Андрей Дай - Без Поводыря
Дальше было не интересно. Узкоплечий, головастый, как‑то подозрительно легко сдавшийся и тут же смирившийся с неизбежным, бывший начальник покорно, как зачарованный, рассказал все. И пока мы с Фрезе–младшим и урядником выслушивали эту исповедь, я снова, который уже раз удивлялся тому, как сейчас все в моей Сибири оказывается тесно переплелось.
Анастасий Борисович был женат на родной сестре Каинского окружного начальника, Фортуната Дементьевича Борткевича. Это того, с которым старого судью Нестеровского все мир не брал. Власть они, понимаешь, в Каинске делили. А тут я, рыцарь, блин, на белом коне. Петра Даниловича поддержал, да еще городничего, ставленника Борткевича, на другого, лояльного нам с Нестеровским, сменил.
Другой бы, кто духом послабее, смирился бы. Новая метла, и все такое. Но Фортунат Дементьевич не из таких. У него родни — чуть ли не в каждом городе от Тюмени до Красноярска. Этот решил бороться.
И тут же выяснил, что новым, молодым и энергичным губернатором множество людей недовольно. И главный среди них, самый старший по чину — горный начальник Алтайского округа — Александр Ермолаевич Фрезе.
К чести Петра, кстати сказать, когда речь зашла о его отце, Томский горный исправник отчаянно покраснел.
Так вот. Пока я занят был своими, сугубо административными делами, пока путешествовал по Чуйской степи, Фрезе–старший меня просто недолюбливал. Я его не трогал, и он задевать меня опасался. Но надо же такому случиться, что практически на пустом месте, этот наглый выскочка — это про меня, если что — вторгается в вотчину горных инженеров. Те, едрешкин корень, ежегодно экспедиции по поиску новых месторождений из бюджета АГО финансируют, и ничего путнего за последние двадцать лет не нашли. А я, не тратя ни копейки, устраиваю аукцион и продаю концессии на двести тысяч! Двенадцать, а учитывая Судженские угольные и Ампалыкские железорудные — четырнадцать месторождений!
Тут из столицы начинают интересоваться — какого, спрашивается, хрена вы там, горные маги и волшебники, делаете, если богатства Сибири какая‑то гражданская штафирка вместо вас ищет? И, главное — находит! На что деньги, Его Императорского Величества тратятся?! И не слишком ли стали хорошо и богато жить горные инженеры?
Конечно, я, затевая аукцион, о таком эффекте не задумывался. Но, слушая Фитюшина, поймал себя на мысли, что рад такому обороту. Давно было пора… встряхнуть обнаглевшую от безнаказанности горную вольницу.
В общем, горный начальник, думается — не без участия своей супруги, задумывает сложную комбинацию, призванную дискредитировать томского выскочку. И в новые предприятия, образованные для разработки проданных с моего аукциона концессий, с помощью того самого Борткевича, внедряются нужные люди. С задачей потихоньку, не привлекая лишнего внимания, саботировать, или лишить прибыльности работы. И тогда, полагал Фрезе, на любые претензии из Санкт–Петербурга, он мог бы отвечать, что продать‑то ненавистный Лерхе — продал. Да там больше шуму, чем богатств. Мошенник и очковтиратель этот ваш Герман Густавович!
А, дабы прикрыть себя от возможных обвинений, Александр Ермолаевич не придумал ничего лучшего, как назначить собственного младшего сына Томским горным исправником.
И что же? Матерый интриган Нестерович знать не знал, и ведать не ведал, что Фитюшин родственник Борткевича? А если знал — то почему поверил в его честность? Но и тут простое объяснение нашлось. Каинский окружной начальник сам, лично, за Анастасия Борисовича просил. Говорил, мол, раз Петр Данилович службу государеву оставляет, так нельзя врагами оставаться. Мир, дескать, нужен…
Чеки и нарушения в технике безопасности — это и есть «работа» засланного «казачка». Рассудили они, что после пары аварий на шахтах, да жизни впроголодь, народишко из Судженки разбежится. Уголь некому копать будет. А нет угля — нет прибыли, и старый судья сам товарищество наше с ним банкротом объявит.
Расчет был дьявольски, или точнее — снайперски — точен. Несколько таких ударов исподтишка и моя репутация оказалась бы безвозвратно разрушена. Никто больше в губернии не стал бы вести со мной сколько‑нибудь серьезных дел. За исключением Гинтара, надеюсь.
При этом сам генерал–майор Фрезе ничем не рисковал. Никаких сношений с «агентами» он не вел. Выплаты вознаграждений проводились через Борткевича, получающего деньги от доверенных людей наличными. И решись я обвинить Александра Ермолаевича в подрывной деятельности, никаких доказательств, кроме свидетельства уличенного в воровстве Фитюшина, у меня бы не было. Мое слово, против слова Фрезе — и не более того. Даже при условии, что высокие столичные покровители, в силу какой‑то политической необходимости, решили бы мне поверить, выглядело бы это в глазах света не иначе, как склоками базарных торговок.
Поэтому, я придушил в зародыше вспыхнувшее было желание раздавить, уничтожить Анастасия Борисовича в назидание остальным саботажникам, и стал думать, каким образом не только вывернуться из расставленных силков, но и пользу поиметь.
И ведь, во многом благодаря Герману, придумал. Кнут и пряник. Банально, но эффективно. Судженский начальник много плохого успел натворить, и, будучи пойманным, впредь будет по–настоящему бояться оступиться. Об этом я позаботился в первую очередь, заставив Фитюшина собственноручно написать чистосердечное признание. Естественно без упоминаний священной особы горного начальника.
Потом мы, в присутствии четверых казаков, вскрыли тайник в той части строения, где жил управляющий с семьей. И изъяли немногим более восьми тысяч рублей серебром — деньги, которые должны были получить артельщики и каторжники вместо никчемных чеков.
Кнут был создан, приготовлен к использованию и подвешен над головой то бледнеющего, то краснеющего Фитюшина. Настала пора приниматься за раздачу пряников.
Пришлось вытащить из постелей уже несколько часов как спавших писарей и учетчиков, но к утренней заре у нас получилось создать несколько правоустанавливающих документов. А пока эти уважаемые господа скрипели перьями по бумаге, я, данной мне самим собой властью, выписал управляющему премию в размере семисот рублей за изобретенную систему расчетов с работниками Судженских шахт. Правда, тут же оштрафовал на двести за нарушение техники безопасности, но он и от пятисот‑то отказывался сначала. Чуть в ноги мне не падал — просил помиловать и пожалеть его детушек, не губить кормильца…
В общем, утром, когда колокол возвестил жителей поселка о начале трудового дня, Фитюшин, поминутно оглядываясь на меня и весело скалящихся казаков, огорошил артельщиков новостями.
Во–первых, с этого дня в кассе управы любой мог свободно обменять пресловутые чеки на настоящие деньги. Если же, по какой‑либо причине, наличных денег для обмена окажется недостаточно, кассир был обязан дополнительно выдать обратившемуся долговых обязательств товарищества на сумму в десять процентов от заявленной к обмену. Письма в главное управление в Томск я отправил с первым утренним караваном, и надеялся, что Петр Данилович, обзнакомившись с обстоятельствами дела, меня поддержит.
Во–вторых, все предприятия, получившие право на торговлю в промышленном районе, станут получать по тысяче рублей ежемесячно. Но не просто так, а с условием их погашения теми самыми чеками. Грубо говоря, мы объявляли о готовности компаний «ТомскУголь» и ТЖЗ кредитовать торговлю на своей земле, но отныне во всех лавках должны были принимать чеки в оплату товаров. Это должно было породить здоровую конкуренцию, уравновесить ассортимент, а в идеальном случае — как мне казалось — и подвигнуть купцов на снижение цен.
Больше того. Я надеялся привлечь этим шагом и других представителей мелкого бизнеса. Всяческих цирюльников, портных, шорников и иже с ними, без которых жить, конечно, тоже можно, но не так комфортно, как с ними. Хотелось мне верить, что если мои артельщики станут хорошо жить, и слух об этом разойдется по краю, специально искать работников на свои предприятия моим управляющим больше не придется. Народ сам потянется…
Ну и, конечно, норма выработки была приведена в соответствие с назначенной главным управлением, а за ее перевыполнение — назначена премия.
Известие о том, что Анастасий Борисович, не смотря на все прегрешения, остается на посту местного управляющего, чуть не превратило стихийный митинг в акцию протеста. И сбить накал страстей удалось, только огласив вторую часть сообщения: Подпоручик в отставке, Евгений Яковлевич Колосов, прежде бывший комендантом Троицкого и Тундальского рабочих поселений, отныне назначается еще и инспектором по правам работников двух предприятий. Любая направленная молодому нигилисту жалоба будет немедленно рассмотрена и меры приняты.
— Яклыч, барин хочь и молодой, а за работных людей — радеет. Премного о нем наслышаны, — громко сказал кто‑то в толпе, и все успокоились. А я тихонечко спустил курок Адамса с боевого взвода.
