Андрей Дай - Поводырь. Часть вторая.
— Земля им пухом, — всовывая новую рюмку нам с капитаном в руки, прошелестел Хабаров. — За Царствие Небесное!
— И что с того?
— Желал бы обряд совершить. Отпеть, значит.
— И что же ему мешает?
— Так там шаманы туземные камлают. Он опасается, что теленгиты возражать станут. Просит отделить тела христиан…
— Да ну что вы, в самом деле, — всплеснул руками Андрей Густавович. — Честный отче! Их там никак не меньше трех рот. Что же это! Прикажете всех переворошить?!
— Так и я говорю, ваше благородие, — обрадовался Барков. — Говорю, бросьте вы, отец Павел, ерундой-то маяться. Отпевайте всех сразу. Господь Всемогущий и сам агнцев от козлищ отделит!
— И то верно. А казаки присмотрят, чтоб инородцы не посмели вас обидеть.
— А-а-а-хде это наши, мля, боевые товарищи? — заревел обиженным медведем Безсонов, распугав рассевшихся на бастионах ворон. — Хде, итить, доблестные засра… зайсанцы?! Что же это?! Они с нами чашу за победу русского оружия, да за отцов командиров поднять брезгуют?
При этом распоясавшийся сотник размахивал десятикилограммовым фальконетом так, словно это была дирижерская палочка.
— А-а-р-ртемка! А ну тащи этих, союзникав сюды! Счас-то мы их поспр-р-р-ашаем, повыпы-ы-ытывам, че это они, мать, нас игрируют!
Денщик нерешительно взглянул на меня и сорвался с места, только получив утвердительный кивок.
— Полезно, — согласился Принтц. — Весьма, знаете ли, скрепляет дружбу…
— Народов, — хихикнул я, протягивая руку к насыпанной прямо поверх "шашлыка" новой порции луковых перышек. — Во! А это еще что за чучело?
Так и застыл с пучком торчащей изо рта травы, разглядывая нового персонажа на нашей сцене — непонятного дядьку в чудной одежде, которого посланные за князьками казаки притащили "за одно".
— А это, господин генерал, судя по зверятам на… гм… халате, субалтерн-офицер китайской армии, — любезно поделился наблюдениями штабс-капитан. — Тайджин.
— А откуда же он тут взялся?
— Сие мне неведомо, — развел руками мой собеседник. — Но не его ли вы ожидали увидеть?
— Артемка? Ты откуда это чудо-юдо выкопал?
— Так ить, вашество, Герман Густавович, они приехали, да и ну на калмыков наших руками махать. Те и на коленки брякнулися. А туточки и мы с ребятами. Неча, мол, нашенских инородцев сапогами иноземными пихать. На то теперя только у господина губернатора воля. А ихнняя пацанва с вилами наступила. Так мы это…
— Договаривай, чего уж там? — сквозь всеобщий хохот, смог выговорить я. — Живы хоть?
— Дышуть вроде, — сконфузился от повышенного внимания денщик. — Мы их пока там положили, на валу…
— Этих немытых все больше и больше! — собирая глаза в кучу, посетовал сотник. — И, шоб их, все трезвые! Непорядок!
Китайский офицер едва-едва доставал богатырю до груди.
— Пей, на, — всовывая край кружки между зубов пленного, потребовал Степаныч. — За Рассею-матушку!
Незваному гостю не оставалось ничего другого, как глотать обжигающую жидкость.
— Ну-ну, — ласково приговаривал добрый казак. — Не торопись. Подависся еще, в попыхах… Эй, да развяжите ему ручонки-то. Нехай сам посудину держит. Виш, как нравится угощение-то нашенское! Поди, я китаёзу в няньки не нанимался.
Артемка тоненько, и как-то коварно, хихикнул, разрезая накрученные на запястья вражины веревки. И сразу отскочил. А китаец, в тот же миг, оттолкнул солдатскую кружку ото рта, и что-то хрипло проговорив, ударил Безсонова кулаком в грудь.
— Экий ты… Забияка, — обрадовался сотник. И отвесил стоящему в какой-то нелепой позе маньчжуру легкую оплеуху. Конечно — легкую, по его, Степаныча меркам. Гостю этого вполне хватило, чтоб кубарем покатиться прямо под ноги доктора Баркова.
— Что он сказал? — награждая парой солдатских кружек робко подошедших к нашей бочке зайсанов, спросил Принтц.
— Ругался. Называл вашего воина медведем и варваром, — Мангдай оказался полиглотом. — Угрожал. Нужно отрубить ему голову. Или вырвать язык, чтоб он более не смел…
Штабс-капитан не мигая смотрел на разглагольствующего кочевника. Так смотрят на квакающих в пруду лягушек, прежде чем отловить, и всунуть соломинку под хвост. Или на кусок мяса, чтоб решить — жарить целиком, или порубить на фарш.
— Довольно, — наконец выдохнул разведчик. — Пей.
И туземцы тут же припали губами к олову поднесенных чаш.
Безсонов, сидя на траве рядом, с оглушено трясущим головой, китайцем, казался просто глыбой. Взрослым, рядом с подростком. И соответственно к тому относился. Уговаривал ничего не понимающего, с ужасом на лице, озирающегося гостя отведать нашего немудреного угощения, впихнул в рученку кружку с водкой и даже нежно приобнял за плечи.
Само собой, выпили за русско-китайскую дружбу. Очень быстро захмелевший Чулышманский зайсан, осмелел и, паскудно ухмыляясь, переводил сюсуканье сотника. Тайджин рыкал что-то в ответ, но мы уже никогда не узнаем — что именно. Откровенно забавлявшийся Мангдай, похоже, больше фантазировал, чем толмачил.
Дальше, после очередного тоста — уж и неважно за что именно, память сохранила события урывками. А Герочка — гад, весь вечер что-то пытавшийся мне втолковать, от чего чуть голова не пошла кругом, только ржет. Помню, как зажгли костры и зайсаны предложили казачьим офицерам очиститься по телеутским древним традициям. Прыгать, короче, заставили. И сами прыгали, пока это непотребство не прекратил Барков, заявив, что не станет лечить ожоги, коли кто в пламя шлепнется.
Потом вроде бы пели. Краснов вызвал на луг дюжину голосистых дядек, и те залихватски выдали:
Шел казак на побывку домой
Шел вдоль речки тропинкой веселОй
Подломилась доска, подвела казака
Искупался в воде ледяной
Знал, что песня старая. Мои дед с бабкой здорово ее пели, и ругались на нас с отцом, ни слухом ни голосом не обладающими, когда пытались подтягивать. А тогда, ктож рискнул бы мне перечить? Так что мог подвывать в свое удовольствие…
Он взошел на крутой бережок
И костер над рекою разжег
Мимо девушка шла, к казаку подошла,
Что с тобою случилось, дружок?
Наш зарубежный гость, принуждаемый любвеобильным сотником, тоже пытался петь. Хотя бы гласные тянуть. Только слов, в отличие от меня, он не знал, так что получалось забавно.
Отвечал ей казак молодой
Осетра я ловил под водой
Буйна речка быстра, не поймал осетра
Зачерпнул я воды ледяной
Еще смешнее стало, когда Мангдай стал переводить субалтерну смысл того, чему тот пытался подпевать. Наверняка, ни до, ни после этого дня, тайджин никогда боле не пел песню о русском казаке. То-то у него глаза квадратными сделались.
Говорила казачка ему
Не коптись, дорогой, на дыму
Уходить не спеши, сапоги просуши
Разведешь ты огонь на дому
Хотя, черт его знает. Чужая душа — потемки. Тем более, что наш доктор утверждал — у монголоидов вообще души может и не быть.
Был казак тот еще молодой
Да к тому же еще холостой
Эх, дощечка, доска. Подвела казака
Не дошел он до дому весной.
Тут Безсонов заплакал. Это помню. И даже знаю почему. Наверное — дом вспомнил. А китаец принялся что-то хлюпающему носом гиганту втолковывать. И, похоже, сотник даже его понимал…
Принтц сцепился языком с Барковым. Спорили до хрипоты о Божьем Промысле в свете расового вопроса. Корнилов торговал водкой с зайсанами. После бесславной гибели Турмека и большей части его "эскадрона" огромные земельные угодья остались без хозяина. Мангдай с Могалоком уже мысленно прибрали бесхозное, а тут коварный хорунжий с бочонком спиртного. Гилев с Хабаровым что-то тихонько обсуждали с Костровым у костра. А Артемка кормил остывшим мясом казачий хор. И только мне совершенно нечем было заняться. Или я просто не помню?
Просыпался долго, и как-то — трудно, раздельно. Сначала глаза открылись, потом мозг. И то — с помощью матерящегося Германа. Нашел себя на толстенной, пахнущей каким-то животным, кошме, в бревенчатом пороховом складе.
Похмельный синдром во всей его красе. В голове — бяка, во рту — кака. По телу словно бульдозер пол ночи катался, и слабость такая, будто бы вторую половину темного времени суток я тот механизм сам и толкал.
Слава Богу, взрослым людям не нужно изобретать лекарство от этой, одной из самых распространенных в Сибири, хвори. Всего-то и делов — встать, пройти пару сотен шагов до края оборонительного вала к нашему лугу, и там отыскать хотя бы грамм тридцать того отвратительного самогона, что мы глыкали вчера. Обычный житейский подвиг с достойной наградой.
