Инвестор. Железо войны (СИ) - Соболев Николай "Д. Н. Замполит"

— А ты здесь как? — перевел он стрелки.

— На пароходе познакомилась с хозяевами, приняли на работу, — слегка отвернулась она.

— Познакомилась… в постели, да? — укол ревности удивил самого Крезена.

Но Флоренс легкомысленно отмахнулась — совершенно по-французски.

За пятнадцать минут, которые им потребовались, чтобы отдышаться, согнать румянец и вернуться в благопристойный вид, Михаил вытянул все нужные данные — хозяева живут в гостинице «Лютеция», сейчас в отъезде, один должен вернуться из Гавра, где он встречает чикагского архитектора, завтра, двое других — послезавтра.

Во всяком случае, полковник Жаданов принял сведения с большим удовлетворением и немедленно развил кипучую деятельность.

В назначенный час Крезен, в белом шелковом кашне и с тростью, вошел в «Лютецию» и потребовал у распорядителя показать ему номера-люкс, якобы для планирующего визит в Париж патрона, американского нефтяного магната Лоренса Льюиса. Пока Крезена водили по номерам, к гостинице подкатил автофургон мебельной компании, из которого грузчики в рабочих блузах вытащили большой фанерный ящик.

Один из них, утирая бородку снятым с лысины беретом, объяснил швейцару на служебном входе, что привезли комод на замену сломанному. Швейцар собрался было позвонить в дирекцию для уточнения, но едва взялся за трубку, как получил в нос от самого здорового из грузчиков и сложился за стойку.

Распорядитель, заслышав некоторую суматоху на первом этаже, нахмурился и сделал было движение в сторону беспорядка, но Крезен небрежно придержал его костяным набалдашником трости:

— Любезный, мы не закончили.

Распорядитель поклонился, но при первой же возникшей паузе отправил коридорного проследить, а чуть позже, когда отбыл Крезен, проверил и сам.

Но к тому моменту грузчики успели почти все задуманное — они легко дотащили ящик до номера в бельэтаже и постучались. Открылась, как ни странно, дверь соседнего номера, но выглянувший оттуда брюнет мгновенно получил струю из резиновой груши в лицо, упал на колени и потерял сознание.

Пока двое из грузчиков затаскивали его обратно, появился и блондин из первого номера, крайне недовольный вторжением. Из второй груши тут же распылили густое облако химиката, а затем, не приближаясь вплотную и прикрывая лица платками, забросили тело в ящик и вынесли его обратно, выронив в суматохе комнатную туфлю. Ящик доволокли до фургона, хлопнули дверцы, взревел мотор…

Тревогу поднял распорядитель, обнаруживший лежащего в отключке швейцара, а чуть позже, когда развеялся густой запах дурмана и пришел в себя брюнет, в гостиницу примчались десяток полицейских из комиссариата 6-го арондисмана*.

VI-e arrondissement — один из двадцати районов Парижа.

Над мостами вставало солнце, отражаясь в незамерзающей Сене. На гранитных парапетах набережных букинисты уже разложили свои богатства — целых два километра, от самого Сите до моста де ля Конкорд и Кэ д’Орсе! Печатное слово нынче, пусть самое древнее и редкое, было богатством очень условно — не то что покупателей, даже любопытных водилось мало, и за каждым с надеждой следили глаза старых книжников в беретах, замотанных шарфами по самые глаза и трепетно перебирающих старинные фолианты руками в перчатках с обрезанными пальцами.

Обычно летом, у самого края воды или на баржах, торчали десятки рыболовов, но в холодный сезон железные борта пустовали — на стрелке Сите, похожей на нос линкора, вообще никого не было, если не считать короля Анри IV. Сидя на коне, в латах, лавровом венке и с жезлом в руке он взирал на город, который стоил мессы.

Крезен гулял в стометровом узеньком скверике стрелки, угадывая, с какой стороны появится Дима — от конических черных крыш Консьержери, с Нового моста или с набережной Орфевр.

Закржевский появился со стороны одноименной с мостом станции метро, на редкость собранный, и сразу перешел к делу:

— Держи, Миша, это рекомендательное письмо к полковнику Халяпину, он уже знает, Витковский известил. Доберешься до Мадрида — телеграфируй.

— А где его искать?

— Вот тебе адрес и на всякий случай телефон в Военном министерстве, Африканский отдел, они знают, как его найти.

По американской привычке не принимать ничего в темную, Крезен, не обращая внимания на гримаску товарища, распечатал и прочитал письмо:

— Отлично, спасибо, Дима. Как все прошло?

— Прекрасно, — показал острые зубы с железной коронкой Закржевский. — Рабочая блуза она ведь как шапка-невидимка, никто тебя не замечает. Химия из пульверизатора, мокрые носовые платки, все сработало отлично, вытащили клиента в ящике под видом мебели на ремонт.

— У вас есть кто свободно говорит на английском? Если что, я могу перевести.

— Не надо, — отказался от помощи Дима, — он знает и французский, и русский.

Нехорошее чувство, которое бывает при больших неприятностях, поднялось снизу живота и ударило горячей волной в голову. Уже зная ответ, Крезен тихо спросил:

— Как ты говорил его зовут?

— Я не говорил, но…

— Отвечай, — прошипел Михаил, придвинувшись вплотную.

— Грандер, Джон Грандер.

— Идиоты… — простонал Крезен.

— Выбирайте выражения, штабс-капитан! — возмутился Закржевский.

— Идиоты! — рявкнул ему в лицо Крезен.

Его шарф распахнулся, обнажая вздувшиеся жилы на шее:

— Вы сошли с ума! Вы даже не представляете, во что ввязались! Черт побери, если бы я знал раньше!

— Да в чем дело, в конце концов? — Дима нервно затеребил бородку.

— В том, что этот парень стоит несколько десятков миллионов долларов, и завтра здесь будет половина агентства Пинкертона, а французская полиция спустит на вас всех своих ищеек!

Глава 6

…и умереть

Ехавшие в Берлин доучиваться краскомы что в коридорах поезда, что в вагоне-ресторане от нас с Панчо шарахались и старательно делали вид, будто мы их не замечаем. Вероятно, лично наркомвоенмор товарищ Ворошилов накрутил им хвост, чтобы не общались с разными там сомнительными американцами.

Вместо этого с нами настойчиво общался Ян Кочек, расспрашивая о жизни в Париже и Нью-Йорке. Надо отдать ему должное, человек он обаятельный, располагающий — не в пример пани Анне Кочековой, особе замкнутой и малоразговорчивой.

Поезд гуднул, отправляясь от Негорелого, пересек заболоченные поймы Синицкой и Перетути, за окном мелькнул пограничный столб № 778… Я почувствовал нечто вроде облегчения — если поля и березки, оставшиеся за спиной, были безусловно родными, то люди напрягали меня крайностью своих суждений и поступков. Фанатичная вера в победу мировой революции потускнела, но еще сияла, заставляя адептов действовать радикально. Кто не с нами, тот против нас — и никак иначе, жесткое разграничение. А природа, кстати, не любит резких границ, у нее все переходы плавные. Вон, убери столбы и заграждения, и не поймешь, где СССР, а где панская Польша — те же лески и речушки…

В столице Германии красные командиры в нелепо с непривычки сидящих костюмах покинули поезд, а служители Рейхсбана приволокли мне кучу телеграмм. Я начал перебирать их прямо на ходу, в коридоре вагона, когда мне навстречу из своего купе вышел Кочек.

— Все в делах?

— Да, переписка с архитектурно-строительным бюро, вы в этом что-либо понимаете?

— Нет, я больше по механической части, — отмазался «инженер».

— А, вот мне насчет автозавода пишут, вопрос насчет номенклатуры станков…

— Химико-механической, — напряженно улыбаясь, уточнил Кочек.

Вся его общительность и разговорчивость улетучились, а мне веселые бесенята тут же нашептали в ухо, и я выудил из пачки весьма кстати пересланную Осей телеграмму от Хикса:

— О, мне тут вопрос задают, связанный с кадмием…

Не знаю, как пани Анна почувствовала, что инженер Кочек попал в затруднительное положение, но она приоткрыла дверь купе и тягуче позвала:

— Я-ан…

И псевдословак, извинившись, немедленно с облегчением скрылся, отрезав дальнейшее общение захлопнутой дверью.