Карина Шаинян - 10 Че Гевара-2. Невесты Чиморте
— Это было бы прекрасно, — весело откликнулся Макс. — Бросьте вьюки, святой отец, давайте сначала выпьем кофе.
Вышли к монастырю только через неделю изнурительного и запутанного пути. По прикидкам Макса, они со священником сделали изрядный крюк — указания в записях, найденных в соборе, были слишком туманны. Последние несколько километров пути пришлось пробираться через болото. К счастью, Макс нашел намек на тропу по вешкам, оставленным, видимо, индейцами. Они с трудом перебирались с кочки на кочку, таща за собой то и дело проваливающихся в жидкую грязь мулов, задыхаясь от горячих зловонных испарений, — а вокруг бубнила, шептала, ворчала трясина. Самое подходящее место для дьявола, думал Макс, проваливаясь по колено и остервенело выдергивая ногу. Вот Бог наверняка в эти гнилые места не заглядывает. По крайней мере Бог отца Хайме, чистый и строгий. Здесь вообще не может быть ничего
чистого…
Монастырь был виден издалека. Его возвели на скалистом холме с плоской вершиной, вздымавшемся из трясины. Казалось, стены здания продолжают крутые склоны. Узкие щели окон смотрели недобро, будто щурились в ожидании неведомой угрозы с болот. Максу и отцу Хайме пришлось довольно долго пробираться вдоль подножия плато, пока они наконец не зашли со стороны фасада. Здесь вдоль склона была зигзагом проложена тропа, ведущая к тяжелым воротам.
Макс покосился на священника. По мере приближения к монастырю Хайме дель Карпио становился все бледнее. В какой-то момент он достал распятие — да так и не убирал его, держа перед собой, словно фонарь. Сейчас его лицо и вовсе стало зеленоватым, но горело решимостью. Отстранив охотника, святой отец покрепче сжал распятие и, поджав губы, загрохотал кулаком по воротам.
У юной послушницы, что открыла им ворота, были чистые, широко распахнутые голубые глаза и чистая нежная кожа, не тронутая солнцем, полупрозрачная, словно тончайший фарфор. Будто не существовало кругом трясины, не было изматывающего пути, влажной жары, привкуса крови на искусанных, воспаленных губах, туч москитов и отдающего тухлятиной тумана. Девушка бесстрашно смотрела на грязных, оборванных пришельцев, и на ее губах играла слабая улыбка.
«Откуда здесь взялась белая женщина? — поразился Макс Морено. — И ведь ей не больше шестнадцати. Как, какими путями занесло ее сюда, — будто вышедшую из рассказов отца о далекой России? Ей бы сарафан и венок из ромашек…» Волос девушки не было видно под монашеским убором, но Макс был уверен, что под ним прячется толстая коса, светло-русая, почти медовая… Они со священником удивленно переглянулись, и видение русской красной девицы вдруг погасло: дель Карпио смотрел на девушку с тем же изумлением, восторгом, скрытой тоской… Кого он видел сейчас? Бледную черноволосую испанку голубых кровей? Макс почему-то был уверен, что угадал.
За спиной девушки появилась женщина намного старше, и наваждение прошло. Эта монашка ничем не удивляла: Макс видел множество таких лиц и в Камири, и в Санта-Крусе — смесь индейских и испанских кровей, жесткое усталое лицо, привыкшие к работе руки… Но в глазах ее светилось нечто странное — будто связь монахини с реальностью очень слаба и видения совсем иных дорог одолевают ее. Впрочем, оборвал себя Макс, что он знает о монашках? Им положено быть не от мира сего.
Зверолов снова покосился на своего спутника. Отец Хайме маялся. Отец Хайме морщился, поджимал губы и неловко ворочал головой, будто страдал зубной болью, да из гордости не мог это показать. Что-то очень не нравилось здесь священнику, и выглядел он так, будто вот-вот сбежит.
Толстые каменные стены украшали ряды и ряды благодарственных табличек-ретаблос — в начале галереи совсем новых, сверкающих яркими красками, но чем дальше, тем более старых, старинных, потускневших под потрескавшимся лаком, так что за патиной уже не разглядеть было рисунков… И на каждой — одно и то же изображение стоящего на задних ногах животного с золотистым нимбом над маленькой головой, со злыми красными глазами. Зверолова и священника повели к настоятельнице — монахиня, появившаяся вслед за голубоглазой девочкой, долго колебалась, но в конце концов решила, что путников все-таки можно впустить в святую обитель.
— Что за святой Чиморте? — проскрипел отец Хайме. Священник задыхался. Его длинные бледные пальцы впились в воротник сутаны; глаза блестели, как у пьяного. — Что за святой Чиморте? — повторил он звенящим шепотом. — Кому молятся эти распутницы?
Монахиня не оглянулась, лишь слегка качнула головой — будто услышала голос, да, на счастье, не разобрала слов. Макс предостерегающе прикоснулся к плечу священника, но тот уже и сам взял себя в руки. Он проделал долгий путь, чтобы узнать, что происходит в основанном его предком монастыре, и ссориться с его обитателями пока не собирался. «Интересно, — подумал Макс, — что будет делать падре, если обнаружит признаки одержимости? Попытается провести обряд экзорцизма? В одиночку, преодолевая сопротивление нескольких десятков крепких и здоровых женщин? Или просто даст волю гневу и обрушит на головы монахинь яростную проповедь об адском огне?» Макс надеялся, что отец Хайме все-таки справится со своим возмущением. Ссориться с обитательницами монастыря совсем не хотелось — инстинкт подсказывал, что смирные монашки могут оказаться
опасными.
Перед священником стояла остывшая чашка кофе, поданная той самой девушкой, что отворила им ворота. Теперь юная монашка скромно сидела в углу, во все глаза глядя на незнакомцев, тихая, как мышка: видно, боялась, что настоятельница спохватится и прогонит, не даст узнать новости и насмотреться на пришельцев. Падре так и не притронулся к питью. Впившись пальцами в край стола и подавшись вперед, он слушал настоятельницу. Лицо священника покрывали безобразные красные пятна, губы тряслись от гнева. Казалось, это не только не смущает, но и забавляет мать
Эсмеральду.
— …ибо учит нас Иисус — возлюби врага своего, — проговорила она, и отец Хайме с шипением втянул в себя воздух. — А кто наш главный враг, как не сам дьявол? Кротостью своей и нежностью мы держим в узде Зверя…
Священник прикрыл глаза и обессиленно замотал головой. Даже Максу, который никогда не был силен в теологии, рассуждения настоятельницы показались странными. Священник же, похоже, сходил с ума.
— Откликаемся на зов и приходим в сердце трясины, чтобы отдаться возлюбленному… В сундуках библиотеки — история каждой женщины, услышавшей голос Чиморте, каждой, ощутившей его взгляд. Каждой, что служила или служит Господу, любовью своей удерживая в узде его древнего врага, на которого молятся язычники. В этих рассказах — живая история самого континента, ибо в их судьбах отражается судьба страны…
— Вы сами язычницы, — обрел наконец дар речи священник. — Еретички! Мои предки оправили бы вас на костер, каждую, от мала до велика…
— Бросьте, падре, — фамильярно вмешался Макс. Ему было не по себе, и от растерянности он вдруг ударился в развязность. — Пусть дамы развлекаются, зачем же сразу на костер? Они и так здесь вроде бы как в ссылке.
Священник бросил на него испепеляющий взгляд и ничего не ответил.
— А кстати! — оживленно обратился Макс к настоятельнице. Его несло, и он готов был молоть любую чепуху — лишь бы не смотреть на отца Хайме, трясущегося, как в лихорадке: Макс с детства не любил и побаивался фанатиков. — Откуда у вас такие молоденькие монашки? Неужели тоже пришли на зов? Я тут приметил одну — ей, кажется, и десяти нет… Да еще и беленькие все, как на подбор.
Настоятельница улыбнулась чуть ехидно.
— Святой Чиморте нуждается и в телесной любви, — сказала она.
У Макса отвисла челюсть. Монашка и мегатерий… нет, наверняка он что-то не так понял. Мать Эсмеральда заметила его метания. Она по-девичьи хихикнула и тут же зарделась, прикрывшись рукавом.
— Возжелав одну из своих невест, святой Чиморте выходит из трясины, обернувшись прекрасным юношей, чтобы сестра могла исполнить свой долг без ущерба для тела и разума, — объяснила она. — Иногда после его посещений сестра беременеет — это радость для всех нас, а ребенок — дар Божий… — Настоятельница улыбнулась, ласково кивнула юной монашке, и Макс мысленно хлопнул себя по лбу. Девушка родилась здесь, в монастыре. Или считает, что родилась, потому что монахини задурили голову подкидышу, чтобы укрепить легенду… Но откуда в глубине сельвы взяться такому голубоглазому младенцу? Макс запутался и плюнул, не пытаясь больше разобраться в местных хитросплетениях, а голос настоятельницы все журчал: — Ибо святой Чиморте чадолюбив, и дети прочнее привязывают его
к месту…
— Хватит! — воскликнул священник и вскочил. — Вы прокляты, вы одержимы, и гнить вам в этих болотах во веки веков! Сеньор Морено, мы уходим. Мы покидаем эту дьявольскую обитель!
Настоятельница встала. Она была совершенно спокойна — будто они со священником только что обменялись замечаниями о погоде.
