Дэвид Брин - Почтальон
А впрочем... Он окинул любовным взором брошенный сейф. «Это мое, черт побери!»
На первом этаже раздался тяжелый топот. Теперь уже слишком поздно закрывать крышку тайника или прятать тяжелый ящик. Бранясь про себя, Гордон на цыпочках устремился к узкой лесенке, ведущей наверх.
Верхний этаж представлял собой тесную мансарду. Гордон уже обшарил ее и не обнаружил ничего достойного внимания. Однако сейчас ему нужно было найти укрытие. Он прижимался к наклонным стенам, чтобы не скрипеть половицами. Облюбовав под слуховым оконцем подобие сундука, он положил туда свой мешок и колчан и быстро натянул тетиву лука.
Станут ли они обыскивать дом? Если станут, то сейф наверняка бросится им в глаза. Отнесутся ли они к этому как к проявлению доброй воли удачливого на первых порах соперника, оставят ли часть содержимого ему? Он знал, что там, где еще сохранилось хотя бы примитивное понятие о чести, именно так и поступают.
Держа под прицелом верх лестницы, Гордон, однако, понимал, что находится в ловушке — под крышей деревянного домика. Не приходилось сомневаться, что местные жители, даже если они вернулись в каменный век, владеют искусством добывания огня.
Теперь он слышал шаги троих человек. Они раздавались уже на лестнице, причем подозрительно торопливые, с перепрыгиванием через ступеньки. Когда троица достигла второго этажа, до Гордона донесся крик:
— Эй, Карл, погляди-ка!
— Ты, видать, снова застал на докторской кровати ребятишек, играющих в больницу? Вот черт!
Послышались удары и скрежет металла о металл.
— Че-е-ерт!
Гордон покачал головой. Словарь Карла не отличался разнообразием, зато поражал интонациями.
Теперь в спальне явно рылись в содержимом ящика. Раздались звуки разрываемой бумаги, сопровождаемые столь же тривиальными восклицаниями. Наконец к первым двум голосам присоединился третий, звучавший достаточно отчетливо:
— Молодец этот парень, раз нашел и подбросил нам такое чудо. Жаль, что мы не можем его отблагодарить. Надо бы с ним познакомиться, чтобы не открывать по нему стрельбу при следующей встрече.
Если это была наживка, Гордон не торопился ее заглатывать. Он предпочитал ждать.
— Во всяком случае, он заслуживает, чтобы его предупредили. — Голос первого из троицы, появившегося в доме, звучал нарочито громко. — У нас в Окридже стреляют без предупреждения. Лучше ему уносить ноги, пока в нем не проделали дыру побольше той, которой наградили недавно «мастера выживания».
Гордон кивнул, давая себе слово, что так и поступит.
Наконец, прогремев вниз по лестнице и по крыльцу, шаги стихли. Прильнув к чердачному окошку, расположенному над фасадом, Гордон наблюдал, как все трое покидают дом и направляются к зарослям болиголова, заполонившего всю округу. Кроме винтовок, они несли битком набитые рюкзаки. Проводив их взглядом, он бросился к другому окошку, однако не заметил ничего подозрительного. Опасаться подвоха как будто не приходилось.
Гордон пребывал в уверенности, что гостей было трое. Он слышал шаги троих людей и три голоса. Вряд ли они оставили четвертого в засаде. И все же он соблюдал осторожность, покидая чердак. Сперва он улегся на пол перед люком, ведущим на лестницу, положив рядом лук с колчаном и мешок, и двинулся вперед ползком. Заглянув в люк, он вытащил револьвер и буквально свалился вниз, имея в виду застигнуть врасплох того, кто мог, хотя бы теоретически, устроить ему засаду. Гордон пребывал во всеоружии, готовый всадить все шесть пуль в недруга, если бы таковой обнаружился.
Однако стрелять пока было не в кого: путь на второй этаж свободен.
Гордон потянулся за мешком, не спуская глаз с лестницы, и тот с шумом упал к его ногам. Сидевший в засаде и тут не обнаружил себя. Подхватив свое имущество, Гордон со всеми предосторожностями спустился еще ниже.
Сейф валялся рядом с кроватью. Он был пуст, если не считать драной бумаги. В нем остались именно те безделицы, которые ожидал увидеть Гордон: акции, коллекция марок, купчая на дом. Однако не только это...
Он впился взглядом в разодранную картонную коробку, с которой только что сняли целлофан. На коробке красовалось изображение двух охотников, сидящих в каноэ и радостно рассматривающих свою новую складную винтовку. Это зрелище заставило Гордона застонать. Не приходилось сомневаться, что в коробке помимо оружия находились и боеприпасы.
«Проклятое ворье», — с горечью подумал он.
Еще один ворох бумажек — и он взбесился окончательно. «Эмпирин с кодеином», «Эритромицин», «Мегавитаминный комплекс», «Морфий»... В этикетках и коробочках не было недостатка, но самих лекарств и след простыл.
При должной хватке подобное богатство сделалось бы для Гордона пропуском в любое поселение. Да что там говорить, с ним он мог бы претендовать на испытательное членство в одной из зажиточных скотоводческих общин Вайоминга!
Через секунду у него и вовсе потемнело в глазах: на полу лежала пустая коробка с надписью: «Зубной порошок».
Мой зубной порошок!
Гордон сосчитал до десяти, но этого оказалось недостаточно. Он попробовал дышать по науке, однако еще больше приходил в ярость. Свесив голову, он стоял, не находя в себе сил смириться с очередной несправедливостью, на которые так щедра жизнь.
«Все в порядке, — уговаривал он себя. — Я по крайней мере жив. Если мне удастся добраться до своих вещей, то я, вероятно, останусь в живых и дальше. На будущий год, если он наступит, я позабочусь, чтобы у меня не сгнили зубы».
Подобрав мешок и лук, Гордон, все так же осторожно продолжил путь прочь из дома неоправдавшихся ожиданий.
* * *Человек, длительное время живущий наедине с природой, может дать фору самому умелому охотнику, при условии что последний неизменно возвращается с промысла домой, к родне и друзьям. Разница состоит в том, что такой человек накоротке знаком со зверьем, с самой дикой жизнью. Сейчас Гордон чувствовал, как напряжены его нервы, не понимая пока, чем это вызвано. Однако ощущение тревоги не проходило.
Он возвращался прежним путем на восточную окраину города, где спрятал пожитки. Неясная тревога заставила его остановиться и оглядеться. Не слишком ли он пуглив? В конце концов ему еще далеко до Иеремии Джонсона, он пока не может расшифровывать звуки и запахи, наполняющие лес, с той же легкостью, как когда-то — уличные указатели. Однако сейчас он озирался, силясь понять, что же все-таки так беспокоит его.
В зарослях преобладали болиголов, широколистный клен и осина, которая, подобно сорняку, поднималась всюду, где было свободное местечко. Пейзаж не имел ничего общего с пересохшим лесом, опостылевшим ему на восточных склонах Каскадных гор, где его к тому же выследили и обобрали среди редких сосенок. Здесь же разливался густой аромат жизни — такого он не вдыхал ни разу после Трехлетней зимы.
Пока Гордон двигался, звуки, издаваемые зверьем, почти не достигали его слуха. Однако стоило ему замереть, как округа наполнялась птичьим щебетом. Сороки перелетали с места на место, не уступая ни пяди полянок, богатых жуками, проигрывающим им в размерах сойкам; пернатые помельче сновали по веткам, чирикая и тоже насыщаясь.
Птицы средних размеров не питают большой любви к человеку, но и не стремятся облетать его за милю, если он не делает резких движений.
«Почему же я так нервничаю?»
Слева от него раздался резкий звук. Гордон рывком повернулся в ту сторону, где переплелись ветви ежевики, и сжался. Впрочем, и там не оказалось ничего примечательного, кроме птиц. Вернее, одной птицы — пересмешника. Она опустилась на груду веточек, служивших ей гнездом, немного отдохнула, и вдруг, воинственно топорща перышки, с криком исчезла в зарослях. Стоило птице скрыться из виду, как опять раздался непонятный хруст, после чего пересмешник вновь появился в поле зрения.
Гордон, рассеянно ковыряя кончиком лука землю у себя под ногами, свободной рукой потихоньку расстегивал кобуру, стараясь сохранить на лице скучающее выражение. Потом не спеша двинулся вперед, негромко насвистывая, хотя губы его вмиг пересохли. Он и не приближался к зарослям, и не удалялся от них, наметив себе цель — большую елку.
В зарослях притаилось нечто, заставившее пересмешника выступить на защиту гнезда, и это нечто не обращало внимания на его наскоки, преследуя главную цель — оставаться невидимым.
Теперь Гордон не сомневался, что попал в засаду. Он шагал с подчеркнутой беспечностью, как на прогулке. Однако, оказавшись за облюбованным толстым стволом, выхватил револьвер и нырнул в подлесок, пригибаясь и стараясь не показываться из-за дерева. Бросаясь на землю с другой стороны ствола, он услышал отвратительный хлопок и почувствовал острую боль в правой руке. Сжимавшие револьвер пальцы на какое-то время онемели, и Гордона охватила паника. Если он сломал руку, то...
Рукав его форменной рубахи намок от крови. Страх усиливал боль. Так продолжалось до тех пор, пока он не закатал рукав и не увидел рану, из которой торчал обломок острой щепки. Он сломал не руку, а свой лук и напоролся на него в падении.
