ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ - СТАНЦИЯ МОРТУИС
И все же, звонкая монета - звонкой монетой, но Ловкач, выдыхая в зеленеющей день колечко за колечком, ни на минуту не прекращает спор со своим вечным оппонентом. Просто не в силах прекратить. Ну чего тот хочет, чего добивается? Чего ради рискует собственным благополучием и достойной старостью своей пожилой мамы? Чего жаждет его сердце? Неукоснительного и строжайшего соблюдения писаных законов? Всех законов? Или только их части? Соблюдения их буквы или духа? Попытаемся представить, как можно этого добиться. Предположим он, Ловкач, каким-то образом встал у руля государственной политики движимый единственной целью - обеспечить соблюдение действующего законодательства всеми членами общества. Предположим далее, что он, Ловкач, всесилен, аппарат власти беспрекословно подчиняется его распоряжениям, а заговоры против него подавляются в зародыше. Итак, есть Ловкач-Диктатор. Но Ловкач-Диктатор все же смертен и, потому, должен спешить. Очевидно, что повального законопослушания можно добиться лишь ценой очень большой крови. Люди непослушны и коварны, так и норовят жить не по закону, а в свое удовольствие, поэтому, хочешь - не хочешь, а Ловкач-Диктатор вынужден будет прибегнуть к грубой силе. Сыск, казематы, концлагеря. Особо строптивых придется уничтожать физически, да и, говоря откровенно, не только их. Мало ли... А когда палачи управятся наконец с заданием, и последний преступник поплатится за свои прегрешения жизнью, как прикажете поступить с самими палачами? Наградив их за ретивость переквалифицировать в учителей и офицеров, или утопить в болотах? А кому топить? И во имя чего все эти катаклизмы? Во имя распрекрасного Послезавтра? И разве Ловкача-Диктатора во всех его ипостасях не проклянут на веки вечные? Хватит, постояли на чужой позиции, пора возвращаться на свою. Ловкач совершенно не убежден, что Весельчак, их Весельчак, благодаря которому жильцы получили возможность перебрасываться мячем через сетку, щедрый и добрый Весельчак, - являет собой большее зло, нежели корпус вышколенных палачей, во имя всеобщего распрекрасного Послезавтра выполняющих леденящие кровь приказы, подписываемые бескорыстными и бессердечными роботами в человеческом обличье. Скорее, Ловкач убежден в обратном. Человек живет, радуется, грустит Сегодня, интересуется тем, каким будет Завтра - иногда ради себя, иногда ради счастья своих детей и близких, но не может, ну просто не в силах, представить себе всеобщее Послезавтра. Не способен, даже если был круглым отличником по всем философским предметам. И слава богу, что человек создан именно таким - маленьким и слабым. Человек не прочь потрогать руками собственное Завтра, но чужое Завтра его интересует лишь постольку - поскольку; главное, чтобы оно не ударило по своему - а кто против такого порядка вещей, тот, волей-неволей, жесток и смешон. Разве кого-нибудь кроме Ловкача касается его борьба за счастливое Завтра? Ловкач с невнятной злостью притушил сигарету о днище пепельницы. Ничего, даст бог, обойдется. В шкуре люмпена он побудет, как и договаривались, часок-другой, даже занятно, а по истечении этого срока он сменит эту шкуру на элегантный плащ рыцаря-интеллигента. Люмпен-пролетариат... Ловкач чертовски любит историю. По его мнению, именно история - единственная научная дисциплина, гармонично сочетающая в себе занимательность, общественную значимость и национальный дух. Как прекрасно, что в скором будущем ему предстоит карьера профессионального историка. И нельзя, чтобы его постоянно отвлекали от науки бедность и быт. Ведь женится же он когда-нибудь! Нет, Ловкач не позволит костлявому задушить себя. Весельчак прав - деньги абсолютно необходимая штука. Ловкач - не Чурка, и вполне терпимо относится к Весельчаку, только вот денег у того явный переизбыток. Раз Весельчаку угодно величать их своими юными друзьями, пускай по-дружески и поделится с ними, - это будет справедливо. Ловкач молит бога об одном: лишь бы дельце выгорело, лишь бы запланированный визит его дружка в пустующую квартиру Весельчака прошел гладко - без сучка, без задоринки. Тогда Ловкач станет обладателем немалых денег, аванса на будущее, и постарается отработать этот аванс. Честное слово, на курсе не будет студента прилежнее него. А его друг... Черт с ним, пусть поступает как хочет. Чурка ненавидит людей нарушающих установления, которые сам невесть почему считает справедливыми? Что ж, пускай сам побудет в шкуре такого человека. Денег у него хватит. Не поставит же он себя, в самом деле, вне общества и закона? Только бы сейчас за руку не схватили...
Хорошо, допустим деньги уже у них. А дальше? Надо обдумать как их припрятать. Видимо, следует оформить себе несколько сберкнижек и соблюдать предельную осторожность в течении нескольких близжайших лет. И дружка своего надоумить соответственно - чтобы ненароком не подвел. Ну да ладно, об этом беспокоиться пока рановато - уладится как-нибудь...
X X X
Члену ЦК Партии, депутату Верховного Совета, заместителю министра иностранных дел страны не спалось.
Прошло пять лет с тех пор, как он покинул Грузию и перебрался в Москву. Пять долгих лет. И за все эти годы ни разу не удалось провести отпуск так, как ему хотелось. Предскажи ему тогда кто-нибудь, что он не будет волен даже в выборе места для обычного летнего отдыха, он поднял бы такого на смех. Ядовито-вежливо, так как он умеет. А вон чем обернулось! Каторжным трудом и почти полной потерей личной независимости. Целых пять лет пролетело с тех пор, как его перевели на работу в Центр, и все эти годы были какими-то... Ни рыба, ни мясо, какими-то дипломатическими что-ли - и это еще легко и непонятно сказано. Постоянно приходилось думать о том, как установить и укрепить добрые отношения с коллегами по службе, не раздражая совсем уж заоблачное начальство, а с этой точки зрения лето - пора отпусков - оказалось наиболее подходящим временем года. Он ведь был новичком, начинавшим деятельность в совершенно необычной для себя области практически с нуля, и ему необходимо было не только доказывать свою профессиональную пригодность и компетентность, но и завоевывать доверие коллег. Ведь у него полностью отсутствовало специальное образование и Высшую Дипакадемию он окончил заочно - правда, с отличием - лишь в позапрошлом году. Не удивительно, что ему пришлось, постоянно жертвуя личными пристрастиями, перестраиваться на ходу. Зато сегодня никто не смеет сказать про него, мол, "чужак", он на хорошем счету в министерстве и обладает неким политическим кредитом выходящим далеко за узковедомственные рамки. Конечно, сочти он, что потолок достигнут и вполне можно удовлетвориться существующим положением дел, он вел бы себя посвободней. Но он еще так молод, ему всего тридцать шесть. Сейчас он чуть-ли не самый молодой замминистра в стране, уже член ЦК, депутат - рано, рано ставить на себе крест. Вот только нынче позволил себе он роскошь отдохнуть от "летней дипломатии", его желание погостить на родной земле было встречено с пониманием, перед отъездом министр вызвал его к себе и в конце разговора пожелал ему как следует набраться сил, ибо, как выразился министр, осенью "их ждут большие дела". "Их", то есть - "нас". Его, наконец, приняли в круг посвященных, а обстоятельства предшествовавшие его внезапному назначению, кажется, преданы забвению. И вот он дома. Пусть родной ему приходится вся необъятная советская страна, Грузия дорога ему как-то по-особенному. Здесь он родился, вырос, возмужал, стал, как говорится, человеком; сознание того, что грузинская земля существует на свете, поддерживает его в нелегкие минуты.
Утром автомобиль отвезет его на черноморское побережье, и ближе к вечеру основательно прожаренные солнечными лучами покрышки бронированной "Чайки" плавно подкатят к решетчатым воротам спецдачи. Вот и подошел к концу третий день его пребывания в Тбилиси: жара как в Сахаре, сплошные гостины у местных высокопоставленных лиц и некогда отдышаться. Еле удалось повидаться со старыми друзьями, да чудом выбраться в художественную галерею, "пощупать" на слух и глаз новые фамилии. Он удержался таки от искушения побродить по улицам и улочкам родного города, весело раскланяться с кем-либо из старых-старых знакомых, - ради одного этого он с радостью отложил бы завтрашний отъезд, но все это оказалось совершенно нереальным и он только разок успел проехаться по городу. Рядом с одним невысоким, старым, наполовину оштукатуренным домом - жухлый от времени порыжевший кирпич, занавешанные окна, заметна даже неприличная надпись на штукатурке, - он велел шоферу приостановить лимузин; он даже попытался не выходя наружу заглянуть в окно, словно подглядеть в замочную скважину за давно канувшим в вечность кровоточащим мгновением, но занавеска так и не шевельнулась и, бессильно откинувшись на мягкую спинку широкого сиденья, он сделал водителю знак рукой.
Кое-кто косо поглядывает на него за то, что он до сих пор не обзавелся семьей, но замминистра доволен, что хоть личная жизнь не полностью подчинена интересам карьеры; мужчина он или нет в конце концов, черт его побери! Ему прекрасно известно, что дамы на него заглядываются, да и девушки почитают за лакомный кусочек, еще бы! Но он склонен выбирать сам. Женщина которая его любит, или думает, что любит, хороша собой, но он не вполне уверен в том, что ему следует жениться на ней. Все-таки он не свободен от предрассудков. Всю жизнь он полагал, что его будущая супруга - без сомнения, грузинка по-национальности, - будет родом из исторических тбилисских кварталов - Ваке, Вере, в крайнем случае - из Сабуртало, и полагал так оттого, что все девушки, к которым он в юности испытывал симпатию или которые испытывали симпатию к нему, по случайности или, скорее, по скрытой закономерности, проживали именно в этих районах родного города. А Таня вот - русская, москвичка, живет в спальном районе у черта на куличках - в Орехово-Борисово - по-грузински знает ровно три слова и, вдобавок, разведенка. Хорошо еще, что своих детей у нее нет. Вообще-то, он не против интернациональных браков, но почему-то думал, что его минует чаша сия. Вот он и тянет, тянет - долготерпению Татьяны можно только поражаться. А ведь давно пора научиться принимать мир таким, каким он и является в действительности. Он уже не тот, что семь-восемь лет назад, да и слово "любовь" звучало тогда как-то иначе, возвышеннее что-ли; жалко, конечно, но что поделаешь, не всегда жизнь оправдывает надежды. Что ни говори, как ни старайся забыть незабываемое, а ему было скверно. Тоскливые месяцы и годы медленно уплывали вдаль, и, спасаясь от скрытой, неразделенной, безответной любви, он буквально утопил себя в активной - не без толики показухи - повседневной деятельности. Объективно говоря, он находился на грани краха и не обладай он врожденным талантом уворачиваться от неприятностей, неизвестно еще чем-бы все закончилось. Но он не опустил подобно безвольному хлюпику руки, рана поныла, поныла и постепенно зарубцевалась. А сейчас подошло время другой, пусть менее горячей, менее бескорыстной, но все же любви, и... нельзя, неудобно больше жить одному. Он скоро женится, не в этом, так в следующем году, - это решено. Жениться и, быть может, даже на Татьяне.
