Воин-Врач III (СИ) - Дмитриев Олег

Мадьяры, что взялись сопровождать наших домой, устали поражаться, поэтому на все новые сюрпризы только рукой махали. А другой глаза закрывали, чтоб не видеть.

Когда из невеликого лесочка выехало с десяток возов, которых там, казалось бы, и вплотную один к другому было не приткнуть, молчали. Ахали только. Когда из следующей рощицы стали вытягиваться одни за другими гружёные сани — и ахать перестали. Считали только, вслух. И потом на каждый куст косились с опаской, пугаными воронами — а ну как колдуны-русы и отсюда вынут лошадь, сани и мешки с поклажей на них?

Но смешнее всего вышло в Белом Городе — Белграде.

Разместив все возы на двух причалах, группа сопровождения в числе сорока мадьяров, шести нетопырей и примкнувшего к ним Даньки-медведя разложила костры и приготовилась было трапезничать. В это самое время из городских ворот с визгом и улюлюканьем вылетела пятёрка половцев. Венгры похватали оружие, готовясь задорого продать свои геройские жизни проклятым степнякам. С удивлением и непониманием глядя на русов, которые и ухом не повели, продолжая помешивать в котлах варево. На конвойных поглядывая неодобрительно: ну вот чего сразу за сабли-то хвататься? Пока доскачут, пока размахнутся нападать — столько всего случиться может. Так и вышло.

Старший кыпчак осадил коня, не доезжая стоянки. Привстал над седлом повыше и затараторил что-то на своём, глядя на Корбута. Который по-прежнему мешал похлёбку в котле и слушал, казалось бы, вполуха. Пока не выделил из хриплой тарабарщины слова «Всеслав» и «Байгар». И своё имя. Не меняя выражения лица, старшина нашарил не глядя за спиной коврик-кошму, бросил его рядом с собой возле костра и махнул рукой половцу. Тот спустился с коня, подошёл неторопливо, медленно переставляя кривые колесом ноги в дорогих остроносых сапогах, и уселся рядом.

— Байгар? — уточнил Корбут, пробуя хлёбово, не пересолил ли.

Степняк важно и неторопливо согласно кивнул головой.

— Ко Всеславу-князю? — продолжая помешивать, задал он второй вопрос.

Половец снова закивал и добавил что-то про «кам рус, бус, ак хан». Судя по всему, это означало что-то вроде «шаман русов, волк, белый князь».

— Добро. Я Корбут. Эти — со мной, не трогайте их, пугливые какие-то они, — старшина обвёл рукой венгров, что так и стояли с мечами наголо. И продолжил совершенно бытовым, обычным голосом, — Выдыхаем, братцы. Князь-батюшка людей Шарукана за нами прислал, чтоб домой проводили. Всё, считайте, что мы в Киеве уже. Уху будешь?

Последний вопрос относился к кыпчаку, как и плошка с варевом, протянутая по стародавним международным обычаям гостериимства. Тот миску принял с достоинством, прорычав что-то своим, двое из которых тут же начали мостить кострище рядом, а двое рванули в город, наверное, за остальными.

Вытянутые белые лица венгров с выпученными глазами надо было видеть, конечно.

Глава 7

Черное колдовство белой Руси

— Что думаешь, матушка? — спросил кареглазый юноша у задумчивой светловолосой женщины.

Она сидела за столом напротив него и разглядывала дары странных волхвов, что слуги разложили по столам и на коврах в этом зале. Ковры, персидские, яркие и баснословно дорогие, неожиданные гости его сына использовали как тряпки, мешковину или рядно́, перекладывая ими золотые и бронзовые вещи, чтоб друг о дружку доро́гой не побились. Явно не имея ни малейшего представления о стоимости ни ковров, ни старой римской бронзы. Конечно, не всё из этого можно было быстро и выгодно превратить в золото, зерно, оружие и коней. Многие редкостной красоты вещицы, единственные в мире, продавать было бы и вовсе страшной глупостью. Но жизнь длинная и поворачивается разными боками, а то и вовсе хвостом махнёт.

— Думаю, сынок, что к той корчме тебя сам Бог вывел. И радуюсь тому, что ты у нас с батюшкой твоим не только храбрый удался, но и мудрый. Как ты сказал ему? «Наука дороже даров»? — она держала в изящных пальцах золотой венец. Вроде бы грубо сделанная вещь, с заметными огрехами в отливке и в чеканке. Старая, жутко старая вещица, с тысячелетней историей, с готских земель. Но делали её ещё задолго до готов.

— Да, так и сказал. Так что ты думаешь? — он был ещё и настойчивым. С самого детства любил и не боялся узнавать новое. Хорошее, хоть и опасное временами, качество для вождя.

— Думаю, Саша, что тётка твоя кругом права была. Много неожиданностей, страшных, фатальных, ждут вскорости императора и папу римского. Аня-сестрица всегда на новости нюх чуткий имела, это будто от батюшки нашего, деда твоего, Ярослава, досталось ей. Верно решила она на отчий дом, на землю предков повнимательнее присмотреться. Если хоть десятая доля того, чего про этого Всеслава говорят, правда — то чем раньше мы с ним дружбу заведём, тем нам же и лучше. А вернее всего бы и не дружбу даже. Подумать надо, сынок, как полезными ему стать. Подумать, да самим и предложить. Если правильно Аня-сестрица рассудила, то этот князь из тех, редких, кто добро помнит.

Они ещё долго говорили, разглядывая и перебирая дары, привезённые и врученные с честью и уважением странным бродягой, оказавшимся непобедимым богатырём. Что сопровождал в русские земли несметные сокровища, отнятые у латинян. Дерзко, смело, небывало, прямо посреди бела дня и мирных католических земель. Говорили, что собранное похитили слуги князя тьмы, Сатаны, вознесясь бесчисленными тёмными ордами из само́й Преисподней, побив без жалости многотысячную церковную стражу. Но Анастасия, королева Венгрии, помнила старое родное присловье о том, что у страха глаза велики́. И всем сердцем радовалась, что сыну её тот страх не передался. Шоломоном по совету епископа его решил назвать отец, король Андраш Белый. Она же звала первенца Сашей, Александром. В честь великого властителя и воина далёкого прошлого, сказки о котором сказывала ей давным-давно старая бабка. Постоянно веля помнить, что ничуть не меньше вели́к и грозен был и её, Настюши, собственный прадед. Святослав Храбрый.

По утреннему зимнему лесу, по петлявшей меж деревьев неширокой тропке-дорожке ползли сани. Тощая лошадёнка еле тащила порожние, что ж будет, когда хозяин наполнит их поклажей?

Казимир с семьёй жил в Свенцке, городишке на северо-западе королевства Польского, но за провизией часто выбирался к восточным соседям, племенам, что звали себя ятвягами. У лесных дикарей, что селились малыми хуторками-весками в глухих дебрях, всегда можно было разжиться мясцом, мёдом, воском, зерном и рыбой. Наверное, пан Бог по случайному недосмотру забыл направить бессловесное речное племя в реки ляшской земли, поэтому уловы возле Свенцка ни в какое сравнение со здешними не шли. Казалось, рыба тут сама из проруби выскакивала в сани рыболовов — так много её всегда было. Дичь водилась не менее густо. Дома тоже можно было наловить зайцев, а если повезёт — добыть и лесного короля, лося. Но рощи и бо́ры принадлежали панам и монастырям, и за охотой в них зорко следили слуги и монахи — можно легко было оказаться битому и без гро́шей. Не единожды по́ротый Казимир был трусоват, но считал себя хитрым. Поэтому ездил к соседям, торгуясь и нещадно обманывая простодушных дикарей. Здесь леса и реки, как они говорили, были общими. А, значит, ничейными.

Первый хуторок удивил. Следов не было ни перед оградой, ни внутри неё, даже собачьих. Лях побаивался местных псин, здоровенных и обманчиво спокойных. Он видел, как по взмаху руки хозяина, тоже не болтливого, такой зверь сел перед его лошадью и оскалился молча. Кобылка старая тогда едва не околела от ужаса, напустив позорную лужу под хохот здешней детворы. Да что она, сам старый Казимир едва не осрамился тогда.

Нынче же не было ни души за оградой. В гости к другим дикарям поехали? Тогда бы прислонили к воротам палочку, чтоб ветром не растворило, они всегда так делали. И собака, хоть одна, но сторожить дворы да осталась бы. Лях как-то решил, пока хозяев дома не было, поглядеть по амбарам, так едва ноги унёс от старой серой суки, что выскочила из-за угла молча, без привычного брехливого тявканья. И в себя Казимир пришёл уже в лесу, нахлёстывая мерина, гоня его прочь и молясь пани Богородице.