Михаил Ахманов - Странник по прозвищу Скиф
— Перворожденные, — пробормотал Джамаль, — такие же, каких мы видели в шахте… Тот, похожий на Зураба, что-то говорил о них… о них и запахе… Помнишь? — Он подтолкнул Скифа локтем.
— А что помнить? — откликнулся тот. — Речи его были смутными, князь.
— И все же он говорил… говорил о запахе, о Перворожденных и Воплотившихся… даже из высших каст…
— Он много чего говорил. Но ведь тебе показалось, что не все…
— Тише! — произнес Сарагоса. — Поглядим на них, может, чего и поймем. Не зря же эти кастрюльки сюда заявились.
Скиф смолк, вперив взгляд в прозрачную поверхность и кольцо окружавших деревья сархов. И механизмы, и их седоки были неподвижны, и сперва ему показалось, что там, внизу, ничего любопытного не происходит; затем он уловил легкое трепетание, словно заполнявшие полусферы сгустки протоплазмы готовились вскипеть, ринуться вверх и в стороны, испуская полные пара пузыри. Однако изменения выглядели плавными; чудилось, некто невидимый принялся медленно помешивать ложкой густую и вязкую плоть этих существ, заставляя ее подниматься и опускаться в неспешном ритме. Через четверть часа эта дрожь стала быстрей, и волнообразные колебания сгустков превратились теперь в непрерывный и хаотический трепет. Тела их уже не вздувались упругой волной и не опадали разом; каждый словно бы выплясывал в своей полусфере некий отдельный и непохожий на другие танец.
И Скиф, всматриваясь в эту жутковатую пляску, вдруг начал замечать, что тела Перворожденных обращаются в подобия гротескных лиц, звериных морд и человеческих физиономий, искаженных невероятными гримасами — страха, восторга, гнева, насмешки, вожделения. Иные казались ему знакомыми или почти знакомыми; другие, страшные, как дьявольские маски, вызывали только омерзение и ужас. Вероятно, то была лишь игра фантазии, но он не мог избавиться от мысли, что видит иногда огромные и размытые подобия лиц шинкасов — жабью рожу Тха, Полосатой Гиены, хищный оскал Когтя, физиономию Дырявого с рассеченной щекой, мрачные безжалостные глаза Ходда-Коршуна. Временами же в корчах протоплазменных тварей проглядывали иные черты — синдорцев, погибших во время сражения у рощи, земных знакомых Скифа, амазонок из города на скале и даже любопытного серадди Чакары, ловца удачи. Все это казалось совершенно невероятным, так как шинкасы, за исключением Тха, обитали сейчас на спине Шаммаха, Кондора Войны, а синдорцы — если не считать юного Сайри — нежились в чертогах Безмолвных на серебристой луне Зилур. Что касается всех прочих, то Скиф надеялся, что они живы, здоровы и пребывают в добром здравии; вряд ли кто-то из них достался демонам.
Он протер кулаками глаза, и наваждение исчезло; теперь перед ним были только округлые бурые тела, дрожащие, как в лихорадке. Но трепет их затихал. Постепенно беспорядочные движения снова сменились размеренными колебаниями вверх-вниз, затем протоплазменные сгустки замерли, но зашевелились механизмы, вытягивая ноги-ходули, выравнивая их и сгибая словно бы в нетерпении. Наконец твари в шестиножниках в строгом порядке потянулись к вратам: сначала занимавшие внешнюю часть колец, потом — внутреннюю, ближнюю к деревьям. Исход их занял минут семь-восемь, и вскоре под золотистыми кронами падда желтела лишь скрывавшая почву трава.
— Представление окончено, — заметил Сарагоса и, поглядев на Скифа, а потом на Джамаля, спросил: — Ну и что значит сей цирк?
Звездный странник в задумчивости коснулся бородки.
— Подготовка к Воплощению, дорогой, священные пляски в честь Творца, спортивная разминка, пикник на природе… Выбирай!
— Может быть, запах доставляет им удовольствие, — сказал Скиф, припоминая речи щуплого сегани. — Тот, длинношеий, говорил, что в токаде наслаждаются ароматом воспоминаний.
— Какие воспоминания у этой погани в котелках? — Брови Сарагосы взлетели вверх, глаза недоуменно округлились. — О чем они помнят? Как дьявол лепил их из дерьма в местном аду?
— Кроме Перворожденных, могут появиться и другие, Пал Нилыч. Они пришли из внутренних врат целой ордой, как предупреждал князь. — Скиф стукнул согнутым пальцем о поверхность купола. — Теперь стоило бы подождать тех, кто заявится снаружи… тех, кого немного… генералов!
— Ну-ну, — проронил Сарагоса, морща лоб и посматривая на часы, — Ладно, подождем! Время позднее, так что разрешаю вздремнуть и перекусить, только каждый пусть сидит на своем посту… И спит вот так! Понятно, нет? — Он прижмурил один глаз и широко раскрыл другой, потом начал копаться в мешке.
— А сейчас разбирайте паек и отправляйтесь!
— Мне не надо, — сказал Скиф. — У меня еще остались пара банок и сухари.
— Не надо так не надо… — Сарагоса выудил из кармана трубку и буркнул: — Ну, идите! Да оденьтесь как положено! За генералами голышом не бегают.
* * *
Одеваться Скиф не стал; положился на то, что купол скрывает его от зоркого начальственного ока. Расправившись с банкой концентрата, он еще раз окунулся, чтобы разогнать сон, и около часа побродил среди трав, бассейнов и висящих в воздухе полотнищ, то поглядывая на небо с недвижным солнечным диском и на ярко-желтую чашу равнины, то всматриваясь в хрустальный купол и золотистые древесные кроны. Наконец дремота сморила его; он выбрал один из ковров-самолетов, не самый маленький и не самый большой, размером с нормальную кровать, и расположился на нем, прикрыв ладонью глаза.
Солнце грело ноги и живот, но, кроме прикосновения теплых его лучей, Скиф не ощущал ничего. Над гигантским рукотворным миром сархов распростерлась тишина; не слышалось птичьих вскриков и стрекота насекомых, не шелестела под ветром трава, не журчали ручьи, не раздавалась осторожная поступь зверя. Харана, бог с жалом змеи, тоже молчал, будто намекая, что в тишине нет ни опасности, ни ожидания беды; все спокойно, можно спать.
И Скиф уснул.
То ли после недавних танцев Перворожденных, то ли по какой-то иной причине, но привиделся ему поединок с Когтем. Однако во сне Коготь был громадным, вдвое выше его, с чудовищной секирой, напоминавшей мясницкий нож на двухметровом бревне топорища, а у самого Скифа, кроме быстрых ног и ловких рук, никакого оружия не случилось. Даже проволоки-заточки, вшитой в лямку комбинезона! И комбинезона тоже не было, а значит, не мог он использовать другое подручное средство — леску или кусок веревки, ремень или перочинный нож.
Коготь-исполин гонял нагого Скифа вкруг костра, с молодецким уханьем размахивал секирой, рубил воздух, вспахивал землю. Скиф уворачивался, подпрыгивал, сек великана ребром ладони, доставал пяткой горло и висок, с размаху колотил ступнями по ребрам, старался угодить пальцами в глаза. По идее, любому из этих ударов полагалось бы вышибить из Когтя душу вместе со всеми печенками и селезенками, но шинкас только ухмылялся да все шустрей орудовал своим топором. И Скиф с ужасом начал понимать, что круги, коими гоняет его великан, все суживаются и суживаются и вскоре приведут его прямиком в костер. А в костре том плясала в рыжих огненных языках дяди Колина саламандра, скалила алые зубки, ухмылялась, обещая гибель скорую и неминучую.
«Не годится бегать», — решил Скиф, пристраиваясь ближе к пламени и поглядывая на жуткое лицо Когтя и на его огромный топор. Гигант надвинулся на него несокрушимой горой, вскинул полыхнувшее алым блеском лезвие, раскрыл необъятную пасть — и тут Скиф наклонился, сунул руки в огонь, ухватил насмешницу-саламандру под жабры и швырнул Когтю прямо в лицо. Против ожиданий, огненный зверь оказался не твердым и жарким, а мягким и приятно-теплым; пальцев он Скифу не обжег, а что сотворил с Когтем, того было не разглядеть за клубами дыма да снопами багровых искр.
Странно! Саламандра вроде бы терзала врага, и в то же время Скиф ощущал, что она попрежнему в его руках. Она была все такой же мягкой и теплой, и пахла не угольями и золой, а горьковатым и нежным запахом степных трав — не тех, что росли на желтой равнине, но амм-хамматских, знакомых, почти родных. И были у саламандры волосы, как шелк, и кожа, как лепесток тюльпана, и губы — сладкие, как майский ветер, играющий в кронах цветущих яблонь…
Сийя!
Он очнулся, сжимая ее в объятиях. Пепельный локон щекотал шею, а губ ее он разглядеть не мог — губы были слишком близко.
— Воин! — насмешливо и ласково шепнула она. — Ты даже не слышал, как я подкралась!
— Поступь врага тяжела, шаг любимой легок, — пробормотал Скиф, целуя ее в краешек рта. Потом он поймал ее губы; майский ветер дохнул в лицо, зашелестели ветви невидимых яблонь и незримые фонтаны обрызгали его медом и вином. Маленькие упругие груди Сийи затрепетали под его ладонью.
Скиф привстал, бросил взгляд над розово-смуглым плечом девушки: алое солнце попрежнему торчало в зените, и купол токада переливался алыми отблесками на фоне глубоких небес. Бездонных, как зрачки Сийи…
