Андрей Валентинов - Овернский клирик
– Брат Ансельм, – предостерегающе заметил я. – Я вас предупреждал: не судите! Ибо и у вас могу спросить, понравились ли вам изваяния в храме Святого Константа?
По лицу итальянца мелькнула пренебрежительная усмешка:
– По-моему, скульптор работал исключительно зубилом. Богоматерь слева от алтаря еще ничего, а вот Святого Петра он ваял, похоже, со своего соседа-мясника. Я уже не говорю о Святом Луке в нише справа…
Я вздохнул. Брат Ансельм неисправим, но в соборе явно побывал.
– Ладно, братья, – подытожил я. – Да воздается вам за грехи вольные и невольные, причем в ближайшее же время. Что слышали?
– Ну, это… – Пьер, видимо, окончательно успокоился. – Говорят, в Памье нечисть это… гулять. Разгуляться…
– Очень глубокое наблюдение, – согласился я. – А что еще?
– Ну, ловят этого… жинглера.
– Жонглера, брат Петр, – поправил Ансельм. – Какого-то Тино Миланца, который обокрал ризницу в соседней деревне. Только не ловят, а уже поймали. Ищут его дочку Анжелу…
– Знаю я этих жонглеров, – Пьер махнул ручищей. – Первые воры! Вот в нашу деревню пришел как-то раз один…
– Помолчи! – перебил разговорившегося нормандца Ансельм, и тот послушно умолк, не досказав своей поучительной истории.
Я уже давно заметил, что итальянец уверенно взял командный тон в разговорах с Пьером. А ведь добродушный северянин старше его лет на десять! Но в брате Петре до сих пор жив крестьянин, привыкший безропотно сносить обиды от господ. А вот брат Ансельм…
– Отец Гильом! – начал он, быстро оглянувшись, словно опасаясь неведомого соглядатая. – Арестованных из Памье в Тулузу не привозили. По слухам, монахини из Милана все еще гостят у епископа, а Жанна де Гарр…
– Первая? – уточнил я.
– Да. Она вернулась в Артигат.
– Так…
Происходящее начинало нравиться все меньше и меньше. В Памье и не думают подчиняться распоряжениям папского легата. А в самой Тулузе Его Светлость посылает монсеньеру Рене странные подарки…
– Идем в Памье, – решил я. – В Тулузу вернемся после, тогда и побеседуем с графом и Его Преосвященством. Будет о чем…
– Деньги у ломбардца, – напомнил Ансельм, но я покачал головой:
– Нет. Уходим сейчас. И держим языки за зубами.
Ансельм взглянул мне в глаза и кивнул. Мы поняли друг друга – у ломбардца трех братьев из Сен-Дени могут поджидать. Наверняка могут. Должны.
– Как же так, отец Гильом? – воззвал простодушный Пьер. – Без денег?
– Будем поститься, – усмехнулся я. – Калача вам должно хватить, брат Петр, минимум на неделю. А после перейдете на репу. Она в этих краях, говорят, очень вкусная.
– Надо достать чашу для подаяний, – деловито заметил Ансельм. – Брат Петр, вы умеете петь «Воскресшего Лазаря»?[19]
Нормандец окончательно сник. Я взял дорожный мешок и кивнул в сторону улицы, ведущей к городским воротам. Уже выходя с площади, мы услыхали громкий голос глашатая. Жители славного города Тулузы извещались о том, что властями духовными и светскими разыскивается Анжела Миланка, дочь жонглера Тино Миланца, обокравшая церковь Святого Фомы. За поимку означенной Анжелы полагалась награда в десять полновесных солидов с необрезанными краями, а также полное прощение грехов…
3
От Тулузы дорога вела на юг, вдоль берегов красавицы Гаронны до Бычьей Переправы, находившейся возле того места, где в Гаронну впадает Леза. Дальше начинались невысокие горы, за которыми и спрятался городишко Памье. Заблудиться сложно, но зато дороги, и без того разбитые, становились все хуже, чтобы у подножия гор исчезнуть, превратившись в тропинки, по которым с трудом мог пробраться мул с поклажей. Конечно, и тут можно путешествовать «стой-телегой», но я решил не рисковать. Лишний день в пути – не беда. Хуже, если остановишь не ту повозку. Наверное, бедолага Фирмен Мори пропал именно в этих местах…
Про то, что случилось на площади, я не стал рассказывать. Делать этого не стоило: брат Петр того и гляди испугается и пожалеет, что не купил предложенный ему талисман с лягушачьими лапками, а брат Ансельм, конечно, попросит пояснений. С этим было туго. Конечно, помрачить разум жителей славного города Тулузы возможно, но, выходит, монах из Сен-Дени оказался недоступным для колдовских чар? Нет, ерунда! Не праведнее же я брата Джауфре! Но все же я увидел, а он – нет…
Оставалось уповать на то, что братья из обители Святого Креста разберутся в этом деле без меня, и думать о ближайшем будущем. В Памье нам не будут рады. Более того, кое-кто вовсе не огорчится, если трое братьев-бенедиктинцев так и не доберутся туда…
У переправы скопились полдюжины повозок, возле которых разлеглись на траве крестьяне-возчики. Кое-кто уже дремал, остальные лениво переговаривались, поругивая паромщика, который отсутствовал уже третий час. Похоже, в этих местах никуда не спешили.
Ждать не хотелось, но и возмущаться не стоило. Я велел расположиться в сторонке и выдал каждому из братьев по ржаному сухарю, посоветовав запить водой из Гаронны. Брат Петр, тяжело вздохнув, принялся грызть сухарь, Ансельм усмехнулся и сунул его обратно в мешок. Я предостерегающе кашлянул:
– Брат Ансельм, прошу вас, отриньте гордыню!
– Вы имеете в виду сухарь, отец Гильом? – поинтересовался тот.
– Именно. Монах, как известно, обязан умерщвлять свою грешную плоть…
Ансельм ухмыльнулся самым наглым образом, и я решил заняться им всерьез:
– Брат мой, извлеките из вашей сумы труд Гонория Августодунского.
– Нет! – Парень побледнел. – Отец Гильом, только не это!
– Повинуйтесь, брат мой!
Ансельм судорожно вздохнул и подчинился. Брат Петр, решив, что его на этот раз миновала чаша сия, довольно ухмыльнулся и с хрустом разгрыз сухарь, но я поспешил вывести его из приятного заблуждения:
– Заканчивайте трапезу, брат Петр, и присоединяйтесь к нам… Итак, брат Ансельм, посмотрим, как вы усвоили четвертую главу этого достославного труда.
Ансельм затравленно взглянул на меня и зашуршал страницами. Я ждал.
– А теперь поясните, в каком обличье ангелы являются людям?
Послышался смешок Пьера, который явно недооценил ситуацию. Я немедленно повернулся:
– Вы желаете ответить, брат Петр?
Прошу вас. Бедняга застыл с открытым ртом, затем покорно вздохнул и начал:
– Они… которые ангелы суть… являются людям в человечье обличье…
– В человеческом обличье, – мягко поправил я. – А почему, брат Ансельм?
– Потому что так написал этот придурок Гонорий! – не выдержал тот. – На самом деле…
– Не тщитесь показать свою ученость, – вздохнул я, – ибо сказано: «блаженны нищие духом».
– И ничего не сказано! – Ансельм возбужденно вскочил и махнул рукой. – И вы туда же, отец Гильом! Вы же прекрасно знаете, что в Евангелии от Матфея это место неверно переведено из-за того, что Святой Иероним не удосужился как следует изучить койне. В подлиннике сказано: «блаженны добровольно нищие». А у Иеронима получается, что блаженны недоумки!
– Да ну? – поразился брат Петр, слабо знакомый с проблемами перевода Святого Письма.
– Так-так,– подзадорил я. – Между прочим, познание умножает скорбь… Так все-таки, брат Ансельм, почему ангелы являются людям в человеческом обличье? И, пожалуйста, ближе к тексту.
– Так – как – телесный – человек – не может – видеть – духов, – то – они – принимают – вид – воздушного – тела, – каковое – человек – может – видеть – и – слышать, – отчеканил Ансельм.
Я заглянул в книгу – текст был воспроизведен дословно.
– Отец Гильом! – Итальянец воздел длани к небу. – Помилуйте! Я понимаю, что у Гонория неплохая латынь, но объясните, почему нельзя было взять с собой что-нибудь менее…
– Благочестивое? – невинно поинтересовался я. – Все-то вам Аристотеля читать, брат Ансельм! А между прочим, Гонорий Августодунский – муж, известный своей праведной жизнью, и его книга нам, поверьте, очень пригодится в трудный час.
Гримаса, которую не преминул скорчить Ансельм, наглядно показывала, насколько он мне поверил.
– Хоть бы она полегче была, – буркнул он и, не выдержав, вытащил из мешка сухарь.
Спорить не приходилось. «Светильник» – книга, невеликая по объему, по странной фантазии переплетчика оказалась заключенной в деревянные створки, обшитые толстой кожей и запирающиеся на миниатюрный замок.
– К тому же, – добавил я, – книгу сию благословил лично отец Сугерий, дабы она помогала нам в пути. А посему…
Я оглянулся – Пьер, решив, что мы с Ансельмом вступили в долгий спор, блаженствовал на солнышке, надвинув на нос капюшон ризы.
– А посему, брат Петр, поведай нам, сколько Адам и Ева пребывали в раю?
– А?! – бедняга дернулся, из-под капюшона донесся тоскливый вздох. Я терпеливо ждал.
– Ад-дам и Ева… пребывать… пребывали в раю… Они… Семь часов!
