Александр Бушков - Ковбой
Беспроигрышная комбинация, в самом деле. Мертвец уже никому ничего не сможет объяснить, ни в чем оправдаться. И никаких особых последствий для знающих подоплеку – между прочим, в данном случае отсутствие единого руководства всей полицией страны удобно для продажного еще и тем, что над ним гораздо меньше начальствующих, чем в Европе, меньше надзора и присмотра…
Увы, Бестужев предоставил Хейворту дополнительные «улики» – когда оставил у себя в номере связанную парочку. Если они не сами освободятся и не покинут тихонечко гостиницу, а будут обнаружены прислугой, которая после полуночи непременно явится навести порядок в номере, Хейворт получит лишний козырь. Заявит, что сей опасный маньяк и страшный разбойник, напав на его племянницу, как раз и похитил у нее бесценные документы. Довольно простой ход, человеку коварному сразу придет в голову. Но что поделать, если не было другого выхода…
В одном можно быть уверенным: машина еще не закрутилась. Фотографический снимок Бестужева еще не размножен, не роздан здешним городовым и агентам сыскного, даже если пленники и освободились буквально только что, пара часов в запасе, вероятнее всего, найдется. А то и побольше. Дело упрется в чисто технические, процедурные детали: в считаные минуты ни фотографии не размножить, ни проинструктировать сотни людей… фотографии еще нужно развезти по всем участкам города, раздать, собрав предварительно весь наличный состав полицейских сил. Уж Бестужев-то прекрасно понимал, сколь громоздким и неторопливым бывает на этом этапе механизм чрезвычайного розыска. Как бы ни пылали энтузиазмом высокие начальники, потребуется время, чтобы, так сказать, организовать охотников и экипировать их должным образом…
Так что какое-то время у него было. Может, и до утра. Но успокаиваться не следует, вести себя нужно так, словно охота уже пустилась по пятам…
Городской пейзаж ощутимо менялся – здания вокруг гораздо ниже, чем в центре города, не такие помпезные, потоки людей и экипажей ощутимо поредели, меж домами все больше свободного пространства, занятого парками, а то и просто совершенно нецивилизованными пустырями…
Его догадки подтвердились: извозчик остановил экипаж у почти безлюдного тротуара, обернулся к Бестужеву, широко ухмыляясь:
– Гарлем! – показал налево. – Гарлем! – показал направо. – Гарлем! – широко развел руки в стороны, словно обнимал весь мир в приливе братской любви или алкогольной горячки:- Гаа-арлем!
И уставился так, словно насмешливо спрашивал: «Ну какого тебе еще рожна надобно, чудило?» Бестужев, и бровью не поведя, вышел из экипажа, отошел на шаг и, видя, что извозчик явно считает себя вполне удовлетворенным и не намерен требовать еще денег, неторопливо направился прочь.
И очень скоро с превеликой радостью увидел вывеску над первым этажом трехэтажного здания, где черным по белому, прекрасно ему знакомым готическим шрифтом было начертано: «Генрих Кранц. Галантерейный товар наилучшего качества». По-немецки начертано было, господа мои!
Бестужев блаженно улыбнулся, почувствовав себя почти что дома.
И незамедлительно развил бурную деятельность. Первый из встречных немецкого не понял – да и отвечал, очень похоже, не на английском, а на каком-то другом языке – но второй, благообразный пожилой господин, немецким как раз владел. Через каких-то четверть часа Бестужев уже снял номер в гостинице: чистенькой, респектабельной, всего-то пятиэтажной, что по меркам Нью-Йорка, надо полагать, считалось едва ли не голубятней. Записался он, не мудрствуя, как Иоганн Фихте – какового здесь никто и не искал, да и пристанище понадобилось совсем ненадолго.
После чего предпринял поход по магазинам – скорей уж смахивавший на марш-бросок. Вскоре он преобразился, теперь щеголял в просторной куртке со множеством карманов, тонкой шерстяной фуфайке, брюках гольф по колено и кожаных гетрах. На голове вместо шляпы красовалось клетчатое кепи с застегнутыми на макушке клапанами-наушниками. В Европе он казался бы всем молодым человеком, имеющим прямое отношение к спорту – впрочем, и здесь тоже, он видел в Нью-Йорке людей, одетых именно на такой манер, правивших автомобилями или шедших пешком. Он упомянул мимоходом флегматичному немцу-хозяину, что намерен участвовать в автомобильном пробеге, – на что усач без всякого интереса пробурчал: – Ну да, я вижу…
Прежнее платье он велел запаковать и отослать в гостиницу – что было принято опять-таки без малейшего удивления. К его чековой книжке проявили точно такое же доверие, как и в «Вальдорфе». Ободренный успехом, Бестужев зашел в лавку оптических изделий, где приобрел круглые очки в золотой оправе с простыми стеклами – а потом, завернув за угол и увидев нужный магазинчик, купил удобную трость, не слишком легкую, не излишне тяжелую, идеально подходившую для использования в качестве холодного оружия тому, кто умеет с такими полезными подручными приспособлениями обращаться.
И, покончив с экипировкой, неспешно двинулся по улице, сам не представляя толком, куда движется. Поигрывал тросточкой, временами, глядя на свое отражение в зеркальных витринах, с радостью отмечал, что узнать его теперь трудновато. Внешность у него признаем честно, довольно-таки ординарная, что в данном случае только к выгоде: полиция в подобных случаях, получив описание внешности, подходящее к превеликому множеству людей, особенное внимание уделяет той одежде, что была детально обрисована – обычная полиция, городовые и им подобные. Филеры политического сыска – другое дело, они и походку отмечают, и манеру двигаться, и еще многое – но здесь, достоверно известно, нет органа политического сыска…
Теперь следовало думать о том, как выбираться из города в сторону Вашингтона. Путь по железной дороге отрезан. А посему нужно в кратчайшие сроки разузнать, где здесь можно нанять извозчика или автомобиль, согласный вести его за четыреста верст до столицы. Он и понятия не имел, приняты ли здесь такие путешествия при наличии железной дороги, – но это не имело никакого значения. Некоторые стороны жизни, как он уже убедился, совершенно одинаковы что здесь, что в Старом Свете. Богач, где бы он ни был, имеет право чудить. И любые его чудачества, если они подкреплены надлежащим количеством денежных знаков, выполняются беспрекословно – ну, а то, что при этом окружающие думают, волновать не должно!
Вот именно. Наверняка и в здешнем языке сыщется нечто близкое знаменитой русской фразе, обычно произносимой со множеством оттенков: «Барин чудить изволят…» Тут и легкая насмешка, и удивление, но в первую очередь неприкрытая зависть к чудаку, имеющему возможность выбрасывать немалые деньги на свои прихоти. К тому же он иностранец здесь – а от иностранца всегда и везде подсознательно ждут чудачеств, не удивляются: что с заморского гостя взять, у них наверняка все иначе, дома на голове ходят и штаны через голову надевают…
Наметим контуры… Эксцентричный, как принято деликатно выражаться в таких случаях, молодой человек не из бедных желает незамедлительно отправиться в Вашингтон. Железной дороги он терпеть не может, есть у него такая то ли причуда, то ли мания, вот и понадобился ему либо экипаж, либо автомобиль. Случай не из рядовых, конечно, но и не самый удивительный, бывают и почуднее. Проще всего обсудить это дело с портье в гостинице или найти небольшой ресторанчик, где кабатчики и официанты, как правило, весьма словоохотливы и за скромные чаевые дадут щедрому клиенту любой житейский совет…
Но прежде следовало… Увидев украшенное американским флагом здание почты, он направился туда, рассудив, что служащие, пребывая в квартале, где обитает немало немцев, должны быть в ладах с немецким языком. Так оно и оказалось: немецкий явно не был для служащего родным, но объясняться на нем он мог сносно, и Бестужев без всяких задержек отправил в Вашингтон телеграмму, где сообщал, что из-за непредвиденных обстоятельств вынужден на некоторое время задержаться. Почтарь заверил, что переведет ее с немецкого слово в слово, благо и содержание нехитрое.
Выйдя с почты, двинулся по широкой аллее обширного парка – не особенно торопясь, потому что здесь никто не торопился, поигрывая тросточкой, далекий от уныния. Жизнь, можно сказать с грехом пополам наладилась. Теперь отыскать кабачок…
Он встрепенулся, прислушался. Никакой ошибки – шагавшие впереди него двое солидных мужчин разговаривали, вне всякого сомнения, на еврейском жаргоне, который прекрасно владевший немецким Бестужев вполне понимал, пусть порою и через пень-колоду. Да, несомненно: один из собеседников крайне озабочен, что его племянник начал проявлять явственные признаки лености, а порою и склонен к беспутному поведению, так что молодчика следует незамедлительно пристроить к делу, занять работой, чтобы времени не было на всякие разорительные глупости. Второй, похоже, не особенное склонен углубляться в тему, отделывается краткими репликами, поддакивает и слушает. Так, теперь говорят о каких-то перевозках, непонятно, правда, что там у них за груз, непонятные слова, похоже, позаимствованные из английского… Но в общем и целом понять их можно, как и они наверняка поняли бы его немецкий…
