Анатолий Минский - Демон против люфтваффе
Комсорг ответил матом. Не прав, товарищ, объяснял же ему про греховность сквернословия. Впрочем, размах верхнего крыла у «Ньюпора» двенадцать метров. То есть грохнулись мы с шести метров, как из окна двухэтажного дома. А до этого ссыпались с шестисот. Неудивительно, что парень немного нервный. Ладно, пора заняться собой.
Я не без труда встал и избавился от парашюта. Потом забросил его в кострище, туда же полетели куртка и рубашка. Пуля зацепила почку и вышла через верхушку печени, застряв в приборной доске. Пройдёт несколько десятков минут, на спине и животе останутся лишь шрамы. Если что, испанские католики объявят меня святым, а испанские коммунисты резко потребуют материалистического объяснения. А так — две царапины, давно зажили. Дырку под штанами скрывать не собираюсь, поэтому придётся сдаться местным коновалам, пусть заодно пулю вытащат.
До аэродрома плёлся добрый час и первым делом увидел «Ньюпор» Ивана, которому пришёл капец прямо на полосе. В смысле — самолёту, виновник переполоха нарисовался тут же, с виду целый и невредимый, если не считать хромоты. Бросился меня тискать, испанцы набежали с криками: ура, недобитый появился. Наверно, я странно смотрелся со стороны, с голым торсом, в саже, с потёками крови на животе, спине и штанах. Копец моргает глазами внутри светлых пятен от очков, остальная поверхность физиономии нежно тонирована сажей.
— Вань, мы в первом же полёте оба «Ньюпора» угробили. Нас судить будут?
— Ты чо! Испанцы в восторге. «Арадо» побросали бомбы где попало, перепугались пилоты с неожиданности. Сегодня впервые за две недели ни одного убитого от бомбёжки!
— Вива авиадорес русос! — вторят ему испанцы, а тут ещё Григорьевич добавил:
— Они наперебой уверяют, что один немец задымил. Вы — герои. Не ранен, кстати?
— Малость. Что‑то в заднице лишнее завелось.
Хименас и Алонсо поразились, что за обедом я ровно сел в кресло на оба полупопия. Не бывает смешных ран, любая может вывести бойца из строя. С Мировой войны известно, лётчик часто ловит пули спиной и седалищем. Работа такая. Объяснил им: нормально, царапина. Потом попросил Хименаса записать этот вылет испанским пилотам.
— Синьоры, мы даже в республиканскую армию ещё не зачислены. Да и не считаю вылет удачным. Вы воюете гораздо дольше. Вам и слава.
Испанцы переглянулись, изумились, потом снова «вива, русия», бокалы с вином, какие‑то мужики с гитарой… Я позволил нам с Ваняткой слегка окосеть.
Солнце решительно направилось к западным горам, когда мы с Алонсо вышли покурить. Я старательно коверкал испанский язык, вставлял множество русских и ненужных слов вроде «испаньола нихт ферштейн», но в целом позволял говорить со мной на местном наречии.
— Амиго Хуан, чего форму не носишь?
Он чуть смутился. Оказывается, практически всё офицерство приняло сторону мятежников. В глазах республиканцев человек в офицерской форме — заведомый фалангист. Поэтому проще по гражданке, что он и нам советует.
В нашу беседу вклинилось стрекотание авиационного движка. Двукрылый одномоторный птиц описал круг на высоте метров шестьсот — семьсот.
— Fiat Cr.32, — заметил привычный Алонсо. — С юго — востока припёрся. Какого дьявола он тут забыл. Новичок?
Я на миг представил себя на месте молодого начинающего летуна, коим и в самом деле являюсь. Допустим, на остатках топлива тяну домой, вижу аэродром… Эврика! В темпе выгнав алкоголь из мозгов, прыгнул к ящику с дымовыми шашками, стукнул одну о каблук и швырнул на поле. Присаживайся, мол, синьор фашист, тебя здесь ждут.
Итальянец прогулялся чуть ниже, сориентировался на полосатую колбасу и аккуратно притёрся против ветра, заглушив мотор неподалёку от нас. Вылез — действительно молодой. Хименас приказал его в комендатуру увезти, а то родственники погибших под бомбами не дай Бог про макаронника узнают — здесь армагедец начнётся.
Хосе с механиком «Ньюпора», загубленного моим напарником, без спросу залезли в «Фиат», мотор завели. Радостные такие доложили: всё в порядке, боекомплект полный, нужно лишь топлива долить. Я даже не стал уточнять, как они без руководств разобрались в незнакомом иностранном аппарате. Но вижу — не лгут.
Смотрю, у Вани Копеца аж слюна потекла. Современный самолёт! Практически новый. Он попробовал забраться и приуныл — ногу расшиб капитально. А мне швы на попе не мешают. И, невольно начиная заражаться русской авиационной сумасшедшинкой, я объявил Хименасу: до темноты делаю пробный вылет, утром встречаю бомберов на «Фиате».
Уже укладываясь спать, позвал на внутренний совет шизофрению.
«Вань, тот же Хименас — куда более опытный лётчик. Может, ну его на… Пусть испанец летит».
«Ты чо! Сами справимся. Только… дай порулить. Хоть после взлёта. Можно?»
И как ему отказать?
Утром механики сумели удивить. Велел закрасить чёрные франкистские полосы, оставить машину чисто белой. А они на киле и плоскостях сокола нарисовали. Хорошо хоть не красного, для загадочности — синего. Фиг знает каких ВВС этот истребитель.
Я забрался на четыре тысячи и принял к востоку. Оттуда солнце по утрам, высмотреть одинокую точку не просто. Поэтому, думаю, и не заметили.
Ждать на этот раз пришлось долго. Ванятка напилотировался до посинения, тем более — наверху и в самом деле прохладно. Когда датчик топлива тревожно накренил стрелку влево, появились гости. На этот раз много. Бомбардировщики покрупнее вчерашних «Арадо», трёхмоторные, четвёрка «Хейнкелей», пара «Фиатов». Вперёд! Только двинул рукоятку газа, мотор зачихал. Твою ж… Всё время забываю. У итальянского самолёта управление карбюратором сделано по — дебильному, наоборот. Ручку на себя — полный газ, понеслась, родимая.
Фашисты расположились выгоднее, но мне германцы нужны. Глупо, конечно, когда они на одной стороне воюют. Попробуй с ангелом поспорь… Ему не заржавеет записать итальянского пилота в излишние сопутствующие потери и накинуть в довесок пару лет в преисподней.
Эскадра не торопится, «Юнкерсы» сравнительно тихоходные. И я ненавязчиво подполз к «Хейнкелю» чуть ниже хвоста. Не дёргается. Чего «Фиата» бояться? И вообще, нет у республиканцев машин, на которых легко разогнаться до двухсот двадцати километров в час в горизонтали.
Я подкрался настолько близко, что рассмотрел смешные стремена — подножки по сторонам кабины для удобства путешествий в неё и обратно. Потом по — неопытности ввалился в струю от винта, чуть не штопорнул. Снова приблизился, резко выдохнул воздух, как Ванятка перед приёмом ста грамм, и потянул ручку на себя, вдавив гашетку до упора… Бам — бам — бам — бам!! Это не сухой треск мелкотравчатой спарки «Ньюпора». Крупнокалиберные стволы заработали как отбойный молоток. И не страшно, что даже с такого расстояния девяносто процентов пуль отправились за молоком. От «Хейнкеля» ошмётки полетели!
Тут же заранее обдуманные действия. Машину в левый вираж к солнцу, ручку газа на себя до упора и с плавным снижением убегаем, убегаем… Не умею воздушный бой вести, так лучше и не пытаться. Со временем научусь.
Головой крутанул до треска позвонков. «Хейнкель» получил своё, пара за мной сворачивает, но куда им! В пикировании они не быстрее «Фиата». Не знают, что у меня топлива минут на двадцать. Им далеко на базу возвращаться, не на последних же каплях горючего.
А на земле поразился, до чего испанцы умеют найти повод для радости. Я не сорвал атаку бомберов, как мы вчера с Копецом. «Юнкерсы» от души приложились. Но сбитый «Хейнкель» — чем не повод для праздника?
Его пилот выпрыгнул с парашютом. Везунчик, с такого расстояния да крупнокалиберным — никакая бронеспинка не спасёт. Если только не… Я отогнал эту мысль прочь. Оказалось — зря.
— Иван, сбитый немец вас видеть хочет.
Мне не понравился голос Григорьевича. Что, падаль начнёт права качать — не было на «Фиате» опознавательных знаков правительственных ВВС? Были, очки купи! Я всё же зашёл в караулку аэродрома.
Довольно приятный мужик в лётной форме, симпатичный даже, если не считать фингала. Ну, с этим у испанцев быстро. Небольшие усики, прямой тонкий нос, грустные и внимательные глаза.
Сделал вид, что говорю по — испански, скрывая русскую принадлежность. Белогвардеец с трудом понимает ломаную речь и переводит на немецкий.
Сбитый представился обер — лейтенантом Вернером Мёльдерсом, легион «Кондор», Люфтваффе. Утверждает, что считает себя весьма опытным пилотом. Почему тогда плёлся в хвосте?
На ходу придумываю себе испанское погоняло — лейтенант Пабло Муэрте, республиканская армия. Немец глянул чуть разочарованно. Потом обронил: всё в руце Божьей, и я едва удержался, чтобы не подпрыгнуть до потолка. Велел Григорьевичу и испанцам свалить, оставив меня с пленником наедине.
Латынь — мёртвый язык добрую тысячу лет, если не больше. Он же — всеобщий разговорный в преисподней, изменяется, развивается. Мёльдерс специально или рефлекторно сказанул про руку Божью на латыни двадцатого века! Не утруждаясь виражами вокруг да около, я спросил на том же загробном диалекте:
