцарю, – да кто же в этой несчастной земле, пораженной гнойниками ереси, не внимает нынче нечестивым речам! Главное, чтобы сердце твое не отзывалось на них, чтобы не влек тебя соблазн.
Бертран с готовностью отрекся от соблазна и всяческой ереси, плюнув для убедительности на пол и изрыгнув страшное проклятие. Каноник высунул нос из-за занавески. В глазах у отца Гугона блеснули слезы.
– Дитя мое, – сказал он, – если бы вы знали, как много радости доставила мне сегодня ваша несдержанность!..
* * *После мессы Бертран отправился проведать на рыжую суку. Собака узнала его и несколько раз приветливо стукнула хвостом по полу.
На псарне Бертран столкнулся с эн Раолем, и они, выйдя оттуда рука об руку, принялись прогуливаться по саду. Разговор очень быстро перешел на ту тему, которая неотвязно заботила Бертрана.
– Я – старший брат, наследник родового имени, – горячо говорил Бертран. Говорил – а сам между тем с завистью оглядывал то высокие стены, то башни, то крепкие и красивые строения. Добрый замок у эн Раоля.
– Да, да, – говорил эн Раоль. – Эн Гильаберт де Вильнев передавал мне, о чем вы спрашивали… Наемники…
Бертран вдруг остановился и впился взглядом в своего собеседника.
А эн Раоль вздохнул.
– В моем Фонтенэ сидит и пухнет от скуки некто Хауберт и с ним еще одиннадцать отъявленных мерзавцев, говорящих на варварском наречии. Они именуют себя «одиннадцать апостолов»…
Бертран слушал с упоением, будто сладостную музыку. Эн Раоль взял его за руку и молвил проникновенно:
– Скоро у Хауберта кончатся деньги, которые можно пропивать, и тогда эти «апостолы» снова примутся за грабеж. Если вы предложите им хороший заработок, они примут вас с распростертыми объятиями, эн Бертран!
Бертран покусал губу.
– Хорошо, – сказал он Раолю. – Я уведу наемников с вашей земли!
* * *Вечером, принимая из рук Жеана полотенце, чтобы вытереть лицо, Бертран, обычно не пускавшийся в долгие рассуждения с холопом, вдруг спросил:
– Почему к мессе не ходил?
Жеан поставил таз с водой на пол, выпрямился и, переступив с ноги на ногу, молча посмотрел в лицо своему хозяину. Бертран ждал. Жеан вздохнул и, собравшись с силами, ответил:
– Так ведь… ерунда же все это.
– Что – ерунда? – грозно осведомился Бертран.
– Ну… месса… – Жеан перевел дыхание. – Этот проповедник, Мартен, святой человек… Он хорошо учил. Будто к каждому в самую душу заглянул. Строгий…
– Я тоже его слушал, – напомнил Бертран. – Так почему к мессе не ходил?
Жеан заметно осмелел.
– А Мартен говорил, что Иисус вовсе не устанавливал мессы. И потом… Это тоже Мартен говорил… Как это гостия может быть телом Христовым? Каким бы большим ни было это тело, его бы давно уже съели…
Вымолвил и, вспыхнув, опустил голову.
Бертран выпустил полотенце из рук, оно упало на пол.
– Это ты сам додумался?
Жеан покачал головой.
– Нет, это тот святой человек говорил, проповедник… Вы же слышали…
– Что-то я не помню тебя у Мартена, – проговорил Бертран. – Ты, вроде бы, спать завалился…
– Нет, я ходил… А утром была еще одна проповедь, большая… Как вы ушли с эн Фальконом, Мартен и говорит: «Сейчас я буду говорить для всех верных…» Я и остался. Там одного рыцаря принимали в братство. Он отрекся от мира, дал обет не есть мясного… И насчет женщин тоже. Кругом все стояли на коленях, а тот добрый человек, проповедник, всех благословлял…
