И. Николаев - Новый мир.
- Да. Но я верю в себя и в то, что мой путь может провести империю к жизни, а мои оппоненты приведут ее к гибели. Мы не можем сдаться на милость наших противников, мы не можем поддерживать соревнование, мы можем только атаковать, вынуждая их самих нападать и сталкиваться между собой.
- "Истинный джентльмен", - с сарказмом отметила она.
- Джентльмен всегда играет по правилам. Когда правила мешают выиграть, джентльмен меняет их, - пожал плечами премьер.
- Тогда в чем разница между джентльменом от политики и бандитом с большой дороги?
- В артистизме. И в умении представить свое шулерство как благородное деяние, совершенное на благо мира и прогресса.
- И вы уверены в превосходстве нашего, британского... артистизма? Настолько, что полны решимости, проиграв одну войну, немедленно начать следующую?
- Да.
Вот и все. Все было сказано. Он сделал все, что было в его силах. Теперь будущее империи и его лично зависело от ее слов.
- Тогда... Расскажите мне свой план, сэр Уинстон. Я желаю выслушать его.
"И третьей загадкой дипломатии межвоенного периода, безусловно, является пресловутая встреча Министра и Королевы. Относительно сговора между ГДР и СССР, равно как и связей СССР и США мы можем вычислить, о чем договаривались участники, но не знаем (и вряд ли когда-либо узнаем) в какой форме и каким образом эти переговоры велись. Здесь же мы абсолютно точно осведомлены, что ...числа 1943-го года, в...часов королева Елизавета вошла в кабинет сэра Уинстона с намерением принудить его к добровольной отставке. Через три часа она покинула премьера, будучи его горячей сторонницей и в дальнейшем ни разу не изменила новой позиции, будучи верной сподвижницей во всех его начинания.
О чем они говорили? Какие слова нашел Черчилль? Каким образом юная королева, решительно настроенная против первого министра, подозревающая его в убийстве отца-короля в один краткий миг стала вернейшим и преданнейшим сторонником политики новой войны? Увы, только два человека знали ответ на это вопрос, и они унесли его в могилу..."
М.Мартин "Вторая Мировая Война. Размышления историка, воспоминания очевидца".
Глава 4.
"Жизнь Ганса Ульриха Рунге представляет собой любопытный парадокс. До определенного момента мы видим прекрасного пилота, смелого солдата и просто "отличного парня", не отягощенного, однако, какими-либо достоинствами аналитика. Равно как и вообще тягой к самообразованию. Затем, в результате трагической катастрофы карьера пилота резко прерывается, и менее чем через полгода перед нами появляется совершенно иной человек - цепкий, умный исследователь, прирожденный организатор и собиратель информации. Автор легендарного "Das LuftKrieg", труда, который и сейчас читается как приключенческий роман, являясь одновременно основополагающим источником по истории "Наступления на Британию". Человек, на равных общавшийся с цветом руководства ВВС "Нового Мира", в соавторстве с В.А.Кудрявцевым фактически создавший "красную" теорию и практику борьбы авиации с морскими целями. От прекрасного пилота бомбардировщика к настоящему ученому, выдающемуся теоретику, имя которого носит первый авианосец программы ZF-47.
Воистину, это был феерический взлет, возможный лишь в ту великую пору феноменальных подъемов и сокрушительных падений..."
М.Мартин "Вторая Мировая Война. Размышления историка, воспоминания очевидца".
Мелькание окрестностей превратилось в древесный ствол, прыгнувший прямо на основание левого крыла, плоскость мгновенно сломалась. Что-то массивное и тяжелое ударило Ганса по ногам чуть ниже колен. Лобовое стекло лопнуло вдребезги, мелкая стеклянная крошка хлестнула по лицу, кровь мгновенно залила глаза. Самолет развернуло, он врезался правым бортом в череду тонкоствольных деревьев, пропахивая широченную просеку. А затем Рунге крепко приложился головой о приборную доску, и свет померк...
Рунге проснулся. Мгновение-другое он очумело крутил головой, не понимая, где находится, затем ладони ощутили подлокотники неудобного казенного стула, а колени больно уперлись в такой же казенный стол. И понимание реальности вернулось сразу и целиком.
Тогда ему повезло, ноги остались целы, их просто зажало. Потерявшего сознание Рунге вытащили из кабины вовремя подоспевшие десантники. Его одного, остальной экипаж погиб еще в воздухе. Слегка придя в себя, он скорбел о товарищах и радовался скорому возвращению, все как положено счастливчику, вытянувшему у всевышнего продление командировки на грешную землю. Только сильно болела голова, шумело в ушах, да регулярно накатывали внезапные приступы рвоты. Экие мелочи... Через несколько дней, внезапно, прямо среди прогулки по больничному дворику он свалился в жесточайшем приступе конвульсий, сменившемся временным параличом.
Вердикт врачей был суров и неоспорим. Сотрясение мозга, трещины в черепе, смещение шейных позвонков, ущемление нервов. Вся жизнь с палочкой и никакой авиации. Теперь ему нельзя было садиться даже за руль автомобиля.
Следующий месяц Рунге обивал пороги всех без исключения берлинских и марксштадских приемных и высоких кабинетов. Он даже нашел вырезку из ежемесячного советского военного бюллетеня о русском пилоте-истребителе, который так же был сбит в бою с японцами, потерял обе ноги чуть ниже колен, но продолжил летать с протезами. Летать и сбивать.
Все было тщетно. Ему совершенно справедливо возразили, что безногий - одно дело, а человек, который в любую минуту может потерять сознание - совершенно иное. Карьера летчика закончилась, а вместе с ней и жизнь, потому что Ганс Ульрих жил полетами и ради полетов. Неизвестный зенитчик убил его в Голландии, так же как и других, просто немного позже.
Ганс начал опускаться, даже немного запил. К счастью, период безвременья длился недолго, однажды слабенькая дверь его государственной новостройки "ускоренного проекта" жалобно хрустнула и вылетела напрочь, выбитая добрым летным ботинком.
Остерман сумрачно обозрел похмельного и небритого Рунге, полупустую бутылку эрзац-шнапса. Он явно колебался, балансируя между жалостью, намерением помочь, и презрением пополам с желанием уйти и не возвращаться. Тогда, первый и последний раз в жизни Рунге умолял. Нет, не словами, он скорее умер бы, но взглядом. Взглядом человека, у которого не осталось ничего.
Полковник пожал плечами и вышел, но в его шагах Рунге прочитал надежду. Люто презирая себя за временную слабость, Ганс немедленно вылил все спиртное, что находилось в его маленьком жилище, и поклялся пить исключительно воду и молоко. Остерман зашел на следующее утро, так же молча оценил выбритого до синевы Рунге, выскобленную до сияющего блеска квартирку и бутылку молока в центре стола.
И вот уже несколько месяцев Ганс Ульрих Рунге сидел под лестницей в "Комиссии обмена опытом", преемнице и наследнице легендарного "Совместного общества воздухоплавательных исследований", то есть фактического совместного штаба и посреднического звена между ВВС Союза и Германии. Просто сидел за столом, видевшем на своем веку бесчисленные поколения бюрократов, в компании старенького сейфа набитого справочниками и откровенно тосковал. Делать ему было фактически нечего, раз или два в день на древний стол ложилась пара-другая бумаг и отзывов, которые ему полагалось оценить и надлежащим образом оформить. Даже при самом добросовестном подходе написание собственного мнения относительно специфики работы нагнетательных блоков типа 2АА-FS3 на высотах свыше трех тысяч метров занимало не более двух-трех часов. Остальное время Рунге скучал, вспоминал боевое прошлое, такое недавнее и одновременно невероятно далекое, мучился комплексом неполноценности.
Он и раньше с интересом знакомился с теоретическим материалом, теперь же у Рунге появилось достаточно времени, чтобы поставить это полезное увлечение в упорядоченные рамки. Он стал читать справочники и руководства, к большинству которых имел свободный доступ. Рунге сопоставлял отчеты и сводки с личным опытом, с чем-то соглашался, как например с опытами установки на "Цезарей" Березинских пулеметов вкупе со ШВАКами (убожество отечественных пятнадцати миллиметров он очень хорошо помнил по личному опыту), что-то критиковал. Будучи от природы невероятно одаренным пилотом, фанатиком пикирования и пикировщиков, он был сугубым практиком. Теперь же привычная работа вновь раскрывалась ему с новой стороны, в скупой статистике, сопоставлении чисел и фактов.
Рунге стал брать уроки математики и геометрии, потому что для расчета оптимальных способов и параметров атак нужно было уметь хорошо и правильно считать. К его настольным книгам прибавился учебник русского языка, потому что очень скоро обнаружил, что сводки с русского фронта весьма скверно и неточно переводятся. Хотя с иностранным у него получалось гораздо хуже, чем с математикой и физикой.
