Андрей Посняков - Ладожский ярл
— Чай, потерял что, Вятша? — раздался из-за кустов насмешливый девичий голос. Вятша улыбнулся, раздвинул ветки:
— Не меня ль ждешь, дева?
Дева — высокая, пышногрудая, с толстой — в руку — косой, улыбнулась, притянув парня к себе.
— Вон твоя одежонка, сохнет, — целуя в губы, указала на дальнюю вербу. — Что ж на мокрое-то положил?
— Ничего, высохнет, — оторвался от девы Вятша. — И свою б посушила, чай, тож не суха. — Он потрогал мокрый подол, задышал тяжело, чувствуя ласковую теплоту девичьей кожи.
— Лугом шла, вот, вымокла… — смущенно проговорила девушка. — Инда и правда — посушить?
Хитро сощурившись, она отпрянула от парубка, медленно снимая одежду… широкую льняную юбку, рубаху… Не скрывая восхищения, Вятша любовался молодым крепким телом. Даже почувствовал вдруг, что краснеет.
— Что зарделся? — Девчонка положила ему на плечи руки. — Иль не видал?
Не дожидаясь ответа, она с жаром впилась парню в губы и повалила в траву…
Высоко над ними синело весеннее небо, пели за ракитами жаворонки, желтые пушистые одуванчики щекотали кожу.
— Лобзя… — шептал Вятша. — Лобзя… Любимая… — Выдохнув, он наконец откинулся на траву, погладил девушку по ладному, трепещущему еще животу, спросил: — Замуж пойдешь за меня?
Лобзя счастливо улыбнулась:
— Пошла бы… Да тетка Любомира не пустит. Кто работать-то будет?
Вятша приподнялся, оперся на локоть:
— А давай убежим!
— Убежим? — Карие глаза девушки испуганно округлились. — Что ты! Мир-то кругом незнаемый, страшный. Лучше уж тут… Да и Онфиску жалко. Пропадет здесь одна.
— Мир страшный? — громко воскликнул Вятша. — А здесь тебе не страшно? Что ты видела-то, кроме этой усадьбы да работы с утра до поздней ночи? Даже в Киеве никогда не была. А тут… Тетка Любомира, змея, все кричит, все недовольна, рука у нее тяжелая, сама знаешь. Да и мужик ее, Мечислав, на медведя больше похож, не на человека. Я заметил, как он на тебя да на Онфиску смотрит. Хорошо хоть, приходит нечасто…
Лобзя вдруг вскрикнула:
— Ой, я чего пришла-то! За тобой тетка Любомира послала, в Киев пойдешь, к Мечиславу.
— В Киев? — Вятша не знал, радоваться ему или печалиться. С одной стороны — Киев! — с другой — Мечислав, корчмарь гнусный…
— В Киев? — переспросил парень, вспоминая, когда же он там последний раз был. Осенью, когда возили на продажу забитую скотину? Да, похоже, что так. Киев… Светел град, многолюден, весел — давно б сбежал, да Лобзю жалко. Не думал — не гадал, а вот присох сердцем. Как теперь без нее-то? А интересно, как в Киеве названый братец Порубор поживает? Вот и навестить… Вятша улыбнулся. Лобзя потерлась об его грудь плечом:
— Хорошо в Киеве?
— Славно! Но, конечно, никто там нас не ждет. — Юноша помрачнел. — Можно, конечно, попробовать в дружину наняться, к Хаскульду-князю, воевать я умею… Ждать будешь?
— Не пущу! — твердо отозвалась Лобзя. Потом прижалась крепко: — Что ж ты лежишь? Ну же…
— Двое какие-то пришли засветло, — по пути поясняла девушка. — Ты уже за глиной уехал. Один длинноносый, рыжий, другой маленький, слуга наверное. Мечислава спрашивали… Тетка их сразу в избу впустила, да на нас шикнула. Онфиске велела затворять тесто, а меня за тобой послала, да все выспрашивала, хорошо ль ты Киев-град знаешь.
— Чего ж она тебя-то выспрашивала, не Онфиску? — осторожно ведя под уздцы запряженную в телегу лошадь, поинтересовался Вятша.
Лобзя покраснела:
— А то ты не знаешь?
— Знаю, люба…
— Чего ж тогда спрашиваешь?
— Так… — Вятша, прищурившись, посмотрел на девушку. Та еще больше зарделась:
— Пошто уставился-то?
Не говоря больше ни слова, Вятша крепко обнял ее и поцеловал в губы.
— Никогда у меня никого родного не было, — прошептал он. — Теперь вот есть — ты.
Лобзя ласково взъерошила ему волосы:
— Пошли уж… Лошадь уйдет.
Тетка Любомира — крепкая, широкая в кости, высокая, словно башня, — дожидалась их в воротах усадьбы. Грубое лицо ее недовольно хмурилось, в правой руке тетка держала вожжи.
— Явились, работнички! Полдня жду, — завидев Вятшу с Лобзей, зло сказала она. Замахнулась на девчонку вожжами…
Вятша ожег ее ненавидящим взглядом, и Любомира все ж таки не решилась ударить. Только пробурчала что-то да прогнала Лобзю в овин помогать Онфиске перекладывать старое сено. Давая указания девкам, косилась на парня. Слишком заматерел тот, да вишь, как смотрит — волком! Давно б пора окоротить его, давно… Ничего, придет Мечислав, тогда и окоротим, шелковым станет… а не станет… там видно будет.
— В избу не заходи, тут стой, — Любомира строго кивнула на росшую возле амбаров березу. Вятша пожал плечами — тут так тут — какая разница? Лишь бы девок не трогала. Прислонился к березине, сунув в уголок рта сорванную прошлогоднюю соломину. Ждал.
Любомира, заглянув в погреб, прихватила изрядный кувшин кваса и с поклоном вошла в избу. Надо же! И кому ж она этак кланяется? Любопытство родилось в душе Вятши, и даже не любопытство, а элементарное чувство опасности — что ж это за люди такие, лицезреть которых он не удостоился чести? От кого таятся? И какой подлости от них можно ждать? Не любил Вятша таких непоняток, и радостное чувство, которое он испытал, услыхав от Лобзи о предстоящем пути в Киев, сделалось уже и не таким радостным, а скорее тревожным. Взглянуть бы — что за люди? Лобзя-то их видела… Так ее в Киев и не послали, а послали его. Значит, опасаются, что может сболтнуть лишнего… Как бы невзначай Вятша переместился поближе к избе и навострил уши. Ничего толком не расслышал, подошел еще ближе… И едва не столкнулся с вышедшей из избы Любомирой.
— Что ты тут вынюхиваешь? — зло ощерилась та. — Я ж сказала — у березины ждать.
— Да, показалось, позвали.
— Позвали его… Ужо позвали б, так услыхал бы! — Любомира скривилась, пряча в глазах тщательно скрываемую ненависть. Ничего, наступит скоро ее время. Сквитается за непокорство, сквитается…
— В Киев пойдешь, — хмуро сказала она. — Отыщешь там, на Щековице, корчму Мечислава-людина. Ну, ты его знаешь, и он тебя. Скажешь, чтоб ехал немедля сюда, на усадьбу, одвуконь. Ежели заупрямится, скажешь — важный человек его ждет, от которого великий может статься прибыток! Все понял?
Вятша молча кивнул — чего тут непонятного? Спросил только:
— Через реку Лобзя перевезет?
Любомира фыркнула:
— Вот еще! Чай, в доме работы нет? Сам переберешься, лодку в кустах спрячешь, да получше — украдут — шкуру спущу!
— Да кому тут красть-то? — резонно возразил Вятша и подтянул пояс. — Так я пошел?
— Иди, иди… Да, Ораю заодно поесть снеси, заглянешь по пути на пастбище. Горшок вон, у ворот.
Прихватив горшок с мослами, парубок вышел за ворота, оглянулся — не выскочит ли из амбара Лобзя? Нет, не выскочила. Вздохнув, он спустился по тропинке к оврагу, откуда брали глину, и, поднявшись на холм, свернул к пастбищу, где паслись уже на свежей травке коровы. Учуяв его, радостно залаял за оградой Орай — крупный, похожий на теленка пес.
— Ну, не лай, не лай, Орайко. Ешь вот. — Вятша опустил на траву горшок. — Кушай.
Погладил пса по загривку, тот, чавкая, радостно замотал хвостом. Парубок задумчиво посмотрел на усадьбу. Ее и не видно-то было отсюда, только торчала из-за рощицы крытая камышом крыша.
— Кушай, кушай, Орай, — прошептал Вятша и усмехнулся. — Леший с ними, с гостями теткиными. Ужо, по приходе, посмотрим. Нешто этак и просидят все время в избе? А не дура Любомира, знала, что запросто можно его в Киев послать, не убежит, возвернется. А отчего так думала? Видно, проведала про него и Лобзю… Да и трудно было бы про то не проведать, не особо-то они и таились. А принести Лобзе подарок из Киева — гребешок али браслет стекольчатый! Ну, и Онфиске что-нибудь… Вятша ощупал пояс, вытащил запрятанную монетку — маленькую, блестящую, медную — ромейский обол. Невелико богатство, а все ж гребешок купить можно. Покрасивей только выбрать, Порубора навестить, посоветоваться… Эх, что ж он тут расселся-то?
Вскочив на ноги, парубок быстро направился к лугу. Ярко синело небо, и солнце светило так ласково, и легкий, пахнущий луговыми травами ветерок трепал волосы. Хорошо! Изгиб реки блеснул за лугом, над затопленными разливом мостками темнел привязанный к дереву челн. Хорошо! Вытащив из кустов весло, Вятша развязал веревку и с силой оттолкнулся от берега.
— Вернется парень-то твой, не сбежит? — завидев вошедшую хозяйку, поинтересовался один из гостей, хозяин. Второй — маленький, неприметный мужичок в плохонькой одежонке — молча сидел в уголке.
— Не сбежит, — усмехнулась та, поставив на стол горшок с просяной кашей.
— Что, так верен?
— Не то чтоб оченно верен… — Женщина неожиданно засмеялась. — А есть тут, чем его удержать.
