Все против всех (СИ) - Романов Герман Иванович
И на то были веские причины!
Многие жители русских земель, если не большинство, категорически не признавали «московский собор», что был два года тому назад на Красной Площади собран. Ведь там царя не избирали «всей землей», а на царство выкрикнули подставные подкупленные боярами люди имя Василия Ивановича. Сами братья о том прекрасно знали, ведь все действо Боярская Дума и организовала, или ее большая часть, что вернее.
Но сейчас, добившись интригами и мятежом власти, став «самодержцем», царь Василий Иванович просто не знал, что ему с этой властью делать, и как править государством дальше. Веры у народа и дворянства Шуйским не было уже ни на ломаный грош, «боярскому царю» не желали подчиняться. И лишь вторжение ненавистных ляхов и холопская ненависть, что «разогревал» своими указами новый «Лжедмитрий», вынуждали бояр и дворянство пока держать сторону московского царя.
Велика была и поддержка поставленного патриархом Гермогена — лукавого грека Игнатия, что ставленником «Дмитрия Ивановича» был, изгнали, как тот в свою очередь поступил с верным Годунову патриархом Иовом. Но смута уже развратила умы простонародья — к «мужицкому» царю в Тушино сбегались многие тысячи смердов и холопов, желающих свести счеты с бывшими помещиками, и разграбить их усадьбы.
Но теперь потянулись и дворяне с боярами — а это плохо. При самозванце уже собрана Боярская Дума, сбежавший из Москвы подьячий ставится в дьяки, и ему дается в управление Приказ, которые в Тушино и создаются. И грамоты во все города пишутся, чтобы быстрее признавали царем «Димитрия Иоанновича», и страшат разными карами за непокорство…
— Жигимонт все это, нужно отписать королю, чтобы повелел полякам уйти от самозванца, — тихо произнес Дмитрий, внимательно смотря на царя. — И отдать ему Мнишека и Маринку, дщерь его. Но та должна отказаться от титула царицы московской, и своим мужем «тушинского вора» не признавать. Думаю, король даст грамоту своим ляхам, что при самозванце находятся. А мы выдадим ему тех поляков, кто у нас по городам и острогам сидит, и Маринку отдадим с отцом, раз он их требует…
Знаменитая панцирная конница поляков — «крылатые гусары». Они наводили ужас на русских ополченцев, что не раз пытались вступить с ними в бой. Доставалось крепко и поместной дворянской коннице — выдержать копейный таранный удар она просто не могла. И лишь стрельцы при поддержки пушек могли дать укорот. Но «гусары» чувствовали себя на русских землях господами и частенько жгли селения — чего им жалеть русских мужиков, это быдло и хлопов…
Глава 20
— Я тебя столько лет ждала, братик. Чуяло сердечко, что жив ты, не побили тебя, младенца, со всеми — да как на дите несмышленое рука сабельку вострую поднимет — это душу нечистому совсем отдать нужно.
Монашка отпрянула от него — они сидели на лавке, обнявшись, перекрестилась, и снова прильнула к его плечу, поглаживая ладонью шею. Тихо сказала, напевно, но в голосе прорезалась твердость.
— Совсем ты обасурманился, Ванечка — лукавого помянула, а ты не перекрестился. Чти молитвы, крест на себя возлагай, чтобы людишки, в грехах погрязшие, постоянно видели, что господина нашего небесного Иисуса Христа чтишь. Понимаю, что воин ты, а раз оружием бога защищаешь, то это вместо молитвы служба. Но прислушайся ко мне, сестрице твоей неразумной — так лучше будет для рода нашего, ведь ты Старицкий удельный князь. И не только — законный царь по праву рождения своего, прадед твой Иоанн Васильевич первым государем всей земли Русской был!
Иван похолодел — от слов сестрицы кровью несло, большой кровью. Мало того, что самозванцем поневоле стал, так теперь его на манер Лжедмитрия использовать могут — а оно надо?!
— В нынешней ситуации притязания на трон выдвигать, Машенька милая, смерти подобно — и так два царя на Руси, и еще третий появится. У меня ни кола, ни двора, казны и войска тоже нет, в кошельке два рубля, ничего не знаю, всю жизнь за морем-океаном провел. Сожрут нас с тобою моментально, сестрица, и не подавятся. Нет, в цари мне никак нельзя…
— Умница ты моя, — монашка поцеловала его в лоб, погладила по щеке, — ты правильно мыслишь — в цари никак нельзя. Но вот удельное княжество наше родовое получить можно. Его же царь Иоанн Васильевич, чтоб ему на сковороде жариться, прости господи, княжество отцовское в опричнину взял, с городами нашими Старицей, Алексином и Вереей. А батюшке нашему взамен Дмитров, Боровск, Звенигород и Стародуб отписал, со всеми деревеньками и землями. Хитер, окаянный — лишил поддержки народа, что верой и правдой роду нашему служил.
Не монашка сидела сейчас рядом с ним, нет — преобразилась «сестрица» в одночасье. Ведь королевой была Ливонской, и титула этого до сих пор не лишилась, хоть вдовствовала давно, и в монастырь была заперта. Но характер так и выпирал из нее, властный и решительный. Глаза полыхнули неукротимой яростью, как лампы загорелись.
— Опричнину свою злыдень этот отменил, а земли наши как вымороченные, в казну на себя отписал, а тем духовную грамоту деда своего государя Иоанна нарушив. Ан нет, не пресекся наш род — ты то остался, и тебе обязаны удел наш родовой возвернуть, хоть Василий царь, либо самозванец, что себя Димитрием Иоанновичем именует. Тут кто раньше поспеет права наши признать, чтобы силу нашу в союз получить!
— Так всех отцовских людей перебили вместе с батюшкой нашим, кто поддержит меня?! У меня воинов нет, кроме мальчишки! Бояр и дворян князя Владимира Андреевича перебили люто опричники, как мне сказывали…
— Зато дети и внуки их остались, и помнят правление наше, а москвичей зело не любят, и ножи булатные на них до сих пор точат. Меня ведь Бориска лукавый из Риги потому и вытянул, когда муж мой король Магнус помер, что удел Старицкий пообещал возвратить. Сказал, что замуж могу выйти, а сын мой, если рожу его, князем удельным станет. Али от дочери младшей, Евдокии Ольденбург, наследник будет — тоже Старицкий князь по праву полному станет, самовластцем на землях родовых.
— У тебя дочери? Где они?
— На погосте плямяшки твои, братик. Машу у людей верных оставила в замке, да померла она в горячке, мне отписали. Дуню сюда привезла — ее, как и меня насильно постригли и отравили здесь. Мыслю, по Борисовому приказу, ибо он за царя Федора распоряжался всеми делами. Опасны мы для него тем, что на трон претендовать могли, что на московскую шапку Мономаха, что на ливонскую корону — вот он и сговорился с королями. Тем ведь смерть наша выгодна — вот и заплатили ляхи со свеями за дело злое.
Преображение «сестрицы» Ивана уже не удивляло — все эти долгие годы женщина просто прятала под монашеским одеянием злость, жажду мщения и неимоверную властность с честолюбием.
— Потому в монастырь меня и упек, чтобы Старицу не отдавать, лиходей. Но ты, слава господу, живой остался, и теперь царь Василий закрутится, как уж под вилами. Ведь стоит тебе в Старицу приехать, как воевод царских изгонят живо, и тебе присягу дадут. Грамотка то Иоанна Васильевича, прадеда твоего, в ларце тайном лежит, батюшка многое успел спрятать, а верные люди до сих пор хранят, ибо бога чтят, и крест на том целовали. И меня признают — токмо из монастыря этого вырваться.
— Говорю же тебе — деньги нужны и войско! Любые права только тогда чего-то стоят, когда письмена реальной силой подкреплены!
— Умница ты мой, братик любимый, настоящим правителем станешь, и выи заставишь согнуть всех недругов наших. Деньги найдем, есть у меня малость — царь Федор Иоаннович дал мне на кормление село Лежнево с деревеньками, что у города Шуи — отобрал у князей Шуйских. Монастырь я там построила, деньги на кормление даю. И скоплено за долгие годы две тысячи рублей без малого, у людей моих хранятся — трое всего верных и осталось. Каждый свою часть хранит, если один изменит, богатством прельстившись, то у двух других в ларях серебро останется. А ныне нет им пока нужды мне измену учинять, а теперь тем паче верность хранить будут. И деньги все до копеечки привезут, и холопов ратных своих приведут. Есть у тебя и войско немалое, а станет еще больше!
