Анатолий Дроздов - Листок на воде
После обеда учусь читать авиационные карты (они отличаются от обычных), делать нужные пометки, сбрасывать бомбы и флешетты. Флешетты – стальные дротики размером с карандаш. Нижняя часть заостренная и круглая, в верхней – ребра-стабилизаторы. Очень похоже на "дартс" моего времени, только без острия-иглы. Флешетте она не требуется: при падении с высоты "карандашик" пробивает толстенную доску. Стальную каску тоже пробьет, если не соскользнет с округлых боков. Изобрел флешетты француз, но применили немцы. Французское правительство новинку не оценило, германцы купили патент. На своих флешеттах они так и пишут: "изобретено во Франции, сделано в Германии". По окопам флешетты применять бесполезно, а вот по противнику на открытой местности получается славно… Флешетты загружают в деревянные ящики, при атаке открываем крышку и сыплем супостату на голову. С бомбами сложнее. Их кладут наблюдателю в гондолу или развешивают за проволочные ручки по бортам – выбор способа зависит от калибра. Бомбы бросают вручную. Попасть трудно, но важен не прямой результат, а психологический эффект. В войсках не любят, когда бомбят с воздуха. (В сорок первом мы тоже не любили).
Готовят меня усиленно, что объясняется просто: вылет завтра. Егоров ставит задачу: уничтожить или хотя бы повредить германский аэростат. Его используют для корректировки артиллерийского огня. Осовец держится не только храбростью защитников. Крепость, слава Богу, не в кольце, тыл открыт, в Осовец потоком идут подкрепления, оружие и боеприпасы. Немцам это очень не нравится. Они ведут огонь по подъездным путям, отчего снабжать крепость приходится ночью. Это вызывает затруднения. Без корректировщика немецкая артиллерия ослепнет.
Сбить аэростат, как выясняется, чрезвычайно сложно. Наши шрапнельные снаряды к нему не долетают – немцы все просчитали. К тому же пули, как шрапнельные, так и обычные, аэростату не опасны. Дырки в оболочке команда заклеит, подкачает баллон водородом – и корректировщик снова в воздухе. Нужны зажигательные пули, но их у нас нет. Союзники бросают на аэростаты специальные флешетты, рвущие оболочку – их тоже не имеется. Лучший способ уничтожить аэростат – разбомбить его на земле. Близкий разрыв не только посечет баллон осколками, но и подожжет газ. Однако аэростат поднимают с рассветом, спускают в сумерках. Ночью аэропланы не летают, бомбить в темноте трудно. Остается атаковать аэростат днем, бомбами и флешеттами. Сообщая это, Егоров морщится. Попасть в подвижный объект, да так, чтоб бомба не скользнула по округлой оболочке, практически невозможно. Противопехотные флешетты аэростату как слону дробинка. К тому же немцы прикрыли корректировщик воздухобойной артиллерией и пулеметами. Плотно прикрыли. Словом (штабс-капитан это не произносит, но все понимают), в бой идут смертники. Ничего не поделаешь, приказ. Военлеты встречают сообщение молчанием. Ерзаю на стуле. Неприлично новичку лезть с советами, но дело требует.
– Надо заставить немцев спустить аэростат!
– Как? – Егоров смотрит на меня.
– Убить наблюдателя!
Штабс-капитан кивает: аэростат без наблюдателя врагу не нужен. Но попасть в человека в корзине… Пока будем кружить и стрелять, немцы внизу дремать не будут. Пулеметные очереди превратят аэропланы в решето. Целиться легко – аэростаты не поднимают высоко. Погибнем попусту. Нападение должно быть неожиданным, тогда есть шанс.
– По своим самолетам немцы стреляют?
Все смотрят недоуменно. Объясняю. Штабс-капитан качает головой:
– Хитрости на войне дозволяются, но менять опознавательные знаки… Это пиратство! Нас осудит мировая общественность! Как хотите, господин прапорщик, но…
Господин прапорщик хочет, чтоб летчики вернулись из полета. Лично ему не обязательно. Чистоплюи! Война на уничтожение, а они играют рыцарей. Ладно, есть еще вариант.
– Можно пробовать! – светлеет лицом Егоров. – Только все просчитать.
Считаем, согласовываем. Очень важно выдержать время. Штабс-капитан Зенько и я сверяем часы. Совещание закончено, иду к "вуазену". Синельников демонстрирует работу. К цевью винтовки прикручен штырь-шкворень. По обоим бортам гондолы – петли-упоры. Просто и со вкусом: сунул шкворень в гнездо – и целься. Но главное даже не это. Стальные дуги, идущие от бортов, держат третий упор над головой пилота. Стрелять теперь можно не только в стороны, но и прямо по курсу. Упор, как и на бортах, подвижный: вверх-вниз, вправо-влево. Забираюсь в гондолу, испытываю. Красота! Мой "маузер" стал авиационным. Время пулеметов на аэропланах еще пришло, так хотя бы винтовка. Механик предусмотрел и походное крепление для "маузера", не все ж наизготовку держать. Ставить удобно, достать легко – все под рукой. Кулибин!
– Как вас по батюшке, Синельников?
– Аким Савельевич!
– Спасибо, Аким Савельевич!
Достаю бумажник. Синельников качает головой.
– Похлопочите, чтоб пустили в увольнение, ваше благородие!
– Зазноба?
Он кивает и смеется. Седина в голову, а бес в ребро. Обещаю. Синельников уходит, появляется Рапота. Егоров задержал его по окончании совещания. Демонстрирую новинку. Сергей кивает, но мысли его далеко.
– Павел! – Сергей мнется. – Откуда знаешь, как сбивать аэростаты?
Просто нужные книжки я в детстве читал… Мальчишки моего времени знают о воздушных боях больше нынешних асов, которых, к слову, еще нет. Само понятие "ас" появится позже. Разница в том, что летчики пишут наставления кровью, а мальчишки получают готовенькое. Как объяснить это Рапоте? Развожу руками.
– Леонтий дивится: вчера из пехоты, а такое придумал! Я напомнил, что ты в Англии летал.
Как хорошо, что есть Англия…
* * *
Нас будят затемно. Стакан горячего чая (кусок в горло не лезет) – и путь! "Вуазен" отрывается от земли, когда над летным полем светает. В предрассветных сумерках кружим над аэродромом, набирая высоту. Линию фронта надо перейти как можно выше и не там, где нас ждут. Наконец, Сергей ложится на курс. Земля едва просматривается. Мы летим над своей территорией, и только затем поворачиваем к северу. Над линией фронта проходим без выстрелов. Нас не заметили или приняли за своих. Сергей делает вираж и летит на восток. Солнце выкатилось из-за горизонта, но не слепит – ярость лучей смягчает дымка. На всякий случай на диск не смотрю. В нашем плане это самый уязвимый момент – целиться против солнца. Слава Богу, что на дворе апрель, светило пока не яркое…
Наблюдаю за землей. Леса, поля, дороги, деревни. Сергей снижает аппарат, но внизу ничего интересного. Ни воинских колонн, ни обозов. Даже паровоз, тянущий состав по рельсам-ниточкам, движется от линии фронта. Внезапно Сергей протягивает через плечо блокнот. "Приготовься!" – читаю на бумажном листке. Уже? Только-только к высоте привык…
Гляжу вперед: ничего! Может, Рапота ошибся? Внезапно замечаю в серо-голубом небе черную точку, вернее запятую. Только у этой запятой хвостик прямой. Зрение стоит тренировать.
Достаю из крепления "маузер". Магазин я снарядил вчера, но на всякий случай проверяю. Снимаю защитные крышки с трубы прицела, смотрю, не сбились ли установки. Привычные движения помогают успокоиться. Я почему-то волнуюсь, даже странно. Когда стрелял из печки, подобного не было. Надо собраться. Втыкаю шкворень в отверстие упора, встаю и заглядываю в окуляр. Аэростат едва вмещается в поле зрения, кажется, что он совсем рядом. Из-за того, что смотрю против солнца, аэростат видится черным, хотя на самом деле оболочка светлая. Плавно скольжу прицелом вниз. Вот и корзина. Голова и плечи наблюдателя едва заметны, но с каждой секундой все более различимы. Мне предстоит убить человека, который не вооружен, причем, застрелить его в спину, внезапно. Не самое приятное занятие, но от этого выстрела зависят жизни сотен солдат. Корректировщик – злейший враг пехоты, в 1941-м мы люто ненавидели фашистские "рамы". Наш замысел прост. Мы летим из немецкого тыла, откуда нападения не ждут. Аэроплан со стороны русских позиций заметят издалека, наблюдатель сообщит по телефону зенитной батарее, пардон, воздухобойной. Она встретит врага шрапнелью. Но мы не оттуда, мы свои. В нас не нужно стрелять.
В перекрестии прицела голова наблюдателя. Я просил Сергея вести аппарат как можно плавно, но "вуазен" все равно покачивается. Целиться трудно. При обсуждении плана подразумевалось, что я убью наблюдателя первым выстрелом. В противном случае – второй заход. Зенитчики очнутся, мало нам не покажется.
Бах! Мимо! Наблюдатель дернул головой; наверное, пуля пропела над ухом. Господи, зачем в голову, она же маленькая и твердая! Лихорадочно дергаю затвор. У меня несколько секунд. Сто километров в час немного, но каждая секунда – тридцать метров. Аэростат уже занимает полнеба. Смотрю в прицел. Наблюдатель подбежал к ближней стороне корзины, и смотрит на нас. Не в бинокль, тот уже не нужен. Хватает телефонную трубку… Бах!
