Андрей Валентинов - Овернский клирик
– Да, – в голосе окситанца звучало удивление. – Я из монастыря Святого Креста.
Я кивнул – обитель Святого Креста находилась в самом городе.
– Извините, брат Джауфре, вы… Вас здесь знают?
Он улыбнулся:
– Я лишь смиренный раб Божий, как и все мы… Но, надеюсь, кое-кому известен. Я приор нашей обители.
Я скользнул взглядом по наперсному кресту и обругал себя за недогадливость.
– Извините, отче… Наверное, только вы можете мне помочь. Прошу вас, пойдемте…
Окситанец кивнул и, ничего не спрашивая, направился вслед за мною к архиепископским дверям. Перед нами расступались, некоторые склоняли головы, и я понял, что приора Джауфре здесь действительно знают.
Знакомого верзилы на месте не оказалось – вероятно, вид «оборотня» подействовал на него излишне сильно. Нас пропустили в первый ряд. Я быстро взглянул вперед – нет, мне не привиделось. Несчастный был на месте, но уже не стоял, а лежал на мостовой. Нательный крестик валялся в пыли, чуть прикрытый распущенными волосами. По избитому телу пробегала дрожь, в тихом вое слышались какие-то непонятные, странные слова.
– Вы… Отче, вы видите этого волка?
Наверное, мой вопрос прозвучал необычно, поскольку брат Джауфре несколько раз внимательно поглядел на охотничью добычу графа, прежде чем утвердительно кивнуть.
– А теперь… Да поможет нам Святой Бенедикт!
Я легко коснулся его плеча. Послышался сдавленный вздох, рука окситанца дернулась ко лбу, глаза блеснули.
– Вы видите? Вы видите, отче?
– О, Господи… Фирмен Мори!
Я отнял руку, и перст брата Джауфре застыл у груди. Тонкие губы сжались и побелели.
– Волк… Брат Гильом, что это значит?
Я вновь коснулся его плеча.
– Я увидел… Если я дотронусь до вас, вы тоже можете увидеть… Фирмен Мори – кто это?
Окситанец минуту помолчал, затем рука вновь поднялась в крестном знамении. Наконец губы дрогнули:
– Фирмен Мори, сын городского старшины… Он давно в ссоре с Его Преосвященством. Тот обвинил его в ереси, а Фирмен заявил, что монсеньор требовал от него мзды, дабы замять дело. Неделю назад этот юноша исчез, его до сих пор ищут…
– Нашли. – Я отпустил его плечо, и брат Джауфре медленно закрыл глаза.
– Спасибо вам, брат Гильом… Говорят, в любом городе всегда найдется несколько праведников. Но в Тулузе их, похоже, не осталось, и хвала Господу, что вы покинули стены Сен-Дени.
– Но что делать? – поторопил я. – Сейчас этого несчастного отведут в зверинец.
– Не отведут. – Глаза окситанца были вновь открыты, во взгляде блеснула сила и уверенность. Рука неторопливо сняла с шеи наперсный крест.
– Брат Гильом, будьте рядом…
Я кивнул, пытаясь догадаться, что он задумал. Брат Джауфре мгновенье помедлил, затем шагнул вперед, поднимая крест.
– Дети мои!
Голос прозвучал неожиданно громко, и на мгновенье настала мертвая тишина. Окситанец обвел взглядом толпу и уверенно продолжил:
– Дети мои! Я – смиренный брат Джауфре из обители Святого Креста За Стенами. Вы узнаете меня?
Толпа зашумела, люди удивленно переглядывались.
– Отец приор! Отец приор! Приор из Святого Креста!
Окситанец удовлетворенно улыбнулся, но тут же лицо его вновь стало суровым.
– Дети мои! Слушайте меня и делайте, как я велю! Положите руки на плечи друг другу или возьмитесь за руки…
Я начал понимать. Тулузцы, не подозревавшие ни о чем, стали удивленно переглядываться, послышались смешки, но авторитет приора из обители Святого Креста был велик – люди повиновались. Через минуту толпа стала походить на танцоров, готовых начать весенний хоровод. Наверное, эта мысль пришла в голову не только мне.
– Отец приор! – крикнул кто-то. – Музыкантов звать?
– Музыкантов! – послышался хохот. – Спляшем волчью пляску!
– Не спешите! – брат Джауфре взмахнул крестом. – Не время для плясок! Дети мои, взгляните на того, кого вы считаете зверем!
Окситанец взял за руку стоявшего рядом с ним горожанина, а я, окончательно сообразив, что он задумал, коснулся его плеча. Теперь оставалось узнать, не ошибся ли я и не ошибся ли он. Несколько мгновений стояла мертвая тишина, и вдруг послышался сдавленный женский крик. Еще миг – и всеобщий вопль покрыл все вокруг:
– Оборотень! Оборотень! Святой Альбин, спаси нас! Оборотень!
Кто-то бросился назад, упал, над ним колыхнулась толпа.
– Стойте! – Брат Джауфре вновь поднял вверх крест, и люди мгновенно стихли. – Свершилось злое дело! Вы узнаете Фирмена Мори, сына досточтимого Барнабе Мори?
– Да! Да! – эхом откликнулись люди. – Фирмен Мори! Проклятый оборотень! Оборотень!
– У него на шее крест! – крикнул окситанец, и голоса недоуменно стихли. Ловчие, непонимающе глядевшие на толпу, слезли с коней и, сообразив, в чем дело, тоже взялись за руки. Через мгновенье один из них, самый молодой, закрыл глаза руками и с криком упал на мостовую.
– Мы отведем несчастного в монастырь, – продолжал брат Джауфре. – Наши братья смогут ему помочь и провести экзорцизм, дабы вернуть ему людской облик. А потом мы накажем виновных!
– Вот они! Вот они! Колдуны!
Вокруг испуганных ловчих сомкнулась живая стена, но резкий крик монаха остановил самосуд.
– Не карайте слуг! Они не ведали, что творили! Делайте так, как я велю. Пусть они сами отведут несчастного в обитель!
Толпа подчинилась. Охотники, испуганно переглядываясь, взялись за цепи. Старший – пожилой ловчий в богатом кафтане, снял шапку:
– Святой отец! Добрые люди! Не вините нас, ибо этот оборотень не только видом волк, но и вел себя по-волчьи. На наших глазах вцепился он в горло коня и разорвал руку молодому Альберту, пажу Его Светлости…
– Свершилось злое дело! – повторил брат Джауфре. – Святая Церковь накажет виновных и поможет тем, кто пострадал!
– Слава отцу Джауфре! – крикнул кто-то. – Чудо! Он совершил чудо! В монастырь! В монастырь!
– Дети мои! – воззвал окситанец, но толпа уже валила с площади, окружая ловчих, волочивших на цепи несчастного «волка». Брат Джауфре повернулся ко мне:
– Извините этих людей, брат! Как только мы придем в монастырь, я привселюдно объявлю о том, кто спас беднягу. Вы действительно совершили чудо!
Я хотел ответить, но в висках шумело, и все вокруг начало казаться чем-то нереальным, происходящим не со мной. Я не совершал чуда, это неправда!
– Отче! – наконец выговорил я. – Во имя Святого Бенедикта, никому не говорите обо мне! Пусть слава достанется Святой Церкви и вашей обители.
– Но почему? – брови окситанца удивленно взлетели вверх. – Ваш подвиг прославит Сен-Дени…
– Нет! – сознание уже работало, и я знал, что надо делать. – Никто не должен знать, что меня видели в Тулузе, брат Джауфре. Никто! Молчите обо мне во имя славы нашего ордена и… – я перевел дух, – безопасности Королевства Французского!
Глаза окситанца потемнели, он на мгновенье задумался.
– Да будет так, брат мой. Но знайте – наша обитель и я, грешный, всегда готовы помочь.
Я хотел поблагодарить, но окситанец уже смешался с толпой, покидавшей площадь. Я вытер со лба холодный пот. Надо успокоиться. Еще ничего не кончилось, все только начинается…
– Отец Гильом! – Пьер спешил ко мне сквозь поредевшую толпу, сжимая в одной руке «посох», а в другой – надкушенный калач. – Отец Гильом, что тут происходить?
– Происходит, – привычно поправил я. – Ничего не происходит, брат Петр. Волка привезли, вот люди и собрались.
– А-а-а!– задумался парень. – А кричали: оборотень!
– Оборотней не бывает, – вздохнул я. – А где брат Ансельм?
– Тут! – итальянец появился, словно из-под земли, тоже с калачом в руке.
– Мир вам, братья! – Пора было перехватывать инициативу. – А с чем это у вас калачи? Не с мясом ли?
– Э-э-э-э, – в один голос протянули молодые люди. Я многозначительно кашлянул и, взяв их под локотки, отвел в сторону. Здесь народу было поменьше, и нам никто не мог помешать. Пока мы шли, калачи умудрились каким-то образом исчезнуть, оставив меня без того, что в Кодексе Юстиниана называется «корпусом улик».
– Ну, брат Петр, – начал я, сделав вид, что ничего не заметил, – видели ли вы скульптуры в храме Святого Константа? Понравились ли они вам?
– Ум-м-м… – нормандец, судорожно проглотив последние остатки «корпуса улик», быстро вытер рукавом ризы лоснящиеся губы. – Скульптуры… Они понравились… Они красивые!
– Хорошо, – кивнул я, соображая, сколько «Верую» и «Радуйся» придется прочесть парню перед сном.
– Только я их не видел! – возопил Пьер. – Я не быть… не был в соборе! Я был на…
Слово «рынок» никак не вспоминалось, и нормандец наконец выдохнул:
– Торжище!
– «И войдя в храм, начал выгонять продающих в нем и покупающих, – бесстрастно прокомментировал Ансельм, – говоря им: написано: “Дом Мой есть дом молитвы…”»
