Все против всех (СИ) - Романов Герман Иванович
«Да, как из книги, когда Остап Бендер, представившись сыном героического лейтенанта Шмидта, не знал имени своего отца. У меня похожая ситуация — я не знаю фамилии „батюшки“. А то как с вором из кинокомедии „Иван Васильевич меняет профессию“ выйдет, когда тот князем Милославским представился. И сразу выяснилось, что того на воротах повесили третьего дня по царскому указу, как Ваньку-разбойника. Но выкрутился, шельмец, назвав себя Жоржем, и царя привлек как свидетеля.
Тут меня голыми руками не возьмешь — помню, что у Ивана Грозного братец был, князь с фамилией, в которой что-то про старость сказано. Имени не знаю, да и хрен с ней — я же не местный. Думай быстрее, Ваня, морщи лоб — выдавай свою версию — монах вон как напряжен, а тетка глазами сверкает, будто сигнальными лампами. Что-то она побледневшая сидит, как ее молодая подружка, что царевной оказалась. Надо как-то помягче сыграть, пусть сами додумывают, если косяк выйдет».
И с видимым усилием, чтобы притихшие служители культа убедились в его искренности, он негромко, якобы с трудом, произнес, мотнув головой, словно пребывая в растерянности:
— Ничего не могу вспомнить. Дядька когда умирал, все шептал мне что я старый стал совсем, про старость бормотал что-то. А более ничего не могу вспомнить, давно ведь было, лет тридцать с лишним тому назад, малый я еще был, многого не понимал. Ребятенок сущий…
— Может быть Старицкий?! Князь Владимир Андреевич! Наш батюшка с тобой, царем Иоанном убиенный!
Тетка с исказившимся лицом вскочила с лавки, шагнула и протянула к нему скрюченные руки. Лицо ее стало смертельно побледневшим, как меловая побелка на печи, монашка протянула к нему скрюченные руки. И тут же стала падать ничком на пол, потеряв сознание. Приложилась бы головой об кирпичную кладку холодной печи, но Иван ее подхватил на лету. Все же успел отреагировать на падение, благо похожий казус уже случился совсем недавно, пять минут тому назад.
«Хм, то царевна, теперь „сестренка“ — что-то мне везет сегодня на сомлевших. Так, тетку на лавку положить немедленно, что-то нашему монаху поплохело — куда-то на бок сваливается и за сердце хватается. Ух, вроде маленькая, но тяжелая, будто кирпичей наглоталась».
Уложив бесчувственную женщину на лавку, Князев бросился к монаху — тот был явно покрепче, и находился в сознании. Понимая, что тому нужно, Иван налил из стоявшего на печи кувшина в кружку. По пене понял, что это не вода или взвар, а квас. И сам напоил келаря — у того сил в пальцах не было. И посмотрел — у того явно отпустило, с облегчение выдохнул. И осевшим до хрипоты голосом тихо произнес:
— Твой батюшка князь Владимир Андреевич Старицкий, коего отравили по царскому повелению. А жену его, и почти всех деток подвесили на стену и палили по ним из пищалей, никого не пожалев. Я сам видел сие злодейство, и как его учинили…
Келарь всхлипнул — видимо переживания были сильными, все же человек верующий, раз в монахи подался, грехи замаливать.
— И матушку его с монахинями, бабку твою, в реке Шексна опричники утопили — тела потом рыбаки выловили. Там церковь поставили — люди ходят помолиться за святую мученицу. А инокиня Марфа твоя старшая сестра Мария, токмо она одна и уцелела из всех деток Старицкого князя Владимира Андреевича и второй супруги его, Евдокии Романовны, княжны Одоевской. Невзлюбил род сей Иоанн Васильевич, что с князем Андреем Курбским был связан. Потому брата твоей матери, князя Никиту Романовича казнил, а княжество его на себя отписал. А вот брата Василия и сестру твою Ефимию, что от первой жены Евдокии Нагой, пожалел до времени, их позже отравили, совсем недолго отца пережили…
Келарь хрипло задышал, и Князев стал всерьез опасаться, что тот помрет. Но крепок оказался монах, оправился, уже сам взял кружку и выпил квас, а голос стал значительно тверже.
— Марию пожалел потому, что сговор был насчет женитьбы с принцем Датским Магнусом, что королем Ливонии уже стал. Вот и отдали ему в жены Марию, хоть она тогда совсем отроковица была. Я на свадьбе той был, стольник царский я. Это потом, когда супротив тогда еще боярина Бориса Федоровича Годунова пошел, в царскую опалу попал и сослан был на Соловки, где чин монашеский и принял…
Такого развития событий Иван никак не ожил и совершенно растерялся от лавины обрушившейся на него информации. А келарь Авраамий неожиданно улыбнулся, приветливо как-то:
— Зрю, не знал ты ничего. На сердце легко стало — думал еще один самозванец. Прости меня, Иван Владимирович, князь Старицкий. Сам видишь, какие времена наступили — лжа и смута, тут и веру потерять можно…
Глава 19
— Побежали к самозванцу изменники, государь. Оба князя Трубецких, двое князей Засекиных також, и с ними Михайло Бутурлин. А еще князья Алексей Сицкий и Дмитрий Черкасский, и боярин Михайло Салтыков, — настроение у князя Дмитрия Шуйского было препоганым, когда он узнал о бегстве из Москвы представителей родовитой аристократии. Учуяли вороны где можно крошек больше склевать, вот и расправили крылья.
— «Кривой» Салтыков присягу мне сложил?!
Царственный брат ахнул, такого предательства он не ожидал. И зря — получив от царя Федора чин окольничего, а от царя Бориса боярскую шапку, Михайло Салтыков и предал своего благодетеля, переметнувшись на сторону первого «Димитрия». Потом поклялся в верности царю Василию и снова переметнулся. А ведь все не могут не знать, что новый «Дмитрий» не «старый», разные у них морды, непохожи друг на друга. Но ведь служат, собаки, и делают вид, что признали «чудесно спасшегося государя».
— С них самозванец Боярскую Думу создал, и там також князь Васька Рубец Мосальский замечен!
— Хотел гадюке этой голову отсечь, но покаялся мне, в ногах у меня валялся, пощаду вымолив, все планы «Димитрия» выдав, — осевшим голосом произнес царь. — Пощадил, отправил в Корелу воеводой, а он снова изменил, паскуда вероломная! Повинен в смерти, вор и сводник блудливый! На кол пса шелудивого посажу, как попадется!
Несмотря на грозный голос царя Василия, уверенности в нем не слышалось, поражение под Болховым обернулось горшим — войска самозванца подошли к Москве и стали обкладывать столицу со всех сторон. Верные присяге дворяне и стрельцы этому всячески противодействовали, войска стояли на речке Ходынке, грозя ударить по Тушинскому лагерю. Эта угроза вынуждала самозванца держать свои лучшие полки под рукою, особенно хоругви латной конницы — польских «крылатых гусар».
Ляхов пришло много, никак не меньше того числа, что было в войске первого «Дмитрия Углицкого». Отрекшийся от православия князь Роман Ружинский, как следовало из донесений верных людишек из тушинского стана, заложил все свои имения за шестьдесят тысяч злотых, набрал четыреста гусар и семьсот наемников с мушкетами, еще в апреле привел войско самозванцу на помощь. А тот назначил его гетманом, сместив другого пана, Миколая Меховецкого, что Мнишекам до того верно служил и первому самозванцу. А тому первый привел семьсот ляхов для поддержки, взяв Козельск на саблю, и власть там захватив. С ним и пан Лисовский, у которого больше полутора тысячи конных пахоликов, что массу бед приносят своими неожиданными набегами. И хотя под Зарайском его хорошо побили, но снова сил проклятый набрал, и воровские казаки его почитают, охотно на службу к нему идут. Под его знаменами до трех тысяч «лисовчиков» собралось, и все на конях добрых, с пистолями и саблями.
Ладно, два последних пана в рокоше против короля Жигомонта участвовали, потому и на русские земли сбежали от наказания, но гетман Ружинский, Гедеминович по роду, королю всегда верно служил, и рокош тот, бунт злонамеренный, подавлял без всякой жалости. А этот факт сильно взволновал братьев Шуйских — а ежели король в сговоре с новым самозванцем, и решил его руками власть над русскими землями захватить?!
Все города Северской земли сразу признали власть самозванца — Стародуб, Чернигов, Путивль и другие, но то понятно, московские при Боиске Годунове рати там много зла народу причинили. Но теперь то власть самозванца признают города, что вблизи Москвы — Калуга и Звенигород, а за ними Тула, где еще недавно, после сдачи отрядов Болотникова, царю василию крест на верность целовали. Астрахань и воронеж отложились, и другие города к нимпримкнут — уже два десятка набирается, а будет больше, в том сомнений у Шуйских не оставалось.
