Александр Бушков - Ковбой
На вокзал, разумеется, нельзя. Уж коли она прознала про покупку билета до Вашингтона, то наверняка постаралась, чтобы там дежурили ловкие агенты. Если их сейчас на вокзале и нет, то перед отходом поезда они непременно появятся, к гадалке не ходи… Замаскироваться столь искусно, чтобы обмануть филеров, которым наверняка розданы его фотографии, не получится, тут необходим театральный грим. Стоило бы, безусловно, незамедлительно изменить внешний вид, насколько это возможно без услуг гримера – поменять одежду, головной убор, нацепить очки или пенсне с простыми стеклами. Вот только сделать это затруднительно, даже располагая чековой книжкой: попробуй отличи, не зная языка, вывеску магазина готового платья от, скажем, кондитерской лавки. А посему…
Он вовсе не шел наобум, у него уже была конкретная цель, о которой Бестужев подумал еще в номере, слушая Луизу, с очаровательной улыбкой сыпавшую нешуточными угрозами…
Вскоре он увидел то, что требовалось – на перекрестке, у тротуара, стояли вереницей полдюжины открытых экипажей с привычно понурившимися возницами на облучках. У экипажей был именно тот простовато-стандартный вид, свойственный извозчичьим средствам передвижения…
Не колеблясь, Бестужев подошел к переднему, преспокойно шагнул в экипаж и опустился на жестковатое сиденье. Возница вмиг встрепенулся, вопросительно обернулся к нему – маленький носатый человечек, черный, как грач, в шейном платке вместо галстука.
– Друг мой, – сказал Бестужев спокойно, – вы говорите по-немецки, быть может?
Судя по недоуменному пожатию плечами и удивленной физиономии, язык этот оказался вознице неизвестен. Точно так же он отреагировал и на фразу по-французски,
– Ну и варвары же вы здесь, братец ты мой… – усмехнулся Бестужев, произнеся это на родном языке. – Гарлем. Понимаешь? Или я неправильно произношу? Г-а-р-л-е-м…
– Гарлем! – кивнул извозчик и протарахтел длинную фразу, из которой Бестужев не понял ровным счетом ничего.
И повторил:
– Гарлем!
– Гарлем, Гарлем! – закивал извозчик.
И начал произносить непонятные слова с вопросительной интонацией.
– Деньги у меня есть, любезный, можете не сомневаться, – заверил Бестужев и продемонстрировал парочку здешних зеленых ассигнаций.
Дело, кажется, было вовсе не в его платежеспособности… Возница, явно произнося слова как можно медленнее и внятнее, продолжал тарахтеть что-то, задавая непонятные вопросы.
– Гарлем! сказал Бестужев.
– Гарлем, Гарлем!-откликнулся извозчик.
И снова затарахтел, уже раздраженнее, округляя глаза, помогая себе бесполезными в данной ситуации жестами, глядя на Бестужева, как на субъекта, мягко выражаясь, не блещущего особым умом.
– Какого ж рожна тебе нужно, иностранная твоя морда… – задумчиво протянул Бестужев, чувствуя не смущение, а злость.
Извозчик, уже начинавший сразу видно, закипать, изрек длиннейшую тираду, из которой Бестужев понял лишь дважды повторявшееся «Гарлем». Судя по мимике, жестикуляции, внешнему виду, это был представитель скорее латинской расы, нежели англосаксонской.
– Италиано? – спросил Бестужев. Извозчик просиял:
– Си, си, синьор, италиано!
И произнес длинную фразу на гораздо более мелодичном языке – вот только из итальянского Бестужев знал еще меньше, чем из английского. Кьянти, лаццарони, гондола… На этом его познания исчерпывались.
Убедившись, что странный наниматель не владеет и итальянским, возница трагически закатил глаза, пробормотав себе под нос что-то такое, что явно не украшало певучий язык солнечной Италии. Тянуться это могло до бесконечности, и Бестужев от злости начал, кажется, понимать, в чем загвоздка: Гарлем, похоже, не так уж мал, и кучер требует более конкретных географических указаний. Очень может быть: ведь и в Петербурге, если сказать извозчику «На Васильевский остров!», он рано или поздно попросит уточнить, куда именно…
Вздохнув, Бестужев поступил просто: достал ассигнацию в пять долларов, что по здешним меркам для простого народа было достаточно приличной финансовой суммой, сунул ее в руку извозчика, энергично махнул рукой куда-то в пространство и непререкаемым тоном приказал:
– Гарлем!
Переводя взгляд то на него, то на купюру, извозчик, гримасничая, что-то прикидывал. В конце концов он пожал плечами так, что они едва не поднялись выше ушей, отвернулся, взял кнут и прикрикнул на подтощалую вороную лошадку. Экипаж отъехал от тротуара и ловко влился в общий поток. Не оглядываясь более, извозчик сосредоточил все внимание на управлении экипажем. Бестужев устало вздохнул: поистине, деньги – гениальнейшее изобретение человечества…
Он, естественно, не собирался наносить визит герру Виттенбаху: просто-напросто сейчас Гарлем представлялся ему идеальным оазисом спасения. Коли уж там, как упоминал Виттенбах, обитает немалое количество немцев, затруднений с языком не будет. Именно там можно и переменить одежду, и отыскать без хлопот, если понадобится, приличную гостиницу, и расспросить кое о чем, реализуя кое-какие пришедшие в голову идеи.
Впрочем, о гостинице и думать не стоит. Чутье подсказывает, что следует покинуть этот город нынче же, не дожидаясь наступления ночи и уж тем более не задерживаясь до утра… Или, если не получится, самое позднее на рассвете.
Бестужев проводил внимательным, оценивающим взглядом двух показавшихся слева полицейских – на высоких, ухоженных лошадях с коротко подстриженными хвостами. Как и все здешние городовые, которых он видел прежде, эти выглядели крайне внушительно, ничуть не уступая российским, французским, австрийским блюстителям порядка: рослые, уверенные в себе, в темно-синих мундирах, фуражках с медными цифрами и какими-то эмблемами. Ну что же, лишенная единого руководства полиция вовсе не обязательно должна состоять из смешных недотеп…
Экипаж ехал вдоль набережной – а вдали, за полосой воды, вздымалось целое скопище высоченных зданий. Бестужев уже знал, что это место называлось Манхэттен, остров в городской черте.
Водный путь бегства… Он поначалу думал и об этом. Выглядело даже более заманчиво: если до Вашингтона около ста верст, то до Британской Канады от Нью-Йорка не более тридцати, и туда совсем нетрудно попасть морем.
Впрочем, кому как… Он представления не имел, как устроено регулярное водное сообщение между Штатами и Канадой, каковы пограничные правила, и, самое важное, не знал языка. При таком раскладе чересчур рискованно было бы и пытаться.
Раздумывая над угрозами Луизы, Бестужев не сомневался: все, что она обещала, может быть пущено в ход. Подобные вещи не так уж и трудно устроить беззастенчивому дельцу с миллионными капиталами. Более того: он был прямо-таки твердо уверен, что выбран будет самый у н ы л ы й для него вариант: сказочка о страшном головорезе, которого для пущей надежности и не следует даже пытаться взять живьем.
Хейворт поступит так не потому, что он как-то уж особенно зверски жесток. Просто-напросто это самый рациональный, простой и надежный вариант, вот ведь что… Можно, конечно, объявить Бестужева шпионом или похитителем бумаг, засадить за решетку – но в том-то и дело, что эти расклады гораздо более сложны и трудоемки, а следовательно, ненадежны. Живой узник может наговорить массу интересных вещей. Вовсе не обязательно, что ему поверят с первой минуты, но в таком случае, несомненно, риск для Хейворта гораздо более велик. Кроме полиции, здесь существуют еще судьи, прокуроры, чиновники министерства иностранных дел, не говоря уж о репортерах и адвокатах. Чересчур уж многих придется подкупать, и это при том, что полной гарантии все равно не будет.
Если отбросить ход мыслей обычных людей, вернуться к жестокой и незатейливой логике грязных дел, то, в самом деле, проще и выгоднее всего провернуть историю с «жутким злодеем». В этом случае нужно заручиться поддержкой одного-единственного высокопоставленного полицейского чиновника. Ни одна полиция мира не может похвастать тем, что полностью состоит из неподкупных, что на высоких постах совершенно нет продажных субъектов. Думать иначе – утопия…
Один-единственный, зато достаточно высокий чин спустит вниз циркулярное указание – и десятки, да что там, сотни нью-йоркских городовых и агентов в штатском, не подозревая об истинной сути дела, будут совершенно искренне пытаться выследить изверга, врага человечества, убийцу-маньяка. Более того, сверху будет спущено и м н е н и е, что брать этого субъекта живьем все равно не стоит, чтобы не рисковать жизнями бравых стражей порядка. Бестужев прекрасно знал механизмы подобных предприятий; везде, в сущности, одно и то же, взять хотя бы девятый год и этого рижского Роберта-Дьявола, фигуру жуткую, заляпанную кровью по самые уши. Терять ему было абсолютно нечего, все равно был приговорен к смерти, вот только бежать с помощью собратьев ухитрился, не расставаясь с двумя маузерами, – и агентов заранее предупредили, что живьем этот скот, собственно, никому и не нужен. Когда ему прочно сели на хвост, и Роберт-Дьявол это заметил, полез обеими руками в карманы пальто, опытные филеры, не колеблясь, ударили по нему с трех сторон из браунингов – ну и наповал, конечно.
