И. Николаев - Новый мир.
- Давайте пройдемся, обсудим, скажем, за обедом, - негромко и очень вежливо предложил он на прекрасном немецком. Камрад, вы не против, если мы на некоторое время похитим внимание и время вашего коллеги? - спросил он теперь у Рихтгофена.
Тот чуть усмехнулся.
- Не против. И более того, одобряю. Камрады, заверяю вас, что с этим человеком вы можете общаться достаточно свободно... В рамках разумной сдержанности, конечно же. Однако, как говорили мне в свое время советские коллеги, "голодный живот непригоден к учению". Для начала, так сказать, заправим баки.
...
Вечером Рунге сидел в своей маленькой квартирке, слегка очумело поглядывая то в окно, на закатный краешек солнца, то на раскрытый чемодан, соображая, как втиснуть в него все свои словари и учебники. И обязательно тщательно упакованную "машину вероятностей". После неожиданной встречи события развивались со скоростью хорошего авианалета. Несмотря на голод, обед прошел незаметно. Рунге что-то наспех глотал, оживленно споря с усатым в очках относительно тактики атак с пикирования по маневрирующей цели. Собеседника представили как товарища Кудрявцева, "человека, немного связанного с советскими авианосцами" и Рунге быстро понял, что связь эта происходила явно на командном мостике. Кудрявцев оказался приверженцем топ-мачтового бомбометания, осторожно пробовавшим на зуб идею массированных атак специальных морских пикировщиков. Рунге предполагал, что за неимением спецмашин, сойдут и стандартные, но тактика чисто морского "гвоздильщика" имеет свою ярко выраженную специфику. И на море не место моторам жидкостного охлаждения, которые постоянно пытаются всучить производственники! При этих словах русский невероятно оживился. Очень быстро от общей теории они перешли к тоннам и фунтам, затем к футам и килограммам на метр, добавили сравнительный анализ поражения бортовой проекции и надстроек... Рунге долго доказывал, что увлеченность советских товарищей топ-мачтовиками - не добродетель, а следствие отсутствия теории и достойной школы. Русский кривился, но не слишком противился. Время от времени возникали некоторые заминки, когда речь касалась некоторых специфических нюансов и секретов. Тогда Рунге бросал взгляд на Барона, Кудрявцев на седого спутника, и, получив по молчаливому кивку одобрения, с новыми силами бросались в волну конструктивного спора.
Рунге по минутам расписал процедуру утопления "Дорсетшира", русский ответил подробным рассказом о подобной же процедуре относительно норвежского эсминца и упомянул кое-какие специфические подробности "Испанского ультиматума". К англичанам у него, похоже, были собственные счеты. Рунге решил, что собеседник участвовал в том походе русской сборной эскадры лично, но догадки оставил при себе. Кто-то приходил, кто-то уходил, Рихтгофен терпеливо ожидал и внимательно слушал на пару с седым, представившимся товарищем Самойловым, "имеющим некоторое отношение к вопросам авиастроения". Ганс Ульрих был счастлив.
Через три часа промелькнувших как три минуты, в беседу вежливо, но властно вмешался Самойлов. Все это, разумеется, невероятно интересно, сказал он, но очевидно, что товарищам еще есть, о чем поговорить, так что за столом, за один день все полезные темы не раскрыть. Не найдется ли у товарища Рунге времени и возможности совершить небольшую поездку на восток, чтобы исчерпывающе обсудить тему пикирования, особенно на море?
Пока Ганс осмысливал сказанное, за него уже отвечал Рихтгофен. Совершенно случайно время у Рунге есть, сказал Барон, и он, как человек, имеющий некоторый (весьма скромный!) вес и значение (здесь все присутствующие не смогли сдержать улыбок) даже постарается, чтобы бюрократические проволочки не заняли слишком много времени.
Еще не успел закончиться короткий зимний день, а Ганс Ульрих имел полный набор проездных документов и разрешений на пересечение границ, официальный статус временного приглашенного инструктора с открытой датой возвращения и специальную книжечку довольствия уровня младшего дипломатического представителя. Ну, и еще три часа на сборы, так как поезд Берлин-Марксштадт-Данциг-Москва отправлялся ровно в полночь.
Вот тут то Рунге и вспомнилась странная ухмылка Барона, отправлявшего его в подлестничную ссылку. Вскользь брошенный Остерманом совет "Учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал товарищ Ленин". Вспомнился набор документов, регулярно появлявшихся на столе, сейф, набитый не бланками строгой отчетности, а специальными и строго секретными справочниками (новейшими!). И еще многое другое.
Рунге сидел, глядя сквозь полусобранный чемодан и напряженно соображал, куда его вывезет резкий поворот судьбы... Впрочем, в одном он не сомневался ни капельки - что бы ни принесло ему будущее, это будет гораздо лучше, чем участь полуувечного отставного пикировщика.
Глава 5.
Сталин отложил в сторону последний лист, оперся на локти и сложил пальцы домиком. Мягкий свет знаменитой зеленой лампы освещал огромный гробоподобный стол, заставленный стопками рабочих бумаг. В углу стола примостилась батарея из пяти разноцветных телефонов без номерных дисков. Остальной кабинет прятался в ночной тени, тихо постукивали большие напольные часы, стрелки приблизились к двум часам ночи.
Когда-то, давным-давно, на свете жил маленький мальчик по имени Сосо. Он был беден, очень беден. Семья с трудом сводила концы с концами, и зачастую Сосо ложился спать голодным, не ведая, доведется ли съесть что-нибудь завтра. Но у него была мечта. Великая, всепожирающая, неистовая мечта. Он вожделел богатства и силы. Богатства, которое навсегда отгонит голод и нужду. И силу, которая позволит это богатство защитить, не делясь ни с кем.
Он плохо представлял себе, какой она должна быть, эта новая прекрасная жизнь и рисовал себе образ по сказкам, обрывкам подслушанных разговоров, редким картинкам в красивых журналах, что удавалось торопливо подсмотреть в чужих домах. В этой счастливой жизни были шелка, золото и сундуки, наполненные бриллиантами. Гигантские столы, ломящиеся от холмов разнообразной снеди. Неяркий свет свечей и обворожительные гурии.
Шли годы. Мальчик Сосо стал Иосифом. Потом Кобой. Кобу уже не интересовали бриллианты и золотые побрякушки. Он отдавал всего себя новой идее, служению грядущему светлом будущем, счастью для каждого.
Потом он сменил еще много имен, остановившись, в конце концов, на простом и выразительном как удар молота - Сталин. Теперь, на седьмом десятке, Сталин с легким добродушным юмором вспоминал и нищего Сосо, и фанатичного идеалиста Кобу.
Сталин мог позволить себе все. Любые фантазии кулинаров, любые ценности. Он мог есть с золота и спать, обернувшись в чистейший шелк. Одного слова хватило бы, чтобы красивейшие женщины выстроились километровой очередью у дверей его кабинета.
Однако, вместо разгульной хмельной праздности его уделом была работа за полночь, вместо романтических канделябров - зеленая лампа, кипы бумаг, все как одна - наиважнейшие и неотложные. Крепкий чай в простом стакане и гладкая стеклянная вазочка с десятком сушек. Что же касается див... Сталину представилась постная физиономия Поскребышева в обрамлении паранджи и легкая улыбка скривила губы. Да, нет рядом с ним беззаботных прелестниц. Верный секретарь и верные соратники, временами становящиеся заклятыми врагами.
Осчастливить всех и каждого он так же давно не стремился, ибо это было невозможно. Коба ошибался, и Сталин готов был это признать, разумеется, только перед самим собой.
Он был просто правителем СССР, который прямо и косвенно определял жизнь нескольких сотен миллионов человек. Иногда, очень редко, когда немного отпускала ежедневная каторжная рутина, Сталин глубоко задумывался, что же на самом деле движет им теперь? Что заставляет раз за разом ложиться глубоко за полночь, вставать с рассветом, год за голом тянуть тяжкий воз управления огромной державой?.. Создавать титанические промышленные гиганты, поднимать в воздух армады самолетов, ставить на границах бронированные армии... И при том не забывать, как бы это ни было трудно, что единая сила и воля СССР в конечном итоге складывается из крошечных сил и воль множества людей, у каждого из которых есть свои собственные мысли, желания, страхи и потребности. И как бы мелки и незаметны эти желания и страхи не казались с высоты положения Повелителя Кремля, он должен ежеминутно и ежесекундно вникать в подробности всего, что происходит в этой державе, проникать в думы и душу каждого человека, от наркома до последнего работяги. Утешать, вдохновлять, учить, защищать, всех, от мала до велика.
Что движет им?..
Впрочем, философский настрой рассеивался подобно дыму под натиском грядущих проблем и забот.
Возможно, это и есть привилегия диктатора - выбирать самому, с какой головной боли начинать следующий день? Он встал, обошел вокруг стола, слегка потянулся, чуть приподнялся на носки и вновь опустился. Тихо скрипнули поношенные сапоги. Сталин неспешно прошелся вдоль ковровой дорожки, почти незаметной в неподвижной ночной тени. Отстраненный и безмятежный с виду он напряженно думал.
