Вадим Сухачевский - Завещание Императора
...Бумага в огне — и Тайна вместе с дымом навсегда уходит через каминную трубу — не удержать, как в горсти не удержишь мгновение...
...Le cinema: палец Бурмасова на курке вороненого револьвера. Золотушными струпьями взбухает на горящих картинах нежная кожа Амуров и Психей. Квирл! — и бурмасовский особняк яркой вспышкой улетает в какое-то свое Белозерье...
Что еще? Какая-то, как в трамвае, сутолока не слушающих друг друга голосов:
— ...Миленький! Meinen am meisten suss! La mien seul!...
— ...Здесь не водят никакой девиц!..
— ...Как все-таки в отношении коньяка, господин барон?..
И эхом — издали:
— ...Барон считает ворон! Барон считает ворон!
Откуда это, откуда?..
Боже, какая давь!
Гурзуф, где они семьей с весны до осени обычно снимают дом. Он еще мальчик, в новенькой матроске сидит на берегу, крымская осень, пахнущая морем, татарскими чуреками, куриным пометом и корками дыни, обволакивает теплом. Рядом сидит его толстая гувернантка фройлен Беккер, всего два месяца как выписанная из Германии, читает ему какую-то скучную книгу на немецком языке, иногда, если местные мальчишки слишком уж громко орут про ворон и про барона, фройлен отрывается от книги, чтобы дать ему поучение, вроде "Sie sollen sich nicht auf sie Argern, Boris. Vergessen Sie nicht, wer Sie existiert, und wer existiert sie" [Вы не должны на них сердиться, Борис. Не забывайте, кто есть вы, а кто — они (нем.)], — а те знай носятся поблизости и всякий раз, пробегая мимо, кричат ему: "Барон, считает ворон!"
— "...Er war dem Madchen aus seinem Schlaf Ahnlich. Dann hat er zum Marz gekommen, hat sie fur die Hand genommen und hat ihr gesagt..." ["...Она была похожа на девушку из его сна. Тогда он подошел к Марте, взял ее за руку и сказал ей..." (нем.)]
— Барон считает ворон!..
— Die Schweine!.. "Die Hand die Marze mit der Haut, zart, wie die Seide..." Boris, wenden Sie die Aufmerksamkeit auf diese Dummkopfe nicht... [Свиньи!.. "Рука Марты с кожей, нежной, как шелк..." Борис, не обращайте внимания на этих дураков... (нем.)]
— ...считает ворон!..
Он не выдерживает. Заранее присмотренный большой камень уже в руке — и фон Штраубе изо всей силы запускает им в стаю этих оборвышей, прилипчивых, как мушиный рой. Бросок выходит неожиданно меткий, одному из них камень точно попадает в колено, тот падает как подрезанный и катается по гальке, держась за ушибленное место.
Пока фройлен Беккер кудахчет о том, что она сегодня же пожалуется их родителям, и этих dieser Rauber [этих разбойников (нем.)] дома непременно выпорют, а ему не пристало опускаться до уровня (дальше — какой-то грамматически головоломный немецкий оборот), ватага отбегает на несколько шагов, следом отползает и раненый, мальчишки мигом склеивают комья из гниющей на берегу тины и разом дают дружный и тоже очень меткий залп, с таким расчетом, чтобы ни одно попадание не пришлось по фройлен Беккер, зато по нему, по фон Штраубе — ни единого промаха. Доля секунды — и вонючее месиво обгаживает всю его белоснежную матроску и с головы до коленей по нему сползает липкая гниль. Пользуясь тем, что гувернантка от этого залпа укрыла книгой лицо и ничего не видит, он вскакивает и бросается на обидчиков.
Мальчишки тут же пускаются наутек. Он, распалясь, мчится следом. Через мгновение все они оказываются по другую сторону песчаного холма, откуда фройлен Беккер уже не видать, только слышно ее испуганное квохтанье: "Boris, Boris! Wo Sie, mein Junge?" [Борис, Борис! Где вы, мой мальчик? (нем.)]
Очутившись вне поля ее зрения, фон Штраубе вдруг останавливается в растерянности и испуге. К стыду его, — только теперь он осознает, — получается так, что лишь эта толстая немка своим присутствием придавала храбрости ему, сыну контр-адмирала, барона фон Штраубе, кавалера Анны и Станислава, покорителя арктических морей, тоже будущему, как решено, офицеру и, возможно, адмиралу российского флота. Сейчас, один на один с недругами, он не более чем барон, считающий ворон.
Мальчишки, — их пятеро, — тоже разом останавливаются. Теперь ясно — бегство было всего лишь хитрым маневром с их стороны, чтобы заманить сюда, на потаенный от чужих глаз пятачок. Кругом обступают его; они чуть старше, и каждый явно превосходит его по силе.
— Барон, считаешь ворон? — для затравки спрашивает тот, раненный в колено.
Дальше они переговариваются между собой по-татарски, видимо, решая, как с ним быть. И не объяснишься с этими татарчатами — на русском они, возможно, знают лишь про барона и про ворон. Да и о чем объясняться теперь? Впервые он один в таком враждебном кольце, в свидетелях — только безразличное ко всему небо.
Но, кажется, именно с неба приходит подмога, ибо вначале это лишь тень, будто там наползло облако.
Нет, просто кто-то очень высокий, невесть откуда внезапно появившись, на миг заслонил плечами свет.
Враждебный круг размыкается. Позади фон Штраубе стоит высокий мужчина, немолодой, хотя еще не старик, с посохом, с сумой через плечо, одетый в какую-то странную хламиду, и татарчата, подняв головы, с испугом и почтением теперь смотрят на него.
Незнакомец что-то говорит им по-татарски, потом кладет руку ему на плечо (такое тепло от этой руки!), теперь уже по-русски говорит что-то, то ли "они тебе не враги", то ли "полюби их", тех слов уже не вспомнить, да слова и не суть важны — главное, он, фон Штраубе, теперь знает, что ему делать. Он обходит по кругу замерших на месте татарчат, начиная с раненого, и касается своей щекой поочередно щеки каждого из них. Он любит их. Сейчас ближе — никого в мире!
Мужчина достает из сумы и протягивает им кулек. Татарчата начинают галдеть, тянутся грязными руками к белым звездочкам, и фон Штраубе тоже берет одну вслед за ними. Приторная сладость тает на языке...
— Uber, mein Gott! Mein Junge, du lebendig? [О, Боже! Мой мальчик, ты жив? (нем.)] — Это фройлен Беккер наконец подскочила. Она выхватывает кулек, в этот миг почему-то оказавшийся у него в руке. — Du bist dem ass? Welches Grauen! Spucke schnell aus! [Ты это ел? Какой ужас! Выплюнь быстро! (нем.)] Как ты мог?! Тут грязь и микроб!.. Mit diesen Schweinen!.. [С этими свиньями!.. (нем.)]
Смятый кулек летит наземь, звездочки рассыпаются по песку. При виде грозной немки татарчата стремглав уносятся прочь, вслед за ними, опираясь на посох, уходит и незнакомец. Приговаривая про "микроб", она пальцем, тоже, кстати, не вполне чистым, копается у него во рту, стараясь выковырять растаявшую звездочку.
И в доме немка все еще никак не может успокоиться:
— Он кушаль этот дрянь!.. Он... Er wurde mit diesen Schweinen, mit diesen Banditen gekusst! [Он целовался с этими свиньями, с этими бандитами! (нем.)] С ними быль еще грязьный мужик!..
Отец, вначале слушавший ее не слишком внимательно, вдруг становится очень серьезен, даже откладывает газету, в которую до сих пор поглядывал невзначай.
— Мужик? — спрашивает он, обращаясь не к ней, а к нему. — Что за мужик? Ты знаешь его? Как его звали?
Вроде бы, татарчата, галдя, произносили какое-то нерусское имя.
— Кажется... Не помню... По-моему — Гаспар...
Этим сообщением отец как-то странно взволнован, даже голос у него совсем не адмиральский уже:
— И что же этот... как ты говоришь, Гаспар? Это он сказал тебе их целовать?
Приходится объяснять, что ничего такого Гаспар (если того вправду так звали), не говорил. Просто... Он не сразу отыскивает подходящее слово. Просто снизошло, что ли...
При этих словах отец вскакивает из кресла.
— "Снизошло"... — повторяет он. — Но ты уверен, что его звали именно Гаспар?.. — и, не дожидаясь ответа, бормочет вовсе загадочные слова: "Боже, est-ce que deja dans cette generation?.." [...неужто уже в этом поколении? (фр.)] — обхватив плечи руками, — так он делал лишь в состоянии крайнего волнения, — быстрым шагом удаляется из комнаты.
И еще удалось в тот же вечер, притаившись под открытым окном веранды, услышать обрывки вовсе загадочного разговора, который вели между собой родители.
— Вы хотите ему все рассказать? — говорила матушка. — Но он еще так мал! Да и сами-то вы — верите ли во все эти ваши фамильные предания?
Отец — задумчиво:
— Не знаю, что и ответить. Как географ и натуралист — в большей степени, пожалуй, все-таки — нет. Во всяком случае, так оно было до сегодняшнего дня. Наш мир, однако, столь сложен и многослоен, что тут одной научной логики... Право, Je deja ne sais rien... [я уже ничего не знаю (фр.)] Что же касательно его малолетства... Вы не находите, что — чем раньше он будет готов?..
Перебив его, матушка воскликнула:
— Но почему, почему вы полагаете, что — именно он?!.. Неужели только из-за какого-то мужика... уж не знаю, что там наша фройлен mit ihren romantischen Gehirnen [с ее романтическими мозгами (нем.)] еще себе напридумывала... неужели только из-за этого мы должны вносить такую сумятицу в душу ребенка? Небось, и был-то обычный бродяга-татарин, мало ли их тут шатается, — неужели из-за такого пустяка?!..
