Надежда Попова - Ведущий в погибель.
— Ненадежно…
— Понимаю, надежнее было бы их и в самом деле убить, — покривился в усмешке стриг. — Но мы с Альбертом решили, что будет довольно внушительной суммы и — моего к ним явления. Думаю, это произвело должное впечатление; будь я на их месте, я подумал бы трижды прежде, чем нарушить молчание.
— Однако, — сдвинув, наконец, вперед башню, возразил Курт, — к чему все это? Не намереваешься же ты выйти на городские площади с объявлением о том, что тобою, якобы, было сделано? Если все это — способ войти в доверие к сородичам, то… Как они узнают об этом?
— Побойся Бога, Гессе. Шум, который подняло это дознание, достигнет Аугсбурга раньше, чем ты будешь там, а через месяц-другой разойдется по всей Германии. В течение полугода, не позже, ко мне явится кто-нибудь от старших мастеров.
— Уверен?
— Ты — стриг, — предположил тот. — Тебе не одна сотня лет, ты многое видел и много знаешь, ты и твои приятели контролируют (или пытаются по мере сил контролировать) всевозможную мелюзгу, дабы она не нарушила равновесия, которое помогает вам выживать. И вдруг ты слышишь историю о явившемся невесть откуда сородиче, явно молодом (иначе ты услышал бы о нем раньше) со способностями высшего. Слишком молод, чтобы стать таковым, бытует в одиночестве, без мастера и собственного гнезда… Так скажи мне: ты — не послал бы кого-то из своих проверить, что происходит?
— Я — пришел бы сам, — отозвался он, и, когда фон Вегерхоф наставительно кивнул, неуверенно возразил: — Но есть одно «но». Ты говорил, что вы чувствуете друг друга — улавливаете душевное состояние, настроение, намерения… это ведь за полшага до чтения мыслей.
— Есть и те, кто этот шаг сделал.
— Они раскусят тебя в момент. Об этом начальство не подумало? Они ведь сразу увидят, что ты их боишься, что что-то скрываешь, что врешь им, в конце концов. Твоя агентурная деятельность оборвется, не начавшись.
— Приятно, когда в тебя верят, — заметил стриг, и он раздраженно поморщился. — Да, я осознаю такую опасность. И начальство это понимает.
— И?
— У меня пара месяцев на то, чтобы научиться контролировать себя. Если не терять даром времени, кое-чего я успею достичь. Ну, а если и уловят они некоторую нервозность или даже оттенки лжи — согласись, в моем положении это будет понятно. Когда к тебе приходят вышестоящие, требуя подробностей твоей жизни и раскрытия тайн… Любой нормальный человек станет лгать, запираться и нервничать. Некоторые нестыковки они спишут на это.
— Уверен?
— Нет, — пожал плечами стриг. — Но выбора у меня нет.
— Есть, — возразил Курт уверенно. — Откажись. Не думаю, что отец Бенедикт станет давить.
— Не могу. Такая возможность, такой момент; другого может не быть. Во всех иных случаях, чтобы попытаться войти в эту среду, пришлось бы измышлять легенду, обставлять, сочинять и инсценировать историю, а сейчас все сложилось само собой, и не я их ищу — они придут сами. И не я буду напрашиваться в их общество; они сами позовут меня туда. Я буду упираться, отнекиваться, и чем активней — тем со все большим рвением будут втягивать меня они. Многой пользы тотчас же от меня ожидать не следует, но все же это будет больше, чем мы имеем сейчас.
— А уверен ли ты, что справишься? Не с тем, чтобы утаить от них свои мысли, не с тем, чтобы войти в доверие, а — с собой самим. Входя в их среду, принимая участие в их жизни, пытаясь казаться таким, как они… как ты был прежде… сможешь ли ты не сорваться? Как тогда, ночью, на улице? Ты позабыл обо всем, о проведенной до той минуты работе, о собственных же планах — и ринулся спасать человека. Это первое, что меня настораживает, но есть и второе. Напрямую противоположное.
— Боишься — переметнусь? — усмехнулся стриг, и Курт неопределенно качнул головой:
— Слишком сильно, но в целом мысль примерно такова. Я видел тебя в момент смерти Конрада; ты отвел взгляд. Даже Келлер, проведя две недели подле Арвидова птенца, начал сдавать позиции своей непримиримости. А когда ты тесно общаешься с кем-то в обстановке мирной и спокойной, когда, к тому же, так много общего… Наверняка большинство из них милые ребята, если узнать их поближе.
— Не стану заглядывать так далеко в будущее, — признал фон Вегерхоф, помедлив. — И не исключено, что кое-кто из них впрямь вполне даже сносен.
— Для чего?
— Наши противники в последнее время пытаются прилагать к делу многое из того, что прежде обходили вниманием. Преступные низы, объединение малефиков, различных по образу жизни и по манере работы… и вот теперь стриги… Нельзя не попытаться перехватить инициативу. Вполне возможно найти тех, кто примет сотрудничество с Конгрегацией — по многим причинам. А мы — неужто откажемся от такой поддержки?
— «Пусть утихнет буря»?
— Пусть утихнет буря, — повторил фон Вегерхоф.
— Ego mitto vos sicut agnos inter lupos[240], — выговорил он невесело. — Ovis in vestimentis lupinum[241], если быть ближе к правде. Только не врасти в нее совершенно.
— Твой ход, — не ответив, поторопил стриг, и, когда Курт не шелохнулся, заметил: — А ты стал осмотрительней.
— Надо же и выигрывать когда-нибудь, — вздохнул он, глядя на доску, где едва двинулись с места лишь несколько фигур. — Боюсь, Александер, партия повиснет, не окончившись. Не вижу хода; просто продуть тебе, как прежде, не хочется, а на долгие заседания у меня нет времени. Пора уже и в путь, а мне надо заглянуть еще в одно место…
— Доиграем при встрече, — предложил тот. — Не сказал бы, что у тебя талант к планомерному выстраиванию ходов, но порою случаются озарения, которые менее опытного, чем я, противника ставят в тупик. Возьмешь их под контроль, приведешь их к системе — и в следующий раз, быть может, загонишь меня в угол.
— «В следующий раз»… И когда это будет?
— Тем больше на это времени и возможностей.
— Времени — не сомневаюсь, — согласился он. — А вот с возможностями кисловато. Сейчас я еду в Аугсбург, лишь чтобы доложиться тамошнему обер-инквизитору и ознакомиться с ситуацией; после, по повелению отца Альберта, возвращаюсь в академию. Знак надо сдать в перековку — для пометки «особый»; кроме того, мне хотят показать личные дела кое-каких следователей — как когда-то мое показали Хоффманну; на всякий случай. «Особые полномочия» обязывают… Сколько времени всё это займет, возвращусь ли в Аугсбург после этого — неведомо, и если да, то насколько — неизвестно. И, думаю, впредь мало что изменится. Готовясь же в любой момент сорваться и уехать на другой конец Германии, я предпочитаю иметь при себе вот это, — пояснил он, приподняв с пола дорожную сумку. — Не думаю, что я обзаведусь, как ты, домом, в котором можно будет завести нарочитый столик с доской или хранить трофеи… хотя голова стрига на стене смотрелась бы весьма неплохо.
— Я ее тебе завещаю, — посулил фон Вегерхоф, поднимаясь, и отошел в сторону, сняв со шкафной полки плоскую шкатулку размером с полторы ладони. — А кое-что хочу преподнести уже сейчас. Небольшой présent, учитывая именно специфику твоей неспокойной жизни. Это не требует наличия собственного дома, особой комнаты и стрижьих голов на стенах, а вполне уместится в твоем ужасающем своей непритязательностью мешке.
На шкатулку, выложенную перед ним на стол, Курт взглянул растерянно, не прикасаясь к поверхности, украшенной клетчатой двухцветной глазурью.
— Один из моих деловых партнеров, — пояснил стриг, снова садясь, — зная мою слабость к подобным вещам, приложил этот набор к нашему договору. Доску можно разложить на столе в трактире, не мешая соседям, в съемной комнате, хоть на голой земле в походе… Эти шахматы изготовлены больше сотни лет назад в Шардже; вообще, город этот славен больше своими поэтами, однако с тех пор, как туда зачастили гости из Европы, в него начали съезжаться всевозможные мастера — европейцы любят скупать восточные поделки… Настоящая арабская работа. Кость, металл и смальта. Если не забивать им гвозди, он практически вечен.
Курт медленно придвинул к себе клетчатую доску, сложенную вдвое, словно книга, и осторожно расцепил скрепляющую две половинки маленькую застежку, рассмотрев фигурки, такие же крохотные, с полмизинца, лежащие рядами внутри и отливающие желтизной старой кости.
— Не могу, — вздохнул он, наконец, с сожалением, снова закрыв верхнюю половину, и тот поморщился:
— Absurdités que tout ça[242]. Это просто куски костей, проволоки и эмали.
— Эти куски стоят дороже меня самого со всеми потрохами…
— Ну, — оборвал фон Вегерхоф, — брось корчить целку, которая из подаренного ей букетика делает далеко идущие выводы. Просто возьми эту штуку, и все.
— Спасибо, — помедлив, согласился он, аккуратно убирая набор в сумку, и поднялся. — Только вот что: ходи осторожней. Помнится, однажды я уже получил один подарочек; и где теперь его бывший владелец?
