Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!
— А, ты не знаешь! Город устраивает большую охоту. Война — войной, но общество должно собираться.
Руфина наконец оторвалась от своих приводов и блоков. Сразу стало приятней — сверху злые лучи не достают, зато ветерок налетает, принося прохладу взамен поднимающегося от черепицы жара. Уголок, правда, остался — именно там, на грани тени и света, и стоит подруга.
— Есть церковь.
— Ну что ты такое говоришь? В церкви молиться надо, а не женихов себе выглядывать.
Во Франции вообще балы устраивают. Надо же людям друг на друга посмотреть! Увы, с танцами у благородного сословия Испании плохо. Остается охота, главное развлечение благородных кавалеров и дам.
— Может быть, может быть. Вот только где это общество, и где мы? Впрочем, число волков в Эстремадуре, и верно, стоит подсократить. А то в предместья заглядывают.
Если это говорит дочь старшего алькальда над портом, понимай — ему жаловались алькальды предместий. Донья Ана поспешно перекрестилась.
— Не рассказывай ужасов!
— А что? В прошлую войну волки заходили на улицы, собак жрали. Людей покусали многих. Ничего, стража управилась.
— Ох, надеюсь, теперь до такого не дойдет. В любом случае, если за дело берется граф Барахас, серых станет поменьше… Но это неважно! Важно, что я тоже охочусь!
— Да?
— Да! Род де Рибера хороший, приглашения нам посылают. Только лошадь нужна, и сбруя с седлом, для меня и для брата, и арбалет… А у нас денег не было… Слушай, а ведь твоего отца тоже обойти не должны!
— Так приглашают, наверное. Ему надо?
— Это надо тебе! Ты замуж собираешься?
Ана подперла бок рукой. Вывернув запястье, да об ребра каркасной юбки. Не вульгарно, как торговка на базаре, но как знатная дама. Вторая рука в жесте римского оратора простерлась к подруге.
— Лучше скажи, откуда у вас деньги. Неужели твой отец продал-таки свой кусок пустыни и вложил деньги в очередной конвой к Островам?
— Нет, — Ана немного потухла. — Ну не может он продать майорат! Деньги дал сеньор Нуньес. Чтобы попасть на охоту. Он будет числиться моим женихом — и так попадет в общество. Ну, а мне — лошадь, седло и платье для верховой езды.
— Зачем платье? — удивилась Руфина. — Обычное подходит.
— Ты это знаешь. Я, — отмахнулась Ана. — А вот перуанец серебро выложил… Ну так что мне, отцу эти реалы подарить? Ведь спустит без толку. Стой! Ты сбила разговор в сторону! — обвиняюще ткнула пальцем. — Мы говорили про то, что тебе пора искать жениха! Ты что, в монастырь собралась?
— Нет…
— Значит, нужно замуж.
Ана принялась ходить по крыше. Подруга только глазами водит… Стоит, как назло, между кадками с лимонными деревьями. И кругом ее не обойти, чтоб хоть голову повернула. Статуя! Такие же бывают, что глазами следят. Руфина разве что моргает.
— Придется. Обязательно. Не теперь. Позже.
— Позже? Когда позже, Руфинита? Девчонки вон в четырнадцать-пятнадцать годков под венец идут. Это я в девках засиделась без состояния. А ты всего на год моложе.
Вот оно, движение. Шаг назад. В солнце!
— Два года, милая. До двадцати семи ждать не буду.
— Два года! Ну… тебе будет восемнадцать. Еще ничего. Но почему не сейчас? Ты же даже не выходишь никуда! Чем тебе эти крыша и дворик лучше, чем такие же в доме мужа? А ты, заметь, красивее не станешь.
Ана замолчала. Издала тяжкий вздох, опустила руки и сцепила их в замок. Подруга, как всегда, не изволила понять ни словечка, ни намека. Вот ведь толстокожая! Что ж, придется на ухо прокричать. Тихонько, да сцепив руки в замочек.
— Руфинита, я просто боюсь одна ехать.
— А брат?
— Брат — это брат. Мужчина. И вообще… Ты надежнее. Не хочешь женихов высматривать — не надо. Волков стреляй! Или ты боишься, что тебя насильно замуж выдадут?
— Вот уж нет! Ну, если так, поговорю с отцом. Как думаешь, мое черное для охоты подойдет?
— Какая ты все-таки хорошая!
Вот и вся взрослость Аны де Рибера — до первой радости. Висит у подруги на шее, и не замечает, что та хмурится. И так не до сна, а теперь новые хлопоты. Да если бы только они! Светлячок ушел… Снова сердце сжимают беспричинная печаль и злоба…
Соседка добилась своего, убралась. Увы, снизу раздается новый голос:
— Охота, значит? Славно, донья Руфина.
— Сеньор Венегас? Доброго дня, — выплюнула, будто подавиться пожелала. — Делать тебе нечего, кроме как апельсины стричь?
Венегас — фамилия. Говорят, встречается в Кордове — и в Севилье, потому как в Севилье встречается все, что есть в подлунном мире. Откуда он на деле, неизвестно, о молодости, до солдатчины, не рассказывает. А еще думает, что Руфина на него сердится, если та невзначай называет его «сеньором». Мол, дочь его высокого покровителя и друга намекает, что ей он все-таки чужой, почти человек с улицы. Потому сегодня и получил «сеньора»! Девушка действительно зла, только не на него. Вообще. А еще ей неловко звать человека втрое старше себя одной фамилией.
Окликнуть по имени? Она и не помнит! Или помнит, если немного нахмурит лоб. Мигель, вот как! Но назвать вассала по имени — обидеть, приравняв к наемному слуге. Даже сейчас — слишком! А по фамилии все равно неправильно. Всадить бы тому, кто придумал мелочный этикет, между глаз двухдюймовую пулю из рейтарского пистолета!
— Опять, донья Руфина. Только не апельсины, и не стригу. Да тебе сколько ни говори, все перезабудешь. Ухаживать за деревьями надо постоянно. Сад — искусство, которым и король наш, старый Карл, увлекался, и Филипп, дед нынешнего, собственным потом почтил… Значит, жениха присматривать будешь?
И этот туда же.
— Сеньор Венегас, вы же слышали разговор! За подружкой присматривать буду да волков бить!
— Ай-ай, у тебя и арбалета-то нет!
— А пистолеты на что, рейтарские?
— Так ольстреди поношенные. Новые, что ли, заказать?
— Зачем? Куда славней те, что прошли:
И Штадтлон и Луттер,
И Вербен и Лютцен,
Знакомы им Тилли и князь Валленштейн.
Но после походов
Хозяин их продал,
Как видно, чего поновей присмотрел…
Сложившиеся в голове строчки вернули настроение — пусть не хорошее, ровное.
— Вряд ли у них настолько богатая история, но делал немецкий мастер. Впрочем, верней всего, его к нам попросту привезли на продажу. Истрепал их какой-нибудь гарнизонный вояка, не видавший большой битвы. Вроде меня. А потом они понадобились для твоих любимых близнят. Может, купим новые?
— Все-таки я надеюсь, что у моих вещей более славное прошлое, Венегас!
— А я впервые вижу, когда жадность стихами оправдывают! — Мигель поднял и опустил руки в притворном отчаянии. — Не слишком ли ты экономная?
— Нет.
Перекинула косу через плечо. Теребит ленту.
— Ты сам знаешь. На меня и так уходит в пять раз больше денег, чем на других девушек.
Мигель знает, она права. Жить с даром — дорого, но экономить на жизни — умереть, и умереть гадко. Может быть, даже попасть в ад после смерти! Потому Руфина не будет стесняться скромных нарядов и потертой амуниции.
— Но, может, хоть галун нашьем? Где потерто?
— Нет. Они ведь еще хорошие, просто не новые. Так и ладно, пусть все видят — я не за женихом, я за волками. Ну, ладно, пойду маме расскажу. Уже совестно, что столько ей от меня хлопот! Да и обед отцу пора нести.
Улыбнулась — наконец! — и скрылась внизу.
Мигель пригладил усы. Хочет Руфинита, не хочет, а молодые люди ее увидят. Среди испанских аристократов красота женского тела ценится невысоко — все равно днем ее прятать в платья, под которыми даже не разобрать, беременна дама или нет. А ночью темно… В результате, как говорит Руфинита, «идеальной женской фигурой у нас в Испании почитается конус, у коего диаметр основания относится к высоте как единица к полутора». Куда важней манера двигаться да характер. Вот чего, а характера в Руфине де Теруан — хоть бедным раздавай. Оно и неудивительно: только о тайнах, сеньора, не стоит лишний раз и думать! А то, глядишь, на язык выскочит.
Так или иначе, следует кликнуть жену. Некрасиво выйдет, если сеньорите придется идти по городу с сеньорой Бланкой, будто у ее отца и вассалов нет. Конечно, у супружницы четверо сорванцов на шее, и дел по дому невпроворот, так вот ей и отдых!
Вассал… Иной человек и не числится по форме в свите сильного человека, а только тем и живет, что выполняет, что поручат, и ждет награды — какую дадут. Порой и установленное жалованье не платят, о каждом мараведи приходится напоминать, да как! Даже «целую ваши ноги» в подобном деле считается стилем низким. Вывелось целое племя припадающих к стопам, и это вольные люди, вассалы только королю. Ну, и пустому желудку с холодным очагом.
С Мигелем другая судьба сроднилась, пусть не больно высокая, да чести не в ущерб.
