Александр Мазин - Римский орел
Плавт умолк и подбросил дров в огонь.
— А когда ты с ним встретился, — там, во Фракии? — спросил подполковник.
— Да, во Фракии, но позже. Когда император Антонин Каракалл, сын Септимия, воевал с германцами. Максимин был тогда кентурионом первой когорты, как я сейчас. А я — мальчишкой. Но я хорошо показал себя с германцами, — с гордостью заявил Гонорий. — Но Максимин заметил меня позже, в Парфии. Я тогда уже был опционом и получил венок за взятие крепостной стены[22]. Максимин — великий человек. Жаль, при нынешнем Августе славы не добудешь. Вот мы в Мидии как славно повоевали, а что проку? — Тут кентурион вздохнул и добавил: — Но и то правда, что Александр — не Септимий. И у матери Августа власти больше, чем у него.
— Прости невежественного варвара, но позволено мне будет узнать: кто у вас нынче император? — осведомился Черепанов. — И кто его мать?
— Александр Север, — ответил римлянин. — Мать его — внучка Септимия Севера.
— А-а-а…
— Это была его идея — договариваться с варварами, — мрачно произнес Гонорий. — Его и его матери. Максимин был против. Варваров надо бить, а не улещивать. Не послов к ним слать, а легионы. К воронам! — Кентурион сжал покрытые ссадинами кулаки. — Вбить их в землю по пояс! Сжечь их поганые поселки! Мужчин — на кресты! Баб и их щенят — на рынки! Только так, Череп! Только так!
— Не уверен. — Геннадий покачал головой. — В моей стране говорят: война — результат плохой дипломатии. Хороший посол может сделать больше, чем сильное войско. Если твой император послал к варварам хорошего посла…
— Он велел подобрать посла Максимину. И тот подобрал отличного посла! — На лице Гонория появилась кривая усмешка. — Превосходного посла, лучше не бывает!
— Ты уверен?
— Абсолютно. Мой легат послал к ним меня!
Глава девятнадцатая,
в которой Гонорий Плавт Аптус делится воспоминаниями о своей не слишком удачной дипломатической деятельности
— Скажи ему, раб! Скажи, что величайший император Рима дает ему ровно три дня. Если через три дня его сброд не отойдет от реки на тридцать миль, то пусть пеняет на себя!
Толмач перевел. При этом так лебезил и шепелявил, словно наглый варвар был его хозяином.
А варвар — борода веником, патлы до пояса, вся рожа в синих разводах татуировок — сидел на подушках напротив Гонория и скалил белые зубы.
У проклятого гета — не меньше двух тысяч копий. И вдвое против того — у его союзников. Раньше тут сидели квады[23]. Тоже не подарок. Но квадов били и Аврелий, и Аврелиан[24]. Проклятые геты вышибли квадов еще дальше на север, а сами…
Варвар открыл рот и заговорил. Его хриплый высокий голос резал слух.
— Мы ничего не имеем дурного против Рима, — перевел толмач. — Наоборот, мы готовы поселиться на этих землях и позаботиться, чтобы никто злой и недобрый не перебрался через реку — обижать беззащитных римских землепашцев. Но Рим должен поддержать своих друзей.
— На какую же поддержку рассчитывает рикс? — желчно осведомился Гонорий.
— Разве доблестный римлянин не знает? — удивился варвар. — Разве Рим не платил дань тем, кто сидел на этих землях прежде нас? Ваш император должен быть рад, что теперь у его границ будут сидеть более доблестные воины.
— Доблестные, ха! — фыркнул Гонорий. — С чего ты взял?
— С того, что их жены теперь греют наши постели, ты, пес! — рявкнул варвар, вскакивая.
Бледный толмач перевел, стараясь смягчить сказанное.
Сила была на стороне варвара. У него тысячи воинов, а у Гонория — всего лишь два десятка легионеров. Но это там, за кожаными стенами шатра. А здесь их только двое. Толмач не в счет. И не станет Гонорий Плавт Аптус праздновать труса перед каким-то дикарем! Но с другой стороны, разве не просил его Максимин быть дипломатичней?
— Сядь, — бросил Плавт. — Допустим, ты прав. Чего ты хочешь?
— Золота! — прорычал варвар, вновь опускаясь на подушки. — Столько золота, сколько вы платили тем, кого мы выкинули отсюда!
— Не выйдет, — покачал головой Гонорий. — Разве что ты со своими воинами станешь воевать за Великий Рим.
— О да! — заявил рикс. — Я готов воевать. Ни один враг Рима не пройдет через мои земли без моего позволения.
«Ах ты татуированная обезьяна! — подумал Плавт. — И сколько ты собираешься содрать с наших врагов за разрешение пройти через твои земли?»
Впрочем, ничего удивительного. Гонорий знал: это обычная практика. Варвары не помнят добра. У них нет законов. И предают они так же естественно, как дышат. К счастью, друг друга они тоже постоянно предают. А там, где нет законов, порядка тоже нет.
«Я посылаю тебя, — сказал Гонорию Максимин, — тебя, а не хитрожопого чиновника, потому что ты — воин. У тебя на лбу написано, что ты воин. Эти волки не терпят собак, но уважают других волков. Ты будешь говорить с их риксом как равный. Не раздражай его сверх меры: они дикари и мало уважают право посольской неприкосновенности. Ты можешь вернуться ни с чем, но я хочу, чтобы ты вернулся».
— Рим даст тебе золото, — сказал Плавт. — Но ты дашь Риму воинов. Как давали их квады. Границы империи велики. Твои люди будут биться с врагами Рима там, куда направит их император. Если они так храбры, как ты говоришь, то добудут себе вдоволь славы и богатства.
— Конечно, они храбры, — заявил рикс. — Но если они уйдут, кто защитит наши земли?
— Их защитит страх перед вашей доблестью, — парировал Плавт. — И если потребуется — сила Великого Рима.
— Она не защитила квадов! — отрезал варвар. — Что еще велел тебе передать император?
— Это все. Он будет ждать моего возвращения с твоим ответом. Каков он будет?
— Не сейчас. — Рикс поднялся. Он был довольно высок, но все-таки намного-намного ниже ростом, чем Максимин Фракиец. — Ты узнаешь мой ответ позже. Иди, римлянин. Я распорядился, чтобы тебя и твоих людей устроили как подобает.
Их устроили с почетом. Принесли вдоволь еды и даже нормального вина, а не горького пива, которое пинтами высасывали эти варвары.
Плавту даже предоставили девку на ночь, но утром…
Утром, едва он вышел из шатра, чтобы облегчиться, на него накинули ловчую сеть. Как на дикого зверя.
Позднее Гонорий оценил хитрость лохматого рикса. Попробуй они взять его иначе, это стоило бы гетам крови. А к крови у варваров серьезное отношение. Какой-нибудь родич вшивого дикаря, напоровшегося на меч Плавта, на законном основании мог потребовать смерти римлянина. А хитрый рикс вовсе не хотел его убивать. «Нехорошо убивать послов» — так он сказал и посадил кентуриона в клетку. А клетку велел увезти на север. Подальше.
«Твой император получит ответ, — пообещал рикс. — Только не из твоих уст, а с жал наших копий. А за тебя, думаю, твои родичи дадут неплохой выкуп».
Тут он ошибался. У старшего кентуриона не было богатых родичей. Но Плавт не сомневался, что Максимин заплатит за своего посла. Или сначала заставит заплатить Августа. Золотом. А потом заплатит гетам сам — железом.
Эта мысль утешала кентуриона, когда неторопливые волы тащили повозку с клеткой по скверным варварским дорогам. Если такое можно назвать дорогами. Еще Плавт думал о том, что стало с его людьми. Живы ли? Или их души уже в подземном мире?
По поводу внезапного нападения дикарей на имперские земли Гонорий не особенно беспокоился. Максимин знал, что варварское войско — по эту сторону Данубия. А Максимин похитрей какого-то нестриженого вождя. И все уловки гетов ему известны. Он ведь и сам гет. Наполовину.
Дикарский рикс неплохо придумал спровадить Плавта. Но не учел характера своих соплеменников.
На третий день пути эти парни, и без того расстроенные, что не удастся порезвиться на римских землях, повстречали других варваров, своих дальних сородичей, успешно повоевавших с соседями, тоже варварами. Теперь за встречными варварами тащился полон дюжины в две рабов.
И те и другие решили сделать привал и вдоволь пообщаться. Привал длился двое суток. Варвары пьянствовали, задирали юбки женщинам из полона и играли в азартные игры. В результате охрана Плавта продула римлянина своим соплеменникам. Прямо у него на глазах.
Утешением могло служить лишь то, что оценили его весьма дорого. Какой-то разжиревший сенатор из бывших проконсулов возжелал устроить Игры в честь дня рождения своего сына. Будто он — император, сожри его Кербер! Но по этой причине цены на рабов, способных, прежде чем подохнуть, некоторое время продержаться на песке[25], существенно возросли.
Не будь Гонорий Плавт Гонорием Плавтом, он, возможно, позволил бы привезти себя в Сирию в качестве раба. Оказавшись на земле империи, он автоматически переставал быть рабом. И покупатель, будь он хоть трижды сенатор, вынужден был бы его освободить. Но честь не позволяла Плавту вступить на родную землю в качестве раба. Он полагал, что это несмываемый позор.
