Дайте собакам мяса (СИ) - Черемис Игорь
— И сколько за неё? — спросил я и затаил дыхание, боясь спугнуть удачу.
— Три сотни, — как-то обреченно сказал продавец. — И полтинник сверху. Вот за это.
Он чуть тронул ногой стоящий на полу небольшой фанерный кофр без каких-либо надписей.
— А что там?
— Усилитель, небольшой, на 4 ватта. Фирма, настоящий Vox — говорят, в Англии покупали. Этот как раз любая группа оторвет с руками, его даже под нашу розетку уже переделали, кондово получилось, но работает, — пояснил он. — Но тогда непонятно, как гитару продавать.
И я сдался. Стараясь не суетиться, вытащил бумажник, отсчитал требуемую сумму — и даже вложил в пачку десятку сверху. Но потом всё-таки не выдержал и спросил:
— Проверим? [3]
* * *
— Зачем тебе ещё одна гитара? — спросила Татьяна.
На саму «Торнаду» она посмотрела мельком, хотя и заметила, что «цвет приятный», а небольшой комбик в бежевом пластике вообще не вызвал у неё никаких чувств. Впрочем, я и не рассчитывал, что она придет в восторг от моей покупки — я и сам всё ещё сомневался, что поступил правильно. Звук у неё, конечно, был прямо тот, которого я ждал — слегка старомодный по моим меркам, но вполне чистый; проверять овердрайв я не стал. Поэтому я даже такси брать не стал, поехал домой на метро, ощущая рукой чуть широковатый гриф. Попутчики посматривали на меня без особого энтузиазма, но мне их взгляды были неинтересны. К тому же я пытался понять, зачем я решился на этот непонятный шаг.
В группе Савы были самые простые инструменты, произведенные советской промышленностью. Они были тяжелыми, неудобными, усилители регулярно ломались, их приходилось перепаивать, но свою задачу — обеспечивать некую музыку из огромных колонок — они выполняли достаточно хорошо. Правда, никакой тяги к электроинструменту у меня не возникло — в прошлой жизни я вообще играл на простой деревяшке за несколько тысяч, в этой у меня была очень качественная акустика, сравнения с которой «Уралы» просто не выдерживали. И если бы я не увидел скрипки с виолончелями, если бы не вспомнил о существовании очень стильных полакустических гитар, которые мне всегда нравились, я бы вообще ушел из магазина без покупки, за которую отвалил почти треть имевшихся у меня наличных. И теперь оказался в непростой ситуации.
С акустикой всё просто — взял с подставки, поднастроил при нужде и сразу играй. Электрика так не работала, хотя фирма Vox выпускала очень качественные усилители. Но они пока что были ламповыми, их полагалось включать загодя, ждать несколько минут, пока всё прогреется до нужных температур — и лишь потом начинать играть. Я подозревал, что мне ещё предстоит познакомиться с местным ассортиментом наушников, и эта перспектива меня пугала — наверняка это окажется неудобное, режущее частоты нечто, которое ещё как-то предстоит сопрягать с импортной техникой. Играть через усилитель в брежневской девятиэтажке — верная примета к скорому знакомству со всеми соседями по дому. Я от них, конечно, отобьюсь, но в справедливости их будущих претензий не сомневался уже сейчас. Правда, четыре ватта — это четыре ватта, не самая огромная мощность. Если не выкручивать ручки до упора, может и пронести.
— Это другая, — терпеливо объяснил я. — Та — акустика, это — электрика. Ты поймешь, они для разного звука предназначены.
— Да? Ну ладно, — как-то легко согласилась Татьяна. — Ты есть будешь?
Я посмотрел на тусклый огонек усилителя и решительно сказал:
— Буду, — немного времени до прогрева ламп у меня было. — Проголодался, как слон. Кстати, а ты петь умеешь?
[1] Суд над Якиром и Красиным состоялся в начале сентября 1973-го. Якиру дали 3 года лагерей и 5 лет ссылки, но на свободе он оказался уже через месяц, хотя и вынужден был уехать в Рязань, из которой вернулся в Москву ещё через год, в 1974-м. Красин в 1975-м вместе с женой (напомню — это Надежда Емелькина, видная перепечатница диссидентской литературы) эмигрировал в США, там написал книгу «Суд» (очень скучную, хотя в названии есть очевидная аллюзия на «Процесс» Кафки), в которой попытался оправдать своё поведение во время следствия и после. Попытка получилась так себе, после распада СССР он несколько раз пытался начать новую жизнь в России, но в итоге окончательно уехал в Израиль, где и умер в 2017-м; наши левозащитники на его смерть откликнулись своеобразно — его поведение в начале 1970-х никто не забыл. Якир помер в 1982-м от цирроза печени — после освобождения с диссидентством он завязал, но с алкоголизмом наоборот — развязал.
[2] Надежда Емелькина свою акцию (вышла с плакатами на тему политических заключенных — Буковского и Красина) провела 27 июня 1971 года, арестовали её по статье 190−1 УК РСФСР «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй», суд состоялся только в конце ноября, дали ей 5 лет ссылки. В 1972-м её вернули в Москву, она была свидетельницей в деле Якира-Красина, под влиянием мужа сотрудничала со следствием, за что её перевели в Калинин к мужу, а вскоре вместе с ним помиловали. Умерла она в 2010-м в США, в 64 года.
[3] Jolana Tornado — одна из самых распространенных (или даже самая распространённая) в СССР полуакустик. Производилась в Чехословакии с 1963 года, на её основе делали несколько типов гитар и бас-гитар. Корпус из кленовой фанеры похож на Gibson ES-335, механика бриджа и струн скопирована у гитары Fender Jaguar. В общем, такая импортозамещенная полуакустика времен развитого социализма.
Глава 6
«В толщине бессмысленных дней»
Искать неизвестного доброжелателя можно по-разному. Самый простой способ — обратиться в милицию, написать заявление и ждать у моря погоды неизвестно сколько времени. Милиция найдет писавшую анонимки женщину очень нескоро, если вообще найдет, потому что я из родственного ведомства. До убийства на Ждановской ещё восемь лет, но и сейчас отношения между этими «родственниками» оставляют желать лучшего. Щелоков не любит Андропова, Андропов не любит Щелокова, а всем нижестоящим сотрудникам остается колебаться вслед за начальством. Поэтому я сомневался, что по моему заявлению будут работать в приоритетном порядке, хотя и мог рассчитывать на определенные префереции, исходящие как раз из родственности ведомств.
Поэтому ни в какую милицию я не пошел, а отправился к Лёшке — такому же оперу «пятки», каким до недавнего времени был «мой» Орехов. Лёшка занимался теми же самыми артистами, но заодно присматривал за театральной клакой — в кавычках, конечно, «присматривал», потому что присматривать за этими склочными тетками бальзаковского возраста, которые ходили на спектакли при любой возможности, но чаще просто передавали слухи про любимых артистов, можно было лишь издалека. Полковник Денисов это понимал прекрасно, а потому чудес от Лёшки не требовал. К тому же эта клака ничем политическим не интересовалась, на незаконные демонстрации с лозунгами не ходила, но знала о том же Высоцком всё, даже то, что оставалось вне поля зрения КГБ.
Правда, их интересовала исключительно его личная жизнь. Думаю, Татьяна женщин из этой клаки вполне устраивала несколько лет, поскольку её статус чем-то напоминал их собственный. И её внезапный рывок на волю их всерьез задел — ведь он означал предательство их же идеалов, про которые актриса Иваненко, наверное, была ни сном, ни духом. Какая-то дама постановила, что во всем виноват сотрудник КГБ Орехов, который увел у Высоцкого его любовницу. Моего адреса она, к счастью, не знала, письма писала на деревню дедушке — то есть в «КГБ, Андропову», но мне было интересно, как ей стала известна моя фамилия и место службы. Кажется, я не кричал об этом на каждом углу, да и вообще последние месяцы к Таганке не приближался даже на пушечный выстрел.
