Александр Громов - Исландская карта. Русский аркан
Воображение дорисовывало живописные и жутковатые подробности. О рукосуе уважительно шептались, чему Третье отделение нимало не мешало — напротив, поощряло шепотки. А на самом деле никакого рукосуя не было, как никогда не было и мифического абрека Тотема Шошонова. Было в общем-то немногое: десятка полтора несложных приемов обороны от противника, вооруженного ножом, саблей и револьвером, и еще меньше китайских фокусов, основанных на знании особых точек человеческого тела. По чести говоря, при подготовке кадров для Третьего отделения куда более серьезное внимание уделялось стрельбе, фехтованию и верховой езде. Остальное — факультативно, если угодно. За свой счет.
Но рукосуй был полезен, как полезен всякий жупел при умелом его использовании. Рукосуя боялись. Существуя лишь в легендах, он тем не менее давал сотруднику Третьего отделения неоценимое психологическое преимущество в критические моменты. Иной раз противник бросал оружие еще до боя и слезно молил о пощаде.
Зато рукосуй ничем не мог помочь в стране, где о нем никто сроду не слыхивал.
Комнаты оказались в конце коридора — вторая и третья от тупика. Проводив постояльцев, служанка удалилась, над чем-то хихикая.
Комнатушки оказались крошечными — пеналы, а не комнаты. Никакой мебели, если не считать ящичков вдоль стен и деревянных чурбачков, служивших, вероятно, подушками и, значит, к мебели не относящихся. Тускло горела свеча в засиженном мухами стеклянном светильнике. Еропка открыл ящичек — из него выпало нечто похожее на спальный мешок, употребляемый полярными исследователями и адептами новомодного увлечения альпинизмом.
— Футон, — шепотом пояснил граф. — В нем спят.
— Басурмане, — определил Еропка. — А кровать-то где?
— Зачем тебе кровать?
Из крайней комнаты слышался храп. Тому, кто строил гостиницу, вероятно, и в голову не пришло бы, что решетчатые перегородки, затянутые бумагой с полинявшими хризантемами и цаплями, должны хотя бы в минимальной степени ослаблять ненужные звуки. Возможно, сейчас это было преимуществом. А возможно, и нет.
— Занимай эту, — приказал Еропке граф, указав на смежную с храпуном комнату. — И ни звука. Ты спишь, понял? Но не спи.
— Заснешь тут, как же…
Еропка ушел. Всей гостинице было слышно, как он шумно устраивается спать и недовольно бурчит, ругая косоглазых нехристей, кладущих голову на деревяшку вместо пуховой подушки. Потом начал охать и ворочаться. Даже храпун перестал выводить носом рулады, удивившись во сне. Слуга понимал задание творчески. «Ни звука» — это правильно, но лишь с определенного момента. До него можно и даже полезно пошуметь, дабы не насторожились те, кому настораживаться не следует.
Граф лег на футон прямо в мокрой одежде, рядом положил трость. Мерно задышал. Затих и Еропка по соседству, потом засопел носом. Храпун в крайней комнате резко хрюкнул, поворочался и затих. Стало хорошо слышно, как дикий ветер с ревом бросается снаружи на стены, как барабанит по кровле ядреная картечь дождя и как скрипят под напором стихии старые балки.
Ронины где-то здесь, Лопухин это чувствовал. Их не было в харчевне, но служанка понесла куда-то четыре порции лапши. Значит, их четверо? Очень может быть. Но столь же вероятно, что в «Увядающем листе клена» остановилось почтенное семейство, посчитавшее ниже своего достоинства ужинать со всяким сбродом.
Хозяйка, вероятно, знает, кто они. Ронины хорошо платят ей за молчание — после двух убийств деньги у них есть. Можно не сомневаться: о двух остановившихся в гостинице иностранцах ронинам уже давно доложено.
Придут ли они взглянуть на странных гайдзинов?
Маловероятно.
Пришлют соглядатая? Или предпочтут затаиться в надежде на то, что незваные гости сами уберутся поутру?
А если не уберутся до тех пор, пока снаружи бесится тайфун?
У них мало времени, чтобы убить цесаревича. И с каждым часом его все меньше…
Крак! — порвалась бумага на решетчатой перегородке. В отверстие проник палец и исчез. Тотчас к отверстию приник чей-то любопытный глаз. Лопухин сделал недовольное движение — глаз мгновенно исчез. Дыра осталась. Поколебавшись, граф поднялся на четвереньки и заглянул в нее.
Японка. Она стояла на коленях и низко кланялась наблюдавшему за ней гайдзину, извиняясь за беспокойство, причиненное ее любопытством. Тьфу.
Он снова лег. Итак: слева — безопасно. Там Еропка. Справа — тоже. С одной стороны, это ободряет, но с другой — где искать убийц? Лопухин лежал уже час и начинал понимать: никто не придет. Ронины решили затаиться. Неприятное жжение возникшее сначала в области шеи и рук, а затем распространившееся по всему телу, не оставляло сомнений: в футоне обитали клопы.
В другое время Лопухин посочувствовал бы ронинам. Ведь что такое ронин в буквальном переводе? Человек-волна. Самурай без господина. Лишний человек. На Руси такого уподобили бы перекати-полю, ну а здесь — волне. Кому что ближе. Он катится по дорогам всей Японии, пробавляясь случайными заработками, а то и грабежами на больших и малых дорогах. Он — воплощение абсолютной свободы от людей, но только не от бусидо. И он, как правило, тяготится этой свободой. Он хочет служить. Раньше государство терпело его, а теперь говорит: ищи работу простолюдина, иди в рыбаки, иди на фабрику, иди в рикши. Или просись в новую армию, где таких, как ты, по три дюжины на одно фельдфебельское место. Никому отныне нельзя бродить с двумя мечами за поясом! Лишь отдельные даймиосы, не смирившиеся с новыми порядками и отважно, но бессмысленно отстаивающие любезную им старину в настоящей войне с правительственными войсками, набирают ронинов из-за убыли в самураях. Но их скоро передушат. Что остается несчастным? Браться за работу наемных убийц, идти на компромиссы со своим кодексом, сидеть в грязной гостинице, терпеть клопов…
Но разве враг перестает быть врагом оттого, что он несчастен?
Кому на самом деле стоит посочувствовать, так это полицейским под командой Иманиши, затаившимся в освещаемых лишь молниями окрестных проулках под диким ветром и потоками почти горизонтального ливня…
В наружную стену что-то ударило — возможно, сорванная с чьей-то крыши черепица. Пушечными залпами грохотал гром. Тайфун усиливался. Лопухин вынул из кармана часы. Они стояли. Механизм подмок, стрелки остановились на без четверти два. Сколько сейчас на самом деле? Вероятно, около половины третьего. Пора?
Пора.
Фусума сдвинулась бесшумно. Какой бы низкий разряд ни имела гостиница «Увядающий лист клена», а приказать подлить немного масла в пазы хозяйка не позабыла, за что граф мысленно поблагодарил ее. И уж заодно поблагодарил всех японцев с их привычкой ходить по дому в носках — звук шагов необутых ног по татами отсутствовал напрочь.
Ничего удивительного — гайдзин идет в уборную. А что с тростью, так некоторые гайдзины всегда ходят с тростью, спросите кого угодно. Конечно, гайдзин по своей природной дикости может не знать, где находится чаемый нужник, поэтому что же странного в том, что он раз-другой ошибется дверью, невольно потревожив покой мирных постояльцев? Правда, было бы хорошо ошибиться именно раз-другой, не больше…
Две дюжины спален. В которых искать?
Постояв с минуту на одном месте, граф мысленно обругал себя ослом. Ведь говорил же Еропка: спальни почти все крохотные. Почти! Значит, есть и большие. Да вот они — по сторонам двух фусума больше свободного пространства, чем везде. Значит, больших спален две. Служанка потащила четыре порции лапши. Могут ли в одной спальне ночевать четверо? Судя по ее размерам — несомненно.
Теперь оставалось только выяснить, в которой из двух спален находятся ронины. На сей раз Лопухин не стал предаваться дедукции, а молча рванул раздвижную перегородку.
Много ли удивительного в том, что при игре в рулетку шарик остановится на желаемом красном, а не на огорчительном черном?
Их действительно было четверо. Они не спали. Длинные свертки лежали у каждого под рукой.
Первым желанием Лопухина было осведомиться насчет уборной, но то дрожало тело, а управлял им сейчас дух. И посредством тела дух нащупал рукоять взведенного револьвера в левом кармане, после чего глумливо подмигнул напряженным, как струна, злодеям, и произнес:
— Коннити-ва, уважаемые! Бросайте оружие, выходите по одному.
Они поспешили выйти, но не по одному. Двое молча бросились на Лопухина, моментально выхватив мечи из свертков. Они бросились бы и вчетвером, но этому мешали размеры спальни.
Чего не было в специальной подготовке, так это умения побеждать столь прыткого и верткого противника. Стрелять пришлось сквозь карман, наугад. Два оглушительных выстрела перекрыли очередной громовой раскат. Один из нападавших зарычал зверем и на мгновение схватился за бедро. Второй был уже рядом с мечом на замахе.
